При этом движении, когда она показалась во весь рост, взгляды толпы обратились на нее, ее приветствовал долгий ропот восхищения. Этот шум не ускользнул от Бонапарта; он резко повернул голову в сторону, куда было устремлено всеобщее внимание, чтобы узнать, какой предмет мог отвлечь от него взоры толпы: он увидел молодую женщину в белом и бросил на нее взгляд, суровости которого она не выдержала и быстро села.

Зрелищное противостояние! Гражданка Рекамье была не робкого десятка, раз столь просто — до гениальности! — выставила себя напоказ. Отважиться, пусть на мгновение, отвлечь на себя внимание, прикованное к великому человеку, — какое бесстрашие! Воспользоваться столь театральной обстановкой, столь торжественным случаем, чтобы перехватить первенство у избранника богов — это безрассудство, если не сказать провокация… К тому же это означало мало знать Бонапарта. Хотя кто, за исключением семейного клана и его адъютантов, мог в то время похвастаться, что знает его?

Неравнодушный и неоднозначный по отношению к вечной женственности, этот южанин всегда испытывал особое недоверие, даже раздражение к легкому успеху парижанки, элегантной женщины с хорошим окружением, которую постоянные почести приучили к тому, думал он, что ей всё дается без труда. Строгая госпожа Летиция, его мать, и фривольная Жозефина тоже несут за это свою долю ответственности. По отношению к Жюльетте он разрывался между желанием уступить соблазну и раздраженным неприятием.

С ее же стороны это был очередной явный — и очаровательный — прием самоподачи. Надо признать, она действовала как начинающая актриса. Во всяком случае, «долгий ропот» восхищения компенсировал, в представлении юной особы, испепеляющую суровость генерала. Как символично это столкновение увенчанного лаврами триумфатора, окруженного высокими официальными лицами в расшитых золотом одеждах и с плюмажем, и молодой женщиной в белом, которая могла рассчитывать лишь на свою миловидность!

В тот же день имя госпожи Рекамье стало известно всему Парижу. Новая легенда получила свое начало.

***

Прошло несколько месяцев. Исключительная красота Жюльетты — то, что выделяло ее среди других, — стала еще более явной. Как теперь, по прошествии времени, передать очарование и краски жизни, ее порыв, ее точное звучание, особую насыщенность оттенков и составляющих саму сущность красоты?

Художники и мемуаристы предпримут несколько попыток отобразить оригинал. Но смогут ли они передать рождение вздоха, модуляции голоса Жюльетты? Сложные, многочисленные нюансы ускользают и от кисти, и от пера. Неуловимая реальность застывает под одной и расплывается под другим. Шатобриан подчеркивал расхожее тогда сходство с мадонной итальянского Возрождения. В портрете работы Жерара действительно есть что-то от манеры Рафаэля. И все же Шатобриан первый был неудовлетворен этим, пусть и восхитительным, «шедевром»: «Он мне не нравится, потому что я узнаю черты, не узнавая выражения лица».

Она может казаться наивной — и кокеткой. Инстинктивно чувствует, что сдержанность ей к лицу, и всё же ничуть не похожа на фарфоровую статуэтку. Она высока ростом, стройна, у нее гармоничное тело, которое она умеет выгодно подать. Нам остается лишь представить себе ее живые, отточенные движения, когда она танцует, ведь она обожает танцевать.

Сердце ее, как мы знаем, еще свободно. Так что Жюльетта безмятежна. Ее брак — лишь видимость. Она вознаграждает себя, занимаясь своей особой. В то время она еще не избавилась от налета нарциссизма. Впоследствии недостаток любви подвигнет ее искать утешения в дружбе и долге, но пока ей не претит быть средоточием взглядов, маяком, звездой, которой поклоняются, хотя она еще не достаточно знает, что делать со знаками внимания, когда те становятся чересчур настойчивыми.

Она резко выделяется в пестром мире Директории. На фоне живописной госпожи Анго, вылезшей из грязи в князи, экстравагантной и бесстыдной госпожи Тальен и многих других Жюльетта выглядела лебедем на птичьем дворе. Она очаровывала, потому что была другой: от нее исходила чистая, легкая, освежающая женственность.

Она создала свой собственный стиль: стиль юной богини, грациозной в каждом своем поступке, в каждом своем слове, которая уверенной гибкой походкой спустилась ненадолго на землю, чтобы разделить прозу жизни смертных. Очарование, заворожившее Париж, точно несравненный и позабытый аромат…

Этот стиль выражался в неподражаемой элегантности Жюльетты, которой, тем не менее, стала подражать вся Европа. Отличительный признак: белый цвет. Какой абсолют заключался в этом цвете отсутствия, девственности, недоступности, включавшем в себя, если не отменявшем, все остальные? Что означал этот символ в ее глазах? Бледность савана, плодородие молока, незапятнанный холод снега, чистоту ангела или невинность агнца? На какой тайной аналогии основывала она свой выбор? Этого мы не знаем. Возможно, белый цвет подходил под цвет ее кожи… Она умело играла на оттенках, матовости и блеске, в зависимости от ткани, времени года, настроения…

Другой отличительный признак: никаких бриллиантов, только жемчуг. В эпоху разгула показухи Жюльетта отличилась, отказавшись выставлять напоказ свое богатство. Любая светская женщина на протяжении уже двух веков мечтала о бриллиантах. Они считались верхом совершенства для парадного одеяния. На что была способна Жозефина (которая, став императрицей, возьмет под свое покровительство французское ювелирное производство), чтобы присвоить «Кохинор» (в переводе — «гора света»), «Орлов» или «Санси»?.. Колье, тиары, диадемы и потоки бриллиантов были обязательным украшением при императорском дворе. Зато жемчуг, который древние римляне считали камнем Венеры, вышел из моды, пик которой приходился на XVI век, хотя и сохранял волшебные свойства: известно, что иногда его блеск тускнеет при соприкосновении с кожей. При всем при том социальным значением он больше не обладал.

Поэтому, когда Жюльетта непринужденно явилась в свете в сиянии белого муслина, скромно украшенная мелким жемчугом, блеск которого подчеркивал ее декольте, разве можно было не восхититься этим выбором в пользу простоты, верой в собственный блеск? Как не позавидовать в этих шумных сборищах кричащего тщеславия, прислушивающихся к глухим угрозам, чистому сиянию? Поэт Шатобриан нашел верные слова, описывая явление Жюльетты: «Ясный свет на грозовом фоне…»

Ангел и чаровница

Была еще одна женщина, не сходившая со страниц парижской хроники: это госпожа де Сталь.

На первый взгляд у этих женщин, которые станут близкими подругами, было мало общего. Жюльетта — всего лишь богатая женщина под защитой предупредительного окружения, многообещающая, но еще не состоявшаяся. А вот тридцатидвухлетняя госпожа де Сталь уже давно являлась общественным деятелем, о чем говорят ее политические выступления, литературное творчество и бурная чувственная жизнь.

Единственная дочь барона де Неккера, министра финансов Людовика XVI, она уже в колыбели получила звучное имя, одно из крупнейших состояний в Европе (следует ли забывать, что ее отец был кредитором короля Франции?), а также интеллектуальное превосходство и все качества ума. К этим достоинствам следует добавить пылкость и богатство незаурядного темперамента и способность придавать всему, что ее занимало, в какой бы то ни было области, особую выразительность.

Но всё оказалось не так просто. И у достоинств есть обратная сторона. Ее детство, вдохновленное лучшими умами того времени, не обошлось без забот и обид. Замужество вызвало невероятные осложнения. Мадемуазель Неккер была слишком умна, чтобы не понять, что значит быть некрасивой богатой наследницей. Претензии ее родителей были таковы, что пришлось вмешаться двум королям и одной королеве, чтобы положить конец бесконечным торгам: жених должен был исповедовать протестантизм, иметь титул и жить в Париже. Шведский король Густав III был готов уступить Эрика-Магнуса фон Сталь-Гольштейна за один из Антильских островов, которые оспаривали тогда друг у друга Франция и Англия. Не сумев заполучить Тобаго, он удовольствуется Сен-Бартелеми, однако «малышу Сталю» придется подождать несколько лет, покуда к нему не пришлют посольство из Парижа. Королева Мария-Антуанетта из опасений, что победит Ферзен, другой швед-претендент, поддержала Сталя, и брак был заключен. Френийи прокомментировал его довольно резко, так высказавшись о муже, своем друге: «Его единственная вина в том, что он, самый красивый мужчина Швеции и выходец из Голштейнского дома, женился за деньги на самой уродливой девице Франции, происходящей из Женевского дома Неккеров…»