***

Есть только один флаг, и он такой же черный, как и наши сердца

Пиратская пословица

…И вот, говорит, такое случилось дело, сошлись якорями, сцепились, что было силы, я часто смотрел, как дух расстается с телом, а тут оказалось – это невыносимо, и я, черт возьми, поддался, ослабил хватку… Да я отпустил проклятую – прямо в воду!.. И вот этот штиль. Какую ночную вахту я глаз не свожу с бездонного небосвода – ну хоть бы порыв, одно дуновенье ветра… Висит южный крест – молиться ему со скуки. Команда моя свирепеет и ждет ответа. А я в океанской волне умываю руки. И знал ведь примету – отпустишь и будешь вечно Летучим Голландцем скитаться в полночных водах… Тебе не известно, что можно быть человечным. Я сам, чтоб узнать, все черные метки отдал. И ром на исходе… Лежишь на костях канатов, и висельник-месяц на мачте пугает звезды… Тебе не известно, что можно быть виноватым, а я убедился, что это довольно просто. Одну отпустил – и всем заплатил за это, которые сутки корабль не видит берег… И скоро ребятки не выдержат, и с рассветом короткое лезвие всадят мне в подреберье. И, знаешь, не страшно. Знакомо уже до рвоты, я стольких на дно отправил – пора проведать… Вот только скажи мне правду – неужто кто-то сумел мое сердце сделать другого цвета?.. Скажи, почему я вижу ее в тумане? Зачем возвращаться – так, что невольно веришь?.. Она ведь хитрее, чем дьявол, она обманет… Коварный пройдоха – боцман, матросы звери. Им так и не терпится кэпа вспороть… И все же. Пока остается влага на дне бутыли, придумай-ка правду, которая мне поможет, и сделает так, чтоб мы обо всем забыли. И пусть возвращается – пальцем ее не трону, хоть женщина в море – верная неудача… Бездонное небо… Антарес такой огромный… И я ошибаюсь. Но не могу иначе. Забыться в беспамятстве… Прошлое – враг пирата. Штурвал наконец доверить слепой фортуне…

…А я не могу рассказать ему эту правду – простой корабельный кот на пиратской шхуне.

Автоматы любви исправны...

***

Автоматы любви исправны. Монеткой медной греешь солнце в ладонях, предчувствуя этот вкус…Море ластится, льнет к коленям и ходит следом за проказником – ветром, который меняет курс. Этот баловень неба сорвал облака с причала, перепутал сосновые пряди столетних скал… Почему я тебя до этого не встречала? Потому что ты слишком долго меня искал. Чайки реют над морем, и кажется, в каждом взмахе зашифрованы руны – веруй и выбирай…

Солнце падает в щель горизонта, и воздух пахнет газированным счастьем, льющимся через край.

Я буду голосом твоим...

***

Я буду голосом твоим,

голосом,

голосом,

говорить тебе, тобою недоговаривать,

твоим вдохом в знойном июльском мареве,

испариной,

каплей пота у кромки волоса,

вниз – в ложбинку груди скатываться,

прогибаться, скрываться, складываться,

рисовать на загаре полосы…

Буду голосом твоим,

голосом,

голосом,

перешептывать, переписывать, пересказывать,

твои мысли на звук нанизывать, перевязывать,

переманивать их к себе,

приучать к рукам…

Ты придешь за ними следом. Наверняка.

Дождь придет и погасит разгул костра...

***

Дождь придет и погасит разгул костра. И пока над площадью вьется дым, развяжи себе руки. Иди, сестра. Исчезай в потоках святой воды. Пусть гадают епископы и народ – или ангел выручил, или бес… Да, во Фландрии нынче нелегкий год. И поэтому мы оказались здесь. Нам ли милости ждать от слепой толпы, что в кольцо пожаров замкнула край?.. Между нами и небом клубится пыль – мы не ищем легкой дороги в рай. В заповедное время, в урочный час, прекратится дождь, оборвется нить… Наша сила сработала против нас, когда мы научили людей любить. И уже не исправишь – не видно слов в старых свитках, что прятали под плащом... Наш союз заключен не со злом – назло, и огнем, что они разожгли, крещен. Уходи, сестра, по моим следам, от погони спрячет столетний лес… Мы умеем чувствовать и летать. И поэтому мы оказались здесь. Я – к тебе на плечо, и щекой к щеке, я тебя проведу через сотню лет, только я не знаю, когда и с кем нам придется жить на одной земле, нам придется биться – за каждый вдох, это будет страшнее, чем треск костра. Или дьявол встретится, или Бог …

Перед кем предстанем – решай, сестра.

Лес следит за ней внимательно и молчит...

***

Лес следит за ней внимательно и молчит. А она по следу вьется, ползет к нему: «Приручи меня, пожалуйста, приручи. Я устала уходить от тебя во тьму, я устала жить от выстрела в двух шагах, за моей спиной чертой проведен обрыв, я согласна стать добычей в твоих руках, только б выйти невредимыми из игры, я забуду, как трава набирала цвет, как лесник смеялся ласково: «Не рычи»… Домовой ушел куда-то, и дома нет. Лес следит за ней внимательно и молчит. В чаще леший засыпает на старом пне, тишина в туман сгущается над рекой… Волчий профиль, прорисованный на луне, летней ночью появляется над тайгой.

– Заходи, приятель, с норовом нынче ночь. То ли ветер разбуянился, то ли бес. Говоришь, лесник, тайга тебе будто дочь? Вот и я знавал загадочный этот лес… Сколько времени провел там – искал одну, сколько пуль напрасно выпустил по стволам… Только я ее, упрямую, обманул – ведь сама ко мне, покорная, приползла, и у ног скулила, будто слепой щенок, и держала волчье горло моя рука… Я налью чего покрепче… Совсем темно… Ты давай-ка, двигай кресло к огню пока.

Пасть камина розовеет, безмолвный зал освещает месяц – призрак таежных лун… А лесник молчит и нежно, закрыв глаза, гладит шкуру, распростертую на полу.

Море дышит так прерывисто, что сверкает...

***

Море дышит так прерывисто, что сверкает, месяц бродит в звездной россыпи, как изгой… Он по склону вниз спускается, спотыкаясь, и песчинки осыпаются под ногой. У него осталось, в сущности, слишком мало – эта скрипка да акустика серых скал… Если б ты его так часто не предавала. Если б он тебя так яростно не искал…Тонкий мыс, волну разрезавший острым краем – словно меч прошел муаровый шелк платка… Он за скрипку сердцем держится и играет так, что месяц опускается в облака, так, что море задыхается, бьется, с криком пряча голову у берега на груди…

Если ты услышишь в шторм, как рыдает скрипка, сделай так, что он отныне не приходил.

Тема

Тема закрыта. Так закрываешь дом. Молча выходишь на улицу, ловишь тачку. Молча таксисту киваешь, не тронув сдачу. Молча глядишь на старый аэродром. Молча идешь на взлетную, трап дрожит, кресло второго пилота пока пустует… Мы вспоминаем небо в беде и всуе. Небо, нахмурившись, думает, как нам жить. Кабина затеряна в кнопках и проводах, словно клочок земли в амазонской сельве. Ну, здравствуй, начальник. Как слышно? Держи на север. Сколько мы там налетали уже? В годах? Сколько прошли проклятых горячих мест? От Кандагара и до вьетнамских топей… И каждый в бою проверен, в миру удобен. Мы будем летать. Пока нам не надоест. Нам будет дано немало за все бои, на фюзеляж – звезду, на рукав – нашивку… И только один запрет на одну ошибку. Мы не имеем права другой любви. Когда мы уйдем в отставку, осядем на тропическом острове – пальмы и шум прибоя, и небо над нами солнечно-голубое – такая бездонная теплая тишина. Ты будешь дремать в гамаке, я пойду гулять, смотреть в горизонт воды… Океан огромен… И в эту минуту я вспомню о старом доме, который, конечно, лучше не вспоминать. Но что-то случится с пространством – в моей руке вдруг звякнут ключи, и дверь заскрипит послушно, и дом ее запах волной на меня обрушит, и тени сплетут узоры на потолке, и я, наконец, услышу ее шаги, и жар пробежит под кожей, сгущаясь в пальцах…