Краснодар – Санкт-Петербург

2011

Солнце внутри

1. нет, это не новый проект Куклачева

2. да, я знаю, о чем говорю

3. не писать не умею

***

День от субботы – третий. И до субботы – тоже. На улице солнце, ветер, калейдоскоп прохожих, в трамвае – пустое место: на пять остановок – домом, счастливый билет – средство от самой глубокой комы. У лип аромат Диора, выхожу на квартал раньше, мозоли пройдут скоро, кровь высыхает. Знаешь, я в шрамах, как дуб Толстого, только весна не лечит. Мы созвонимся снова, не вспоминай, до встречи. День от субботы – вторник. Где ты, моя беспечность? С ногами – на подоконник, восьмерка – знак бесконечность… Восьмерка – этаж в лифте – снизу. Второй – с неба. Жаль, что нельзя выйти на самом верху – мне бы хотелось таких сюрпризов… Но там, в небесах, строго, туда не дают визы – желающих слишком много. Ты вот туда не хочешь, ты где-то в Эгейском море. Воздух прозрачней к ночи, я снова на светофоре, на асфальте разметка – шрамы, машины рычат упрямо. Всплакнуть на плече у мамы, но я же сама – мама… я всем понемногу кто-то, мне все – иногда – тоже. Третий день от субботы, калейдоскоп прохожих, в трамвае пустое место, старушка зашла – довольна.

Все это интересно.

И все это слишком больно.

* * *

Я скучаю по ней, скучаю, крылья режутся за плечами, лихорадит меня ночами, хоть бы имя ее забыть! Я теряюсь, теряю нервы, оказалось, что я, наверно, в этот раз – ведь бывает первый – без нее не умею жить. В Краснодаре светло и жарко, я гуляю по старым паркам, прохожу триумфальной аркой, как больной на рентген души, я звоню, проверяю почту, улыбаюсь другим нарочно, только эту задачку, в общем, не умею еще решить. Вот я маюсь в своем безделье, затянувшийся понедельник – и тянутся ему на деле до холодного октября, я сама ее отпускала, отдавала чужим вокзалам, да вот столько ей не сказала, что страницы теперь горят. Мне остались дела в наследство, как устроить все – неизвестно, говорят, что прощаться с детством мне пора бы пять лет назад, я по паркам скитаюсь кошкой, я запутываю дорожки, я держу ее на ладошке – и не знаю, что ей сказать. Небо смотрит в меня лукаво, небу весело, небу мало, мне до неба-то – три квартала, крылья хлопают на ветру, я иду напрямик к собору, на зеленые светофоры, мне казалось, что очень скоро, только чувствую – не умру. Здравствуй, Боженька, Авва Отче! Я соскучилась, между прочим, может, ты как-нибудь захочешь неуемной душе помочь? Мне навстречу прозрачный ангел, над свечою дымится ладан, ангел мне говорит: «Так надо» и с улыбкой уходит прочь, я смотрю в бесконечный купол, быть мне, видно, навеки глупой и ходить меж нарядных кукол неуклюжим смешным щенком. Что ж поделаешь, Авва Отче, Ты ведь Сам так решил – и точка, пробежаться бы хоть разочек мне под куполом босиком… Я скучаю по ней, скучаю, мы приучены, чтоб молчали, чтобы кто-то еще случайно не решил по ночам скучать, как бы мне разобраться с этим, роза высохла, солнце светит, я хожу по своей планете и не знаю, с чего начать.

Город тянет к прохладе крыши, мне фонтаны ладошки лижут, если ты вдруг меня услышишь – постарайся меня забыть. Я скучаю, еще скучаю, это сложно ведь поначалу, я ведь только теперь – случайно – без тебя начинаю жить.

* * *

В розовой справке – его диагноз, насмешки детей, сожаленья взрослых, а он листает ночами атлас и очень хочет поехать в Осло, он так мечтает увидеть фьорды, где море спрятано, как в колодце, и пусть на ногах он стоит не твердо, зато он твердо решил бороться. И где-то в очереди к хирургу /невропатологу, терапевту/ он карандаш замыкает в руку и начинает писать куплеты, он сам подбирает свои аккорды, к струне приручая строптивый пальчик, и пусть на ногах он стоит не твердо – зато он верит в свою удачу. И дни проходят в знакомой боли, в борьбе, что просто вошла в привычку, он получает пятерки в школе и улыбается – как обычно, он сам выбирает себе дорогу, знакомый трамвай, институт культуры, и все свыкаются понемногу с его нескладной смешной фигурой и забывают его походку, его неправильные движенья, когда он на гитаре он бьет чечетку невероятного напряженья, когда в его песнях – легко и просто – суда возвращаются на ночь в порты, и под дождем засыпает Осло – столица волшебных норвежских фьордов. Он видит камни в соленой пене, в ладони капля – хрустальной рыбкой, гитара, спящая на коленях, незабываемая улыбка. В розовой справке – его фантомы, давно исправленные изъяны, а он бежит по зеленым склонам – навстречу северному сиянью. И кто-то все так же над ним смеется, его стесняется и жалеет, не видя, как в море садится солнце, и гордые скалы над ним алеют, не слыша, как чайки взмывают с криком и новичка принимают в стаю… Сказка о маленьком – и великом. Такая волшебная…

И простая.

***

Мне бы в ноги тебе лететь метеором, подбитой птицей, теплым ветром ласкать и виться, вырисовываться – в тебе вензелями, виньеткой, руной, совпадением ДНК... Я горю, как Джордано Бруно – оставляя всех в дураках, я же знаю, где этот центр притяженья небесных тел... Твоя нежность не стоит цента, почему я ее хотел? Твое сердце не стоит камня, возведенного в край угла, твоя память издалека мне гонит белые облака, в них укрыться – вдохнуть тумана, выйти пьяным из пустоты... Мне б писать о тебе романы, быть доверчивым и простым, мне б прощать тебя – с каждым разом все привычней – да что о том... Только я не умею сразу становиться твоим рабом, только я не умею молча – по щелчку – исчезать в тени... Мне б лететь – только ты не хочешь.

Я не падаю.

Извини.

***

И почему мне больно – потому что мои смешные плюшевые крылья подвешены во времени, в пространстве на острых до безумия крюках, я продолжаю никому не нужной историей, давно покрытой пылью рассказывать легенды дальних странствий для тех, к кому протянута рука. Я продолжаю путаться в предлогах для встреч, звонков, для собственных желаний, стирая недописанные строчки с пергаментных желтеющих сердец, я медальон, хранящий чей-то локон, как артефакт чужих воспоминаний, как документ, что сотни раз просрочен и выброшен архивом наконец. И почему мне больно – это время размеренно ползет по циферблату, царапая потертые деленья нелепой и отчаянной шкалы, я музыкант, покинувший свой Бремен, чтоб где-то стать отчаянным солдатом, чтоб променять любовь и вдохновенье на торжество отравленной стрелы. И почему – да просто по сигналу инерционных нервных окончаний, еще не разучившихся не верить в твое – давно забытое – тепло, наверное, и смерти будет мало, чтоб сделать это бывшим и случайным, мне догорать – тебе судить и мерить.

Мне будет больно.

Но тебе – светло.