— Реб Лонцано?

— Да, — кивнул Зеви. — Возможно, именно реб Лонцано подойдет лучше всего. — Тут неподалеку возникла ссора между погонщиками, кто-то позвал Зеви. Караван-баши скорчил недовольную мину: — Вот уж сыновья верблюдов, шакалы хворые! У меня сейчас совсем нет времени. Приходи, когда отправится в путь этот караван. Приходи ко мне в контору попозже, ближе к вечеру. Увидишь — сторожка за главным домом для странников. Тогда все, наверное, и решим.

Вернувшись через несколько часов, Роб застал Зеви в сторожке, которая служила тому пристанищем в караван-сарае. Вместе с ним сидели еще три еврея.

— Лонцано бен Эзра, — представил Зеви.

Реб Лонцано, мужчина средних лет, старший из троих, явно был и главным среди них. У него были каштановые волосы и борода, еще не посеребрившиеся сединой, однако молодым он не выглядел — слишком изборождено морщинами лицо, слишком серьезно смотрят глаза.

Остальные — Лейб бен Коген и Арье Аскари — были на вид лет на десять моложе Лонцано. Лейб — высокий и худой как жердь, Арье — коренастый, широкоплечий. У обоих загорелые обветренные лица постранствовавших по белу свету купцов, но сейчас эти лица ничего не выражали: они ждали, что скажет о вновь пришедшем реб Лонцано.

— Это торговцы, направляются они к себе в Маскат, за Персидским заливом, — объяснил Зеви и обернулся к Лонцано. — Вот, — сказал он, — этот несчастный воспитывался как гой, в далекой христианской стране, и совсем ничего не знает. Надо показать ему, что евреи всегда позаботятся о других евреях.

— А что за дело у тебя в Исфагане, Иессей бен Беньямин? — задал вопрос реб Лонцано.

— Я еду туда учиться, чтобы стать лекарем.

— Ага, медресе [110]в Исфагане, — кивнул Лонцано. — Там изучает медицину двоюродный брат реб Арье, реб Мирдин Аскари.

Роб жадно подался вперед, хотел было задать несколько вопросов, но реб Лонцано не желал уклоняться от темы.

— Ты платежеспособен, сможешь уплатить свою долю расходов на путешествие?

— Да, смогу.

— Готов трудиться вместе со всеми в пути и выполнять необходимые обязанности?

— С великой охотой. А чем вы торгуете, реб Лонцано?

Лонцано нахмурился. Он явно рассчитывал, что спрашивать будет он, а не его.

— Жемчугом, — нехотя выговорил он.

— И сколь же велик караван, с которым вы отправляетесь?

Лонцано позволил себе легкий намек на улыбку, уголки губ чуть-чуть дрогнули:

— Мы самии есть караван, с которым мы путешествуем.

Роб, пораженный этим ответом, повернулся к Зеви:

— Как же могут три человека обеспечить мне защиту от бандитов и прочих опасностей?

— Послушай, — сказал ему Зеви. — Это вот евреи, которые всегдапутешествуют. Они хорошо знают, когда можно рискнуть, а когда нет. Когда нужно переждать. Куда можно обратиться за защитой или за помощью, в каких бы краях они ни оказались. — Он обернулся к Лонцано. — Ну, что скажешь, друг? Возьмешь ты его с собой или нет?

Реб Лонцано взглянул на двух своих спутников. Те хранили молчание, и лица их все так же ничего не выражали, но все же что-то он уловил, потому что посмотрел снова на Роба и кивнул головой:

— Хорошо, милости просим в нашу компанию. В путь отправляемся завтра на рассвете с Босфорской пристани.

— Я буду там с повозкой и лошадью.

— Без лошади и без повозки, — отрезал Лонцано. — Мы поплывем по Черному морю на лодке, избегая таким образом долгого и опасного пути по суше.

— Если они соглашаются взять тебя с собой, — сказал Зеви, положив руку Робу на колено, — это для тебя самое лучшее. А повозку и лошадь продай.

Роб подумал и кивнул.

— Мазл! [111]— негромко воскликнул довольный Зеви и разлил по чашам красное турецкое вино, дабы скрепить достигнутую договоренность.

Из караван-сарая Роб поспешил на конюшню. Гиз, увидев его, открыл рот от изумления:

— Так ты яхуд?

— Яхуд.

Гиз боязливо кивнул, словно убедился в том, что этот колдун — джинн и может обернуться, кем захочет.

— Я передумал, продам я тебе повозку.

Перс закинул удочку, назвав цену во много раз меньше стоимости повозки.

— Нет, тебе придется заплатить настоящую цену.

— Тогда оставь свою разваливающуюся колымагу себе. Вот если захочешь продать лошадь...

— Лошадь я тебе дарю.

Гиз прищурился, стараясь понять, в чем здесь подвох.

— За повозку ты должен дать настоящую цену, а лошадь я даю тебе в подарок.

Роб подошел к Лошади и в последний раз погладил ее морду, молча поблагодарил за верную службу.

— Запомни и не забывай: эта лошадка работает охотно, но кормить ее надо вволю, чистить вовремя, чтобы не было никаких язв. Если к моему возвращению она будет вполне здорова, то и у тебя все будет идти хорошо. Но если станешь ее обижать...

Он пронизал Гиза взглядом, а хозяин конюшни побелел и опустил глаза:

— Я с ней стану хорошо обходиться. Очень хорошо, правда!

Много лет повозка была единственным домом Роба. И последним, что осталось от Цирюльника.

Почти все ее содержимое тоже надо было оставить, это входило в сделку с Гизом. Роб забрал свои хирургические инструменты и запас целебных трав. Маленькую деревянную коробочку с крышкой — для кузнечиков. Оружие. Немного вещей.

Ему казалось, что он все сделал правильно, однако уверенности поубавилось, когда рано утром он тащил холщовый мешок на спине по темным улицам. К Босфорской пристани он пришел, едва начало сереть, и реб Лонцано кисло поглядел на груз, давивший на плечи Роба.

На противоположный берег Босфора они переправились в теймиле— узкой лодчонке с низкими бортами. Она была выдолблена из цельного ствола, просмолена и оснащена одной парой весел. Гребцом был заспанный юноша. На том берегу они высадились в Ускюдаре [112], поселке из сплошных лачуг, сгрудившихся у самого берега, сразу за причалами, где стояло множество лодок и кораблей разной величины. К огорчению Роба, выяснилось, что им предстоит целый час шагать пешком до небольшого залива, где ожидает суденышко, на котором они и пойдут через Босфор и дальше, вдоль черноморского берега. Он вскинул на плечи объемистую поклажу и последовал за тремя своими спутниками.

Вскоре он поравнялся с Лонцано.

— Зеви мне рассказывал, что у тебя произошло с норманном в караван-сарае. В будущем ты должен обуздывать себя, чтобы нам всем не оказаться в опасности.

— Будет исполнено, реб Лонцано.

Через некоторое время он тяжело вздохнул и перебросил поклажу на другое плечо.

— Тебе тяжело, инглиц?

Роб покачал головой. Мешок натирал плечо, соленый пот заливал глаза, и Роб вспомнил слова Зеви и невольно улыбнулся.

— Нелегко быть евреем, — сказал он.

Наконец они добрались до укромного залива. Роб увидел покачивающееся на волнах широкое приземистое грузовое судно, имевшее мачту с тремя парусами — одним большим и двумя маленькими.

— Что это за корабль? — спросил он у реб Арье.

— Кизбой [113]. Добрый кораблик.

— Поднимайтесь! — крикнул капитан, которого звали Илия. Это был светловолосый грек с загорелым бесхитростным лицом и щербатым ртом, который сиял улыбкой. Роб подумал, что в делах этот парень не слишком разборчив: погрузки на корабль уже ожидали девять бритоголовых пугал без бровей и ресниц.

— Дервиши, — недовольно процедил Лонцано, — нищие мусульманские монахи.

Накидки их давно превратились в сплошные лохмотья, поясами служили обмотанные вокруг талии веревки, с которых у каждого свешивались миска и ремешок. В центре лба у всех была темная круглая отметина, похожая на мозоль. Позднее реб Лонцано объяснил Робу, что такое называется забиба [114]и бывает у всех ревностных мусульман, которые молятся по пять раз в день, всякий раз часто кланяясь и касаясь лбом земли.