— Что может Масуд обсуждать с муллами? — спросил он у аль-Джузджани.
— Его лазутчики, несомненно, сообщили ему о разногласиях между ними и шахом. Думаю, он скоро намерен сам здесь воцариться, вот и торгуется с муллами: сколько будут стоить их благословения и покорность.
Вполне могло быть и так, ибо вскоре Масуд и его помощники вернулись к своему войску, явно не собираясь никого грабить. Султан был совсем юным, почти еще мальчиком, но они с Ала-шахом вполне могли оказаться родственниками: на ли-цах обоих была написана одинаковая гордая уверенность и жестокость хищников. Со стены наблюдали, как он размотал и старательно спрятал чистый белый тюрбан, а на голову надел грязный, черный — и войско снова выступило в поход.
Афганцы двинулись на север, повторяя путь войска шаха Персии.
— Шах ошибался, полагая, что придут они через Хамадан.
— А я думаю, главные силы Газни уже собрались в Хамадане, — медленно проговорил аль-Джузджани.
Роб сообразил, что тот прав. Уходящих афганцев было гораздо меньше, нежели воинов персидской армии, да и боевых слонов у них совсем не было. Значит, есть у них и другое войско.
— Так Масуд устроил ловушку?
Аль-Джузджани молча кивнул.
— Но ведь мы можем поскакать и предупредить персов!
— Сейчас уже слишком поздно, иначе Масуд не оставил бы нас в живых. Как бы то ни было, — насмешливо заметил аль-Джузджани, — мало что изменится от того, кто из них победит: Ала или Масуд. Если имам Кандраси и вправду отправился к сельджукам, чтобы навести их на Исфаган, в конце концов город не достанется ни Масуду, ни Ала-шаху. Сельджуки беспощадны и сильны, к тому же многочисленны, как песок морской.
— Но если придут сельджуки или Масуд вернется, чтобы захватить город, что же станет с маристаном?
Аль-Джузджани пожал плечами.
— На какое-то время больница закроется, а мы разбежимся и спрячемся, чтобы пересидеть это бедствие. А потом вылезем из нор и жизнь потечет, как обычно. Вместе с нашим господином я служил полудюжине царей. Цари приходят и уходят, а люди все так же нуждаются в лекарях, — назидательно сказал он.
Роб попросил у Мэри денег на покупку книги, и «Канон» поступил в его распоряжение. Роб держал книгу в руках с великим почтением. До этого у него не было ни одной собственной книги, но от обладания этой он получал столь много удовольствия, что поклялся себе: будут у него и другие.
И все же он не слишком засиживался над книгой, его неудержимо влекла к себе каморка Касима.
Он посвящал вскрытиям несколько ночей в неделю, и в ход уже пошли принадлежности для рисования. Ему не терпелось сделать больше и больше, но сил для этого не хватало: требовалось хоть немного спать, чтобы днем работать в маристане.
В одном из вскрытых трупов — молодого мужчины, убитого ножом в пьяной драке, — Роб обнаружил отросток слепой кишки увеличенным, покрасневшим и затвердевшим. Он предположил, что наблюдает болезнь, поражающую бок, на самой ранней стадии: в этом случае больной должен был испытать первые перемежающиеся приступы боли. Теперь перед Робом вырисовалась вся картина заболевания от начала до смертельного исхода, и он записал в своей тетради:
У шести пациентов наблюдалось прободение кишки при болезни внизу живота; все они умерли.
Первым решающим симптомом является внезапно возникающая боль в животе.
Боль эта обычно острая, изредка умеренная.
Иногда она сопровождается ознобом, почти всегда— тошнотой и рвотой.
За болью возникает жар, и его следует считать вторым постоянным симптомом заболевания.
При пальпации правой стороны нижней части живота ощущается сопротивление тканей в четко определенной области, причем эта область болезненно реагирует на прикосновение, а мышцы живота становятся напряженными и затвердевают.
Поиски причины подобного состояния приводят нас к отростку слепой кишки, который можно уподобить жирному розовому земляному червю распространенного типа. Если этот орган воспаляется или подвергается заражению, он сразу же краснеет, затем становится черным, наполняется гноем и в конечном итоге лопается, извергая свое содержимое в брюшную полость.
В таковом случае быстро наступает смерть— как правило, в течение от получаса до полутора суток с момента сильного повышения температуры тела.
Роб рассекал и изучал лишь те части тела, которые затем будут скрыты саваном. Он не мог вскрывать стопы ног и голову, что весьма его огорчало, потому что изучение свиного мозга теперь уже не могло его удовлетворить. Роб, как и прежде, питал к Ибн Сине безграничное уважение, но теперь он убедился в том, что в определенных вопросах его наставника самого учили неправильно — например, о строении скелета и мышц, — а он передавал эти ошибочные сведения дальше.
Работал Роб терпеливо, обнажал и зарисовывал мышцы, похожие на проволоку или отрезки канатов. Некоторые начинались и заканчивались как связки шнуров, к другим же прикреплялись плоские части, округлые утолщения; у иных связка шнуров была только в одном конце, а иные были составными, с двумя головками на концах — такие были особенно важными: если будет поражена одна головка, то другая сможет взять ее функцию на себя. Начинал он с полного неведения и постепенно получал знание, находясь при этом постоянно в состоянии лихорадочного возбуждения и радостного ожидания, как во сне. Зарисовывал кости и суставы, их форму и положение, отдавая себе отчет в том, что эти рисунки будут бесценны при обучении будущих лекарей — что надлежит им делать при растяжении связок и переломах костей.
Закончив работу, он всегда обертывал тело в саван, возвращал в морг, а рисунки уносил с собой. У Роба больше не было такого чувства, будто он заглядывает в бездонную пропасть греха, однако никогда не забывал о том, какой ужасный конец его ждет, если его застанут за вскрытием. Рассекая тела в неверном, колеблющемся свете ламп, в комнате, лишенной притока свежего воздуха, он вздрагивал при каждом шорохе и в ужасе замирал всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо двери, что случалось, правда, очень редко.
И эти страхи были вовсе не беспричинными.
Однажды рано утром он выносил из морга тело пожилой женщины, умершей совсем недавно. Выйдя за дверь и подняв голову, он увидел служителя, который приближался, неся мужское тело. Роб замер и молча смотрел на этого служителя; голова женщины у него на руках качнулась, одна ее рука свесилась. Служитель вежливо поклонился.
— Помочь вам с ношей, хаким?
— Она не тяжела.
Идя впереди служителя, Роб вернулся в морг, они положили двух покойников рядом и вместе вышли оттуда.
Вскрытая им свинья сгодилась только на четыре дня — разложение зашло так далеко, что стало необходимо избавиться от туши. Впрочем, когда он вскрывал желудок и кишки человека, то обонял куда более неприятные запахи, чем тошнотворно-приторный запах гниющей свинины. Эти запахи пропитывали все помещение, и ни мыло, ни вода не помогали от них избавиться.
Как-то утром он купил на базаре другую свиную тушу, а после обеда, проходя мимо каморки Касима, увидел хаджи Давута Хосейна, который позвякивал запертым замком.
— Почему дверь заперта? Что находится за нею?
— Это помещение, в котором я провожу вскрытие свиней, — спокойно ответил ему Роб.
Заместитель начальника школы посмотрел на него с отвращением. Давут Хосейн теперь на все смотрел только с отвращением: муллы возложили на него обязанность надзирать за маристаном и медресе — строго ли блюдутся здесь исламские законы.
Еще несколько раз в тот день Роб наблюдал, как хаджи бродит вокруг, высматривая и вынюхивая.
Вечером Роб рано вернулся домой. Наутро он пришел в больницу и увидел, что замок на двери каморки сорван и сломан. Внутри все так, как он оставил, да только не совсем. Туша свиньи покоится на столе, но кто-то ее накрыл. Инструменты лежат в беспорядке, хотя ни один не пропал. Те, кто побывал здесь, не нашли ничего такого, что могло бы послужить к обвинению Роба, и пока он мог чувствовать себя в безопасности. Но это вторжение предвещало такие последствия, от которых мороз продирал по коже.