Слуги принесли воду и полотенца, чтобы они могли вымыть руки перед едой. Ала погрузил руки в искусно украшенную золотую вазу и вытер их о светло-голубые льняные полотенца, на которых золотом были вышиты изречения из Корана.

— Поведайте нам, как вы станете лечить резаные раны, — попросил Карим.

Роб сказал то, чему научил его Ибн Сина: следует вскипятить масло и залить в рану, пока оно горячо — это предотвращает нагноение и разгоняет вредные жидкости.

Карим согласно кивнул.

Ала-шах слушал их с бледным лицом. Он сразу же отдал твердое приказание: если он сам получит смертельное ранение, то они должны дать ему побольше снотворного для облегчения боли — тотчас после того, как мулла прочитает над ним последнюю молитву.

Еда была немудреной по царским понятиям: жаренная на вертеле птица и собранная по пути летняя зелень, — однако приготовлено все это было куда лучше, чем то, к чему привыкли Роб и Мирдин, да и подавалось на тарелках. Затем три музыканта услаждали их слух игрой на цимбалах, а Мирдин тем временем сражался с шахом в шахскую игру, но вскоре признал свое поражение.

В целом приглашение к шаху было приятно, ибо оно внесло разнообразие в их скучные будни. И все же Роб не без радости покидал царский шатер. Он не завидовал Кариму, который теперь часто ехал на слоне по кличке Зи, на одной платформе с шахом.

Но слоны не потеряли для Роба своей притягательности, он всякий раз при возможности внимательно рассматривал их. Некоторые были нагружены горами стальных доспехов, подобных тем, какие носили воины. Пятеро слонов несли на себе двадцать запасных махаутов — Ала-шах взял с собой этот «багаж» в честолюбивой надежде, что на обратном пути у них будет работа, они станут вести слонов, захваченных в Мансуре. Все махауты были индийцами, захваченными в прежних набегах, но обращались с ними очень ласково, а награждали щедро, с учетом их ценности, поэтому шах не сомневался в их верности.

О своем пропитании слоны заботились сами. В конце дня низкорослые темнокожие махауты вели их покормиться, и слоны ели вдоволь травы, листьев, небольших веточек и коры деревьев. Нередко они добывали пищу, с поразительной легкостью валя наземь деревья.

Однажды вечером слоны спугнули с деревьев шумно галдевшую толпу похожих на людей мохнатых существ с хвостами. Роб по книгам знал, что это обезьяны. После того случая они видели обезьян ежедневно, а еще — разнообразных птиц в ярком оперении, иногда и змею, ползущую по земле или скользящую в ветвях дерева. Харша, махаут шаха, сказал Робу, что некоторые змеи смертельно опасны.

— Если кого укусили, то нужно взять нож, вскрыть место укуса и отсосать весь яд, часто сплевывая. Потом следует убить небольшого зверька и привязать к ране его печень, чтобы она вытянула остатки яда. — Индиец особо предупредил, что у того, кто отсасывает яд, не должно быть во рту ни малейшей ранки или больного зуба: — А иначе яд войдет туда, и он не доживет до вечера.

Они проезжали мимо будд — огромных статуй сидящих богов. Некоторые воины бросали на них тревожные взгляды, посмеивались, однако никто не осквернял статуй. Хоть они и убеждали себя, что единственный истинный Бог — Аллах, в этих древних фигурах таилась непонятная скрытая угроза. Воины, глядя на них, осознавали, как далеко зашли от родного дома. Роб бросил взгляд на уходящие ввысь статуи каменных идолов и отогнал от себя страхи, мысленно прочитав «Отче наш» из Евангелия от Матфея. Мирдин в тот вечер тоже, вероятно, отгонял от себя страхи, навеянные чужими богами — он с особым жаром провел с Робом урок по заповедям.

В тот вечер они дошли до пятьсот двадцать четвертой заповеди, которая содержала не совсем понятное указание: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день...» [186]

Мирдин посоветовал Робу хорошенько запомнить эти слова.

— В силу этой заповеди мы и не изучаем мертвое человеческое тело, как поступали язычники-греки.

У Роба мурашки побежали по спине, и он, приподнявшись, сел.

— Из этой заповеди люди ученые и знатоки закона выводят три правила. Во-первых, если с таким уважением следует относиться к телу казненного преступника [187], то понятно, что тело почтенного гражданина необходимо тем более предать погребению в земле безотлагательно, не подвергая ни позору, ни поруганию. Во-вторых, всякий, кто оставляет мертвых не погребенными до следующего утра, повинен в нарушении Божьего запрета. В-третьих же, тело надлежит предать земле целым и неразрезанным, ибо если хоть малейшая часть плоти осталась не погребенной, то и погребения в целом все равно что не было.

— Так вот откуда вся эта напасть! — с удивлением сказал Роб. — Раз закон запрещает оставлять тело убийцы не погребенным, значит, и христиане, и иудеи, и мусульмане лишают лекарей возможности изучать то, что тем надлежит излечивать!

— Такова заповедь Божья, — сурово напомнил ему Мирдин.

Роб снова лег на спину и уставился в темное небо. Рядом с ними громко храпел какой-то пехотинец, а чуть дальше кто-то отхаркивался и сплевывал. В сотый раз Роб спрашивал себя, что делает он среди всех этих людей.

— Мне кажется, что ваш обычай проявляет неуважение к покойникам. Как можно быстрее закопать, лишь бы глаза не мозолили...

— Мы действительно не слишком причитаем над телом. После похорон мы чтим память о покойном обрядом шива— скорбящие семь дней не выходят из своего дома, предаваясь горю и молитвам.

Раздражение у Роба все нарастало, и вскоре он почувствовал такую же ярость, как после обильной выпивки.

— В этом смысла не много. А заповедь основана на невежестве.

— Ты не смеешь говорить, что слово, исходящее от Бога, есть невежество!

— Да я говорю не о Божьем слове, а о том, как люди его истолковали. Так вот и держат народ в темноте и невежестве уже тысячу лет.

Мирдин с минуту молчал.

— Твое одобрение здесь не требуется, — сказал он наконец. — А равно ни твоя мудрость, ни чувство приличия. Наше соглашение касалось лишь того, что ты должен изучить заповеди Божьи.

— Да, выучить их я согласился. Но я не соглашался закрыть свой разум или же воздерживаться от собственных суждений.

На этот раз Мирдин не ответил ничего.

Еще через два дня они наконец вышли к берегам великой реки Инд. В нескольких милях к северу был удобный мелкий брод, но махауты предупредили, что тот брод нередко стерегут воины, а потому отряд двинулся на юг — там, тоже в нескольких милях, был другой брод, более глубокий, но все же позволявший перейти на ту сторону. Хуф выделил группу воинов для сооружения плотов. Кто умел плавать, те плыли к противоположному берегу вместе с животными. Не умевшие плавать перебирались на плотах, отталкиваясь шестами. Некоторые слоны шли по дну реки, погрузившись в воду так, что только хобот оставался над нею, позволяя им дышать! Когда же река стала слишком глубокой даже для них, слоны поплыли не хуже лошадей.

На том берегу отряд собрался снова и двинулся опять на север, в направлении Мансуры, далеко обходя тот брод, где стояли часовые.

Карим вызвал Роба и Мирдина к шаху, и некоторое время они ехали вместе с Ала ад-Даулой на спине слона Зи. Мир с этой высоты выглядел совсем по-другому, поэтому Роб не без труда сосредоточивался на словах шаха.

Соглядатаи Ала доставили ему в Исфаган весть о том, что Мансуру охраняет слабый гарнизон. Старый раджа того края, превосходный полководец, недавно умер, а сыновья его, по слухам, были никудышными воинами, вот у них и не хватало войск для охраны городов.

— Теперь мне необходимо выслать вперед лазутчиков и подтвердить эти сведения, — сказал им Ала. — Поедете на это дело вы, ибо сдается мне, что два купца-зимми смогут проехать в Мансуру, ни у кого не вызывая никаких подозрений.