Филист снова возразил ему:

— Не слушайте его, граждане! Он говорит так, чтобы отвлечь ваше внимание от своей несостоятельности, от тени бесчестья, легшей на нас из-за того, что бросил наших союзников на произвол врагу, сбежал ночью, по-воровски, оставив непогребенными тела ваших сыновей, низведя их таким образом до состояния добычи собак и хищных птиц. Я же, напротив, прошу вас принять Гермократа по эту сторону городских стен. Его несправедливо отлучили от занимаемой должности, ему отказали в возможности вернуться на родину, хотя он и не совершил никакого преступления. Гермократ — единственная наша надежда. Только этот полководец способен изгнать карфагенян с острова и отомстить за ваших сыновей!

При этих словах толпа пришла в движение. Многие встали, оглашая зал восклицаниями, обращенными к Диоклу:

— Прочь с дороги! Мы хотим получить своих павших отцов и сыновей! Ты говоришь так только из зависти!

Однако собравшиеся в своем большинстве продолжали молчать. Было очевидно, что речь Диокла оказала на них определенное влияние.

Наконец, архонты [16]решили поставить на голосование горячо обсуждавшиеся в течение дня вопросы, касавшиеся похоронных церемоний за счет государства, с воз-дачей почестей павшим, и вынесения решения о возможности возвращения Гермократа в город.

Первое предложение было принято, второе — отвергнуто, снова с очень небольшим перевесом голосов.

Тем не менее группа граждан выступила с инициативой: приговорить Диокла к изгнанию за некомпетентное командование армией и за трусость перед лицом врага. Предложение одобрили огромным большинством, как будто горожане чувствовали себя виноватыми за то, что отказали в праве вернуться одному из самых доблестных сынов Сиракуз, и хотели компенсировать это ссылкой его главного соперника.

Гермократ во второй раз за последнее время получал приказ об изгнании из родного города. Не принесло никакого облегчения и то обстоятельство, что Диокла тоже приговорили к ссылке. Новости эти сообщили ему делегаты Народного собрания. Тот, кто выступал от их имени, делал это явно неохотно, видно было, что ему очень неловко, и еще более не по себе ему стало, когда Гермократ не удостоил его никаким ответом, только склонил голову на грудь и презрительно промолчал.

Заговорил Дионисий:

— Вы можете забрать погребальные носилки с останками своих погибших и воздать им последние почести, как они заслуживают. Чем раньше вы уйдете, тем лучше.

Посольство без промедления двинулось в обратный путь и через час было уже в городе. Носилки поставили в ряд на агоре, чтобы каждая семья могла опознать своих близких. Если благодаря браслету из ивовой лозы удавалось выяснить личность погибшего, то его имя вырезали на дереве носилок. Если же имя было невозможно определить, надпись гласила: «αγνωτο», то есть «неизвестный»; в том же случае, когда на носилках покоились фрагменты тел разных людей, рядом стояло слово «πολλοι» — «многие».

Возвращение останков оживило боль родителей и родственников, и ночь напролет во всех кварталах города звучали плач и стоны. На следующий день справили похороны. У стен города зажгли погребальные костры, и огонь поглотил то, что пощадили собаки и стервятники. Остывший прах раздали родственникам, чтобы те предали его земле.

Арета тоже участвовала в церемонии, так как среди погибших был ее двоюродный брат, к которому она всегда испытывала привязанность. Девушка уже собиралась уходить, желая добраться до дома прежде, чем наступит ночь, как вдруг услышала, что кто-то преследует ее; она ускорила шаг.

Нетрудно было сообразить, что в такую пору только рабыня или уличная девка может бродить одна. Ощущение тревоги обострилось. Не оборачиваясь, она пошла еще быстрее, переходя на бег, желая только добраться до дверей дома и запереться изнутри. Шаги преследователя тоже стали торопливее и тяжелее, как и ее сердцебиение. Потом внезапно все стихло.

Арета остановилась и обернулась. Никого. Она вздохнула с облегчением и поспешно двинулась дальше, но, едва завернув за угол, столкнулась с человеком в темном плаще и невольно вскрикнула.

— Тсс! Сиопа! — приказал ей властный голос.

— Дионисий! — воскликнула Арета, узнавая мужа.

Голову и лицо его скрывал капюшон.

— Иди вперед, не останавливайся. Я последую за тобой до самых дверей.

Так они и следовали друг за другом по улицам квартала Акрадина до дома с навесом. Почему-то только сейчас она заметила, что на виноградной лозе и на фиговом дереве, растущем как будто из самой стены, прямо возле входа, уже распустились листочки. Арета достала из сумки ключ, отперла дверь и впустила мужа внутрь, потом поспешно закрыла замок на два оборота, бросилась Дионисию на шею и крепко обняла. Тот прижал ее к себе и долго так держал, не произнося ни слова.

— Приготовить тебе ужин? — спросила Арета.

— Я не голоден, — ответил Дионисий.

— Как мой отец воспринял решение Народного собрания?

— Плохо. Как же еще?

— Что он теперь будет делать?

— Думаю, мы вернемся в Селинунт. Больше нам некуда податься.

— На сей раз я отправлюсь вместе с вами. Мне нечего тут делать.

— Ты не права.

— Что ты хочешь сказать?

— Твой отец предпочитает оставить тебя в Сиракузах.

— И что? Я замужняя женщина и должна слушаться не своего отца, а только мужа. Я не нуждаюсь в его разрешении, все решаешь ты.

— Я согласен с твоим отцом. В Селинунте слишком опасно.

— Ну ты и негодяй… — проговорила Арета со слезами на глазах, — неужели ты меня ни капельки не любишь?

— Давай не будем снова ругаться, — возразил Дионисий примирительно. — Ты отлично знаешь, что тебя я люблю больше всего на свете. Поэтому я и решил не брать тебя с собой. Но послушай… мне не следует тебе этого говорить, но я все равно скажу: думаю, мы не долго будем оставаться вдали друг от друга.

— Ты о чем? — поинтересовалась Арета, вытирая слезы.

— Твой отец отправится в Селинунт, но я проделаю вместе с ним лишь первую часть пути. Мне нужно встретиться с людьми, способными мне помочь в подготовке его возвращения в город.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе лучше не знать. Поверь мне, это займет всего несколько дней, во всяком случае, не больше месяца — точно, после чего мы уже не расстанемся: вот увидишь, я еще успею тебе надоесть.

Арета покачала головой.

— Ты мне не веришь?

— Верю, — ответила она, — и поэтому мне страшно. Его возвращение ведь не пройдет бескровно.

— Не обязательно. Мы осуществим наши планы быстро. Твой отец тоже не хочет кровопролития, да город уже и так понес тяжелые потери. Но он имеет право вернуться: решение о его изгнании несправедливо. Кроме того, Сиракузы остались без правительства — и как раз в тот момент, когда карфагеняне готовят новое наступление.

— Откуда ты знаешь?

— У нас есть свои осведомители.

— В городе поговаривают, что, если карфагеняне вернутся, это будет ваша вина: ведь вы заняли Селинунт и ведете военные действия.

— А ты как думаешь?

— Во всяком случае, отчасти они правы.

— Мы сделали то, что было необходимо, и меня удивляет, что именно ты, бывшая свидетельницей всех этих ужасов, говоришь так.

— Женщины рассуждают по-своему. Вы, мужчины, думаете лишь о мести, о чести, о том, чтобы проявить свою воинскую доблесть, но все это лишь умножает ненависть, усиливает злобу. Вы гонитесь за славой, а мы оплакиваем наших сыновей, братьев, отцов и мужей. Я мечтаю жить в мире — в этом доме, рядом с тобой; приглашать в гости друзей и накрывать для них стол под навесом летними вечерами, наблюдая за тем, как корабли входят в порт. Мечтаю растить детей и однажды увидеть внуков. Все это очень обыденно, я понимаю, но именно к такой жизни я больше всего стремлюсь.

Дионисий взял ее за плечи и пристально взглянул в глаза.

— У женщин Селинунта и Гимеры тоже были мечты, ты об этом не думала? А кто-то превратил их в кровавый кошмар. И беженцы, которым удалось спастись, мужчины и женщины, тоже стремятся вернуться в свои дома и прожить там остаток своих дней. Все наши города стоят на побережье, их основали в местах, единственно пригодных для жизни. Если их разрушат, нам больше некуда будет деться — разве что исчезнуть, так, словно нас никогда и не было. Арета, ты этого хочешь? Чтобы сицилийские греки сгинули с лица земли, как призраки, а наши города превратились в груду развалин и пристанище диких зверей?