- Странно, что вы рассказываете все это майору уголовной полиции.

- Жюстен прекратил принимать наркотики. А вы больше не зациклены на них. С тех пор как я узнала об этом, я стала вами восхищаться и испытывать к вам доверие.

Она произнесла это шутливым тоном светской львицы. Брюс, улыбнувшись в ответ, поинтересовался:

- А чем сейчас увлечен Жюстен Лепек?

- Спортом.

- Правда?

- Вы же видели его гимнастический зал.

- Да, я обратил на него внимание.

- Не зал, а чудо. Жюстен тренируется каждое утро, регулярно перед обедом посещает сауну, а перед деловыми ужинами бегает на механической дорожке. И очень счастлив.

- Однако по его виду этого не скажешь.

- Стресс подстерегает на каждом шагу. Я-то не знаю, что это такое, мне ведь не приходится зарабатывать себе на жизнь. Что, звучит вызывающе?

- Есть немного.

Она смотрела ему прямо в глаза, и ее циничная болтовня звучала искренне, чему в немалой степени способствовало ее невозмутимое спокойствие.

- Надо вам сразу сказать, с таким мужем, как Жюстен, несмотря на всю эту видимость, мне немного скучно.

Она сделала паузу и, внезапно посерьезнев, продолжала:

- Именно по этой причине я сплю с Марко Ферензи.

- Вы?

- И еще потому, что он привлекателен. Вы об этом все равно бы узнали. Я предпочитаю забежать вперед. Но учтите, мой муж ничего не знает.

- А Карла Ферензи?

- Надеюсь, тоже. Хотя тут я не вполне уверена. Если так, то, учитывая ее характер, мы движемся прямиком к катастрофе.

- А Поль Дарк?

- Что Поль Дарк?

- Как связана его смерть со всем тем, что вы мне рассказали?

- Это, как у вас говорится, участие в деле третьих лиц.

- Дарк работяга, одинокий, деликатный. Иными словами, человек положительный в окружении каких-то странных типов.

- В этом есть доля правды.

- И убийца это знал.

- Несомненно. Нам всем его очень не хватает, он был первоклассный менеджер. Он даже делал за Жюстена часть его работы.

- Стало быть, он владел стратегической информацией.

- Безусловно, владел, в отличие от меня. Я не могу вам сказать больше, чем могут Жюстен и Марко. Зато я могу сообщить, что Жюстен - это, что называется, блудный сын. После того, как он хорошенько порезвился везде, от Бали до Марракеша, он решил вернуться в отчий дом и взять бразды правления из рук отца в свои собственные. Вообще-то праздник на этом закончился, но он все-таки нашел способ жить припеваючи, не оставляя поста менеджера. Вот все, что я могу вам рассказать. И рассказала. Не хотите посмотреть фотографии, которые сделал Хельмут?

- Я думал, что они так и не были опубликованы.

- Так они и не были, но Хельмут подарил мне несколько снимков. Хотите взглянуть?

Сидя в вагоне метро по дороге в госпиталь «Сен-Бернар», Брюс прокручивал в памяти свой разговор с Дани Лепек. Она использовала готовые формулировки: «праздник закончился», «вернуться в. отчий дом», «жить припеваючи», «взять бразды правления»… что там еще?.. «подстерегает на каждом шагу», «предпочитаю забежать вперед», «считалось хорошим тоном»… Все эти откровения прекрасной Дани - пустые слова. Она, такая естественная при первой встрече, сегодня была фальшивой. До того фальшивой, что неопубликованные снимки Хельмута Ньютона показались ему наиболее правдивой деталью нынешнего утра. Крепкое белое тело женщины в туфлях на шпильке, черные как смоль волосы, решительный взгляд, резко очерченный рот. Обжигающая красота, леденящая красота, возникающая из небытия. «Она стояла на снимке как-то по-особенному… Все люди принимают такую позу каждый день, но некоторые выглядят при этом явно лучше, чем другие…»

Дани Лепек с простодушным видом объяснила, что фоном служил натянутый в студии огромный лист белой бумаги. Что Хельмут безумно с ней намучился, добиваясь нужного ему выражения - одновременно сурового и манящего. Фото в таком стиле Хельмут называл «Большие Ню».

- Я вам уже говорил, мадам Лепек, что вы очаровательны.

- Я помню. Вы это сказали и сразу же переменили тон на жесткий.

- Вы очаровательны, и все-таки пора кончать это ваше представление.

- Хотите сигарету?

- Нет, спасибо.

- Я чувствую, что скучаю в этом большом доме, майор.

- Похоже, что так.

- Я ничего не ощутила вчера, когда вы пришли объявить нам о смерти Дарка. Меня пугает это безразличие. Вы действительно не хотите сигарету?

- Нет, спасибо.

- Иногда, когда я вечером снимаю макияж в ванной, я немного побаиваюсь своего отражения в зеркале.

Говоря это, она взяла со столика «Большое Ню» в золоченой рамке и перевернула лицевой стороной вниз. Потом добавила:

- Иногда я начинаю сомневаться, что вообще существую. Мне кажется, я несчастна с Жюстеном. Но уже слишком поздно его бросать. У меня нет профессии, я не буду знать, куда мне идти и что делать.

- А Марко Ферензи?

- Он женат. Нет, это не то. В моем окружении нет никого, кому я могла бы сказать то, что сказала вам. Даже Марко. Он не поймет. Надо будет проконсультироваться с психоаналитиком.

- Неплохая мысль.

- Хорошо, что она пришла мне в голову.

Подумать только, все это время Жюстен Лепек спал сном праведника.

14

Брюс набрал число 742 на пульте кодового замка. Дверь в отделение интенсивной терапии бесшумно открылась. Со всем своим сложным оборудованием и ватной тишиной помещение напоминало центр управления космическими полетами. Никто не мог войти туда, не зная кода; палаты располагались вокруг контрольного поста, двери большинства из них были открыты - прямо-таки ячейки, занятые представителями рода человеческого, в состоянии спячки путешествующими к отдаленным уголкам вселенной.

Воспоминания о недавнем прошлом прервались у входа в палату. Катрин Шеффер, в строгом костюме и туфлях без каблука, тихим голосом разговаривала с мужем. Она явно только что прошлась расческой по его волосам. Теперь их разделял безупречный пробор, словно у причастника, тогда как обычно они были растрепаны и взъерошены. Брюс поинтересовался у нее, как дети. Катрин показала фотографии. Оба малыша что-то строили, у младшего очки были склеены красным скотчем. Вылитый Виктор в миниатюре. Старший был светловолосым и изящным, как его мать. Брюс неоднократно видел юных Шефферов, и в жизни и на фотографиях, и всякий раз находил их прелестными. Что касается Катрин, то от повседневных забот она как-то потускнела, но все равно оставалась милашкой. Ее естественность действовала на окружающих умиротворяюще. Виктор как-то признался Брюсу, что один раз ей изменил. Он сказал это, сидя в ванной на улице Оберкампф, с запотевшими очками на носу, в надежде, что его маленькая шалость смоется вместе с мылом. Виктор был очень сконфужен. Ох уж эти интеллектуалы-очкарики!