Сам дом был построен в конце восемнадцатого столетия. В цокольном этаже его располагалась кухня, на первом — три просторных гостиных, а на следующих двух — спальни. Все окна первых двух этажей заграждались сплошными ставнями. Двери дома редко раскрывались раньше девяти часов вечера летом и шести — зимой. Когда Эдди вступил на подъездную дорожку дома, сквозь ставни пробивались тонкие лучики света.

Персонал «Клуба» составляли прежние старшины или младшие офицеры военного флота, поддерживавшие в управлении обыденными его делами должную дисциплину. Финансами ведал известный банкир, юридическими проблемами — в тех редких случаях, когда таковые возникали, — пара членов Парламента и член Высокого суда правосудия. Раз в месяц здесь устраивался бал-маскарад. Раз в год большой костюмированный бал, на котором по Белой гостиной разгуливали исторические персонажи — от маркиза де Сада до Клеопатры. Когда герцог Кларенсский и Авондэйлский расстегнул перчатки и поздоровался с дежурным портье, тот сказал ему: «Добрый вечер, сэр. Сегодня — все обычные услуги».

4

— Нет, ты только взгляни, Джонни, Господи, да что же это такое!

Пауэрскорт сидел со своим другом лордом Джонни Фицджеральдом в маленькой гостиной верхнего этажа сестриного дома на Сент-Джеймс-стрит. Гостиная именовалась в доме «комнатой дяди Фрэнсиса». Разбросанные по полу игрушки свидетельствовали о том, что племянники дяди Фрэнсиса были постоянными ее посетителями.

— Я к тому, что остается только смеяться, ей-богу. До чего же она напыщенна, эта шатия из Мальборо-Хауса, — Пауэрскорт поднес к свету пару исписанных листков бумаги. — Двенадцать дней назад мы с Роузбери пришли в Мальборо-Хаус, чтобы поговорить с личным секретарем Сутером. Он сказал, что ему потребуется некоторое время, дабы обдумать сделанные мной предложения, те, что мы с тобой, если помнишь, обсуждали в Роуксли.

Лорд Джонни кивнул, помышляя более о бутылке «Шассань-Монтраше» к рыбе, чем о тонкостях детективной работы. Этим вечером ему пришлось довольствоваться простым «Шабли».

— Ну конечно, ответили мы. И Сутер сказал, что через пару дней свяжется со мной. После этого я получил от него первое любовное послание, оно у меня где-то здесь, — Пауэрскорт горестно огляделся по сторонам, словно надеясь, что письмо затесалось между обшарпанными римскими легионерами племянников, — а сегодня пришло и второе.

Он помахал вверх-вниз официальным письмом и зачитал его вслух:

— «Мальборо-Хаус, Пэлл-Мэлл, et cetera, et cetera [9]. Дорогой Пауэрскорт, примите мои смиренные извинения за видимое промедление в том, что касается ответа на Ваши предложения. К нам поступило еще одно из шантажных посланий. В нем упоминается то обстоятельство, что ЕКВ гостило у леди Брук в Истон-Додже. Комментарий опять-таки сводится к тому, что народ Британии не потерпит подобного поведения и монархия рухнет, скандально и с позором.

Обращаясь к сути Ваших предложений, с сожалением должен уведомить Вас, что нам потребуется более продолжительный период консультаций и наведения справок, прежде чем мы сможем дать Вам какой-либо определенный ответ. Нам очень помогло бы, если бы Вы смогли представить памятную записку, подробнее освещающую то, что мы с Вами обсуждали. Это позволило бы значительно ускорить мои консультации с коллегами. С нетерпением ожидаю Вашего ответа. Ваш покорный слуга, et cetera, et cetera».

— Вот так-то, — сказал Пауэрскорт. — За такие штуки премию надо давать. Ежегодная «Премия Сутера», присуждаемая студентам первых курсов за самый напыщенный образчик английской прозы. И почему я вообще должен что-либо переносить на бумагу? Разве у меня нет собственных государственных тайн, собственных секретных документов, которые вовсе не следует пускать по кругу за обеденным столом Мальборо-Хауса или забывать на бильярде клуба «Мальборо», на расстоянии одного броска игральной кости от улицы?

Фицджеральд, внимательно разглядывавший этикетку на бутылке «Шабли», рассмеялся.

— Не кипятись, Фрэнсис, не кипятись. Ты считаешь новое письмо существенным? Полагаешь, что Бересфорды открыли на Итон-сквер небольшую мастерскую по вырезыванию и наклейке букв, что они-то и есть шантажисты?

— Вполне возможно. Эти послания могут с такой же легкостью поступать от архиепископа Кентерберийского или министра иностранных дел. Их может присылать кто угодно. Они могут исходить даже из самого Мальборо-Хауса, — Пауэрскорт рассеянно вертел в руке одноногого солдата императорской гвардии Наполеона, раненного в сражении с племянником дяди Фрэнсиса.

— А не хочешь узнать, что удалось мне выяснить со времени вечера, проведенного нами в Аундле? Узнал я не так чтобы очень много, но все лучше, чем ничего.

— Превосходно, Джонни. Рассказывай.

— Ну так вот, — начал Фицджеральд, — помнишь, мы говорили о принце Эдди и о том, связан он или не связан с миром мужских борделей?

Взгляд Пауэрскорта привлекла одна из многих картин, посвященных битве при Ватерлоо. Картина изображала британский полк, выстроившийся квадратом у Катр-Бра, перед великой схваткой. В центре квадрата возвышался крепыш старшина, охранявший флаг Союза и знамя полка. Половина образовавших квадрат мужчин стреляла, стоя во весь рост, остальные, те, что находились в переднем ряду, опустились на колено, примкнув штыки, готовые пронзить ими французских кавалеристов, если те посмеют приблизиться, и весело выкликая врага на бой. По краям картины кружила, воздев пики, кавалерия французов, неспособная прорваться внутрь. Ружейный дым овевал бойцов, вдали палили огромные пушки.

Вот она, думал Пауэрскорт, слава британских солдат, отдавших жизни за Короля и отечество. А восемьдесят лет спустя мы сидим здесь, обсуждая мужские бордели, в которые захаживает старший сын принца Уэльского.

Лорд Джонни давно уже привык к временным «отлучкам» неожиданно уходившего в свои мысли друга.

— Как ты помнишь, несколько лет назад на Кливленд-стрит было одно такое заведение. Имелось и еще несколько, разбросанных по той же части Лондона — на задах Фицрой-сквер и за вокзалом Кингз-Кросс. Однако после скандала с Кливленд-стрит богатые люди перепугались. Им вовсе не хотелось, чтобы их застукали еще раз.

Так что они уложили вещички и перебрались в другое место, купив очень милый дом у реки, за Хаммерсмитом. Джентльмены появляются там через благоразумные промежутки времени. У двери дежурит здоровяк, который мог когда-то служить и полковым старшиной. До наступления темноты никто туда, похоже, не заглядывает. Не то чтобы я пробыл там достаточно долго, пытаясь выяснить, входит ли принц Эдди в число завсегдатаев или не входит. Однако готов побиться о заклад — входит. И установить это будет не так уж и трудно.

— Внутрь попасть ты не пытался? — спросил Пауэрскорт.

— Не пытался. Оттуда, где я находился, сделать это было бы сложновато. На дереве, в сорока футах от земли да еще и с отсиженной ногой, — лорд Джонни рассмеялся.

— У меня также имеются разведывательные данные, заслуживающие того, чтобы доложить о них, — Пауэрскорт вдруг посерьезнел. — Принц Уэльский наделал массу долгов. По последним подсчетам, он задолжал фирме «Месье Финчс и компания», находящейся не более чем в двух сотнях ярдов отсюда, сумму в двести тысяч фунтов.

— Стало быть, пока я изображал героя, замерзая на дереве в Хаммерсмите, ты разгуливал по городу, вламываясь в банки. Не знал за тобой таких дарований, Фрэнсис.

— В банки я не вламывался, — Пауэрскорт улыбнулся. — Однако средняя из моих сестер, Мэри, замужем за очень деловым джентльменом. Тебе не доводилось встречаться с Уильямом Берком, Джонни? С виду он совершенно нормален — глаза и уши на обычных местах, любит своих детей, обожает крикет и охотится в Южном Эссексе. Однако он из тех, кто понимает, что такое деньги — откуда они берутся, куда деваются, где их больше, а где меньше. Наш Уильям состоит директором нескольких довольно крупных компаний. И одна из них — банк «Финчс». Бог его знает, где Уильям раздобыл свои сведения, однако он говорит, что это самая большая задолженность, какую «Финчс» когда-либо видела.