— Лорд Пауэрскорт. Мистер Берк. Доброго вам утра. Насколько я понимаю, об этой встрече попросили вы, лорд Пауэрскорт. У вас имеются новости? Свежие сведения, которыми вы желаете поделиться?

— Имеются, — и Пауэрскорт рассказал о своей поездке в Перуджу, об изуродованном теле Грешема в фонтане, об покушении на жизнь лорда Фицджеральда. — Существует только одно объяснение, которое согласуется с этими фактами, сэр Уильям. Только одно.

— И какое же, скажите на милость? — Шепстоун нервно поерзал в кресле.

— О том, что принца Эдди убил лорд Грешем, знали лишь четверо. Я, лорд Роузбери, лорд Фицджеральд и премьер-министр. И, разумеется, придворные принца Уэльского.

Пауэрскорт помолчал. В комнате стояла полная тишина. Берк перебирал лежащие перед ним бумаги. Шепстоун разглаживал бороду.

— Никто из этих четверых в Перуджу, чтобы убить Грешема, не ездил. Остается Двор принца Уэльского. Или люди, исполняющие приказы Двора. Приказ убить его, убить в точности так же, как был убит принц Эдди, теми же ударами ножа, нанесенными в те же места тела. Разумеется, предстать перед английским судом Грешем не мог. После того как двор решил скрыть все случившееся, не осталось ни убийства, ни возможности следствия, арестов или судебного слушания. Не могло быть судьи, который надел бы черную шапку и приказал отвести Грешема на место казни, где он будет повешен, пока не умрет. Я считаю, джентльмены, что веревка милосерднее к шее, чем нож. Куда милосерднее. Однако Двор мог решить взять все в собственные руки. Он мог сам обратиться и в судью, и в присяжных. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам.

Сутер с Шепстоуном вытаращили глаза. Вытаращили на Пауэрскорта. Как мог этот человек слышать их разговор, когда его и в комнате-то не было! Ибо он произнес сейчас ненароком те самые слова, которые произнес в Сандринхеме принц Уэльский, говоря о том, как надлежит поступить, когда убийца принца Эдди будет установлен. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам.

— Мне отмщение, — продолжал Пауэрскорт, — и отмщение это могло включать в себя не одно только убийство лорда Грешема. Оно могло подразумевать устранение всех тех, кому известна неудобная правда, неудобная, то есть, для Двора принца Уэльского. Отмщение могло подразумевать устранение людей, знающих всю правду об этом деле, о сифилисе, шантаже, убийствах, сокрытии обстоятельств смерти предполагаемого престолонаследника. Самое лучшее — убрать этих людей с дороги, убрать всех. И никто никогда не узнает, что произошло в Сандринхеме. Или в Перудже. Или на борту корабля Ее Величества «Британия» за многие годы до этого.

Пауэрскорт вдруг вспомнил капитана Уильямса, плетущегося по берегу Эмбла, его загубленную карьеру, его разрушенное здоровье. «Это была не моя вина, — говорю вам, — не моя». Не было ли происходящее сейчас еще одной разновидностью отмщения, отмщения за все эти разрушенные жизни?

— Несколько дней назад было совершено покушение на жизнь лорда Фицджеральда. Возможно, убийцы ошибкой приняли его за меня. Уверенно сказать не могу. Но одно могу сказать вам с определенностью. Любое новое покушение на лорда Фицджеральда, на меня, на кого бы то ни было, причастного к этому расследованию, приведет к последствиям крайне серьезным. Я предлагаю вам прочесть составленную мной памятную записку. Когда вы оба ознакомитесь с ней, то вернете записку мне — точно так же, как вы просили меня и лорда Роузбери поступить с вашей, сэр Уильям, более ранней запиской.

Пауэрскорт смотрел на портрет Александры над камином. Уильям Берк заносил в записную книжку какие-то цифры.

— Интересно, — сказал Шепстоун и передал документ Сутеру.

— Весьма интересно, — подтвердил личный секретарь, возвращая записку Пауэрскорту. — И каково же назначение этого листка бумаги, позвольте спросить?

— Позволяю. И еще как позволяю. Если, как я уже говорил, что-то случится с лордом Фицджеральдом, со мной, с любым, кто причастен к этому делу, одна копия этой записки отправится к королеве Виктории. В прошлом она прощала сыну многое. Сомневаюсь, однако, что она простит ему и это — убийства его собственных подданных. Второе назначение сего документа таково: лорд Роузбери потребует немедленно открыть в Палате лордов дебаты о текущем состоянии монархии, и он добьется их открытия. В качестве вступительного заявления он зачитает эту записку — под протокол.

Пауэрскорт мог себе представить, какая разразится сенсация. Наружу просочится, как оно всегда и бывает, словечко о том, что в Верхней палате рассказывают нечто потрясающее. Пэры, молодые и старые, постоянно присутствующие на заседаниях парламента, и сельские медведи, пэры любопытные, пэры, разносящие слухи, пэры, посланные женами за новостями, пэры из правительства, пэры с задних скамей — все они набьются в Палату. Ко времени, когда Роузбери усядется на свое место, на огромных красных скамьях поднимется шум и гам. Выйдут специальные выпуски газет. Сутер и Шепстоун согласились утаить первое убийство из боязни скандала. Теперь они получат скандал размеров невообразимых, ураган, тайфун скандала, от которого принцу Уэльскому оправиться никогда уже не удастся.

Сутер с Шепстоуном бесстрастно восседали в своих креслах. Оба молчали. Они словно оледенели. Двое придворных, обратившихся, подобно жене Лота, в соляные столпы.

— И это еще не все, — Пауэрскорт не выходил из роли ангела истребления. — Мистер Берк.

— Я от всего сердца соглашаюсь с каждым словом моего шурина. Его родным очень хочется, чтобы он остался в живых. Один из официальных постов, которые я занимаю, джентльмены, — Берк произнес это тоном, позволяющим заключить, что подобных постов у него сотни; возможно, так оно и есть, подумал Пауэрскорт, — это пост старшего директора «Месье Финчс и компании», банкиров принца Уэльского.

Впервые за время этой встречи сэр Бартл Шепстоун, казначей и управляющий Двора, побледнел. Он встревоженно поглаживал бороду. Что еще ему предстоит услышать?

— По состоянию на сегодняшнее утро, — Берк заглянул в имевшийся среди его бумаг официальный документ, — принц Уэльский задолжал «Финчс и К ^o» королевскую сумму в 234 578 фунтов 14 шиллингов и 9 пенни. Это без учета сегодняшних процентов. «Финчс» могла бы потребовать немедленного возврата всей задолженности. К концу месяца, самое позднее. Более того, она попросила бы закрыть счет. А любая попытка получить подобные же условия в других банках лондонского Сити нимало не приветствовалась бы. Наше сообщество, сообщество банкиров, невелико, джентльмены. Слухи, как известно, расходятся быстро. В Сити они расходятся быстрее, чем где бы то ни было.

Но, джентльмены, — ага, дошел черед и до давления. — Какая-либо необходимость в подобных мерах отсутствует. Лорд Роузбери может никогда и не произнести своей речи в Палате лордов. «Финчс и К ^o» может никогда не выдвинуть названных требований. Решение за вами. Все, что вам требуется сделать, это отдать необходимые распоряжения. Вам нужно лишь гарантировать, что ни с лордом Пауэрскортом, ни с кем-либо из его помощников ничего более не случится. Все очень просто.

С этими словами Берк собрал бумаги и широким шагом вышел из комнаты, словно покидая малоприятное собрание совета директоров.

— Мы сами найдем дорогу, спасибо, — таковы были последние слова, обращенные Пауэрскортом к двум придворным. — Я здесь уже бывал. И, надеюсь, возвращаться сюда мне не придется.

Колокола звонили на колокольне церкви Роуксли. Колокола счастья. Колокола радости.

Их можно было услышать в Аундле. Их можно было услышать даже в Фодерингее, где перезвон ослабевал до звука бокалов, позвякивающих на подносе.

Колокола веселья. Свадебные колокола. Колокола, знаменующие венчание лорда Фрэнсиса Пауэрскорта и леди Люси Гамильтон, имевшее состояться в субботу, в два часа пополудни, с последующим приемом в Роуксли-Холле.

Со времени встречи в Мальборо-Хаусе прошло десять дней. Пауэрскорт прямо оттуда отправился в дом леди Люси — вместе с Маккензи, оставшимся снаружи, чтобы скрытно патрулировать мирные пределы Маркем-сквер.