Два дня тому назад с одобрения сэра Фредерика Ламберта это заключение составил Пауэрскорт. Чарлз Огастес Пью не видел необходимости упоминать об этом.

— Таким образом, мистер Джонстон, — сказал Пью, прервавшись только ради того, чтобы передать документ секретарю суда, — если бы Кристофер Монтегю не погиб, вашей карьере настал бы конец. Не было бы больше никаких скромных вознаграждений вроде этих десяти тысяч шестисот двадцати пяти фунтов, доставшихся вам за осмотр одной-единственной картины, верно?

— Я не могу согласиться с подобными утверждениями… — начал было Джонстон. Но Пью вмешался:

— Я хотел бы напомнить вам, мистер Джонстон, что это мнение председателя Королевской академии, а не какого-нибудь жалкого репортеришки, строгающего статейки для журналов по искусству.

Джонстон промолчал.

— Я возвращаюсь к сказанному, мистер Джонстон. Если бы Кристофер Монтегю остался в живых, вы сделались бы бедняком. В случае же его гибели перед вами открывалась перспектива наращивать свои капиталы из года в год. Разве это не так?

Джонстон ничего не ответил, потерянно глядя куда-то в конец зала. Там, рядом с корреспондентами, скрючились мальчишки — их нанимали за несколько пенсов, чтобы они бегом доставляли свежие репортажи в редакции газет.

Сэр Руфус Фитч поднялся с места, чтобы попытаться выручить Джонстона.

— Возражаю, милорд, возражаю. Мой ученый коллега практически обвиняет свидетеля в убийстве.

— Мистер Пью? — Судья поднял глаза от своей книги.

— Меня занимает исключительно проблема мотива, милорд. На мой взгляд, было бы только справедливо ознакомить присяжных с фактами, говорящими о том, что — сколь бы печально это ни звучало — на свете есть целый ряд людей, которые могли желать Монтегю смерти.

— Возражение отклонено. Вы можете продолжать, мистер Пью, но я бы попросил вас не уходить так далеко от существа дела.

— У меня больше нет вопросов, милорд.

Чарлз Огастес Пью опустился на стул. Сэр Руфус уже снова был на ногах.

— Мистер Джонстон, — начал он. — Мне хотелось бы прояснить главное, оставив в стороне все эти интересные, но совершенно не относящиеся к делу подробности. — С этими словами сэр Руфус серьезно посмотрел на жюри, точно напоминая его членам о том, в чем состоит их долг. — Вы убили Кристофера Монтегю?

— Нет, не я.

За несколько минут до того, как суд возобновил свою работу, Пауэрскорт вручил Пью телеграмму с Корсики. Ее прислал капитан Империали. Присяжных, вернувшихся на последнее перед выходными заседание, ждал весьма необычный сюрприз. Прямо у стола судьи стояли два мольберта, хорошо видные и со скамьи для членов жюри, и со свидетельского места.

— Сколько крови себе попортил, пока уломал судью дать разрешение на эти чертовы штуки! — сказал Пью Пауэрскорту полчаса назад, за обедом, вонзая вилку в огромный бифштекс. — Слава Богу, мой помощник отыскал отчет о процессе восемьдесят четвертого года, во время которого в зале суда разрешили поставить мольберт. И даже после этого старый зануда упирался: зачем, мол, их два? Пришлось сказать ему, что у нас есть свидетельства об изготовлении фальшивых картин, имеющих непосредственное отношение к делу, что мы хотим показать, как появилась на свет одна из фальшивок, о которых Монтегю писал в своей статье. Сэр Руфус храпел и фыркал, как старый боевой конь. Но в первый раз не нашел, что возразить. Надеюсь, и впрямь сбит с толку, а не держит что-нибудь за пазухой. Чертов судья отпустил какую-то шуточку насчет необычной линии защиты. То ли еще будет! — Пью хохотнул и налил себе стаканчик кларета.

Он начал послеобеденное заседание с Джейсона Локхарта — того самого юноши из Галереи Кларка, который собирался издавать новый журнал вместе с Кристофером Монтегю. Пью сообщил, что в написанной Монтегю статье утверждалось, будто очень многие из экспонатов Венецианской выставки в Галерее Декурси и Пайпера — фальшивки, причем некоторые из них изготовлены совсем недавно. И содержание этой статьи было широко известно в маленьком мирке торговцев произведениями искусства и реставраторов с Олд-Бонд-стрит.

Сэр Руфус выдвинул очередное возражение, заявив, что статья не имеет отношения к делу. Пью быстро парировал этот выпад.

— Мы собираемся показать, милорд, что именно статья и ее содержание, возможно, стали главной причиной гибели Монтегю.

Возражение сэра Руфуса было отклонено.

Пауэрскорт мельком поглядел назад. На два ряда дальше, там, где его было хорошо видно с мест судьи и присяжных, нервно теребил галстук Орландо Блейн. Ради сегодняшнего выступления Имоджин купила ему отличный новый костюм.

На свидетельское место был вызван Эдмунд Декурси. Чарлз Огастес Пью поднялся со стула, держа в руках целый ворох бумаг.

— Вы Эдмунд Декурси, один из совладельцев Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит?

— Да, это я. — Декурси был осторожен, крайне осторожен. Утром он видел, что Пью сделал с Джонстоном.

— Вы также являетесь владельцем Декурси-Холла в графстве Норфолк?

— Да. — Декурси не сводил взгляда с пустых мольбертов.

— Скажите мне, мистер Декурси, вы были осведомлены о содержании статьи, над которой Кристофер Монтегю работал перед смертью? Статьи, где утверждалось, что едва ли не большинство картин на вашей выставке — фальшивки?

— Да, был.

Пауэрскорт посмотрел на жюри. Присяжные сосредоточенно слушали. Справа от него, в загончике для подсудимых, стоял Хорас Алоизиус Бакли: он выпрямился и замер, ловя каждое слово адвоката и свидетеля.

— Как вы полагаете, какие последствия вызвала бы публикация этой статьи? Наверное, это плохо отразилось бы на делах вашей фирмы?

— Боюсь, что так… — начал Декурси.

— А может быть, «плохо» — это слишком мягкое слово? — быстро перебил его Пью. — Может, это было бы тяжелейшим ударом? Катастрофой?

— Это очень плохо отразилось бы на делах нашей фирмы. — Дальше Декурси заходить не стал.

— Представляется ли вам существенным, мистер Декурси, что все записи Монтегю были удалены из его стола, так что никто до сих пор так и не увидел текста пресловутой статьи? Разве это не благотворно сказалось на делах вашей фирмы?

— Что ж, это и впрямь было нам на руку, — признал Декурси. Видимо, он решил ни в коем случае не говорить больше, чем от него требовалось. Точно завороженный, он все еще смотрел на мольберты.

— Скажите, мистер Декурси… — Пью был сама любезность. Пауэрскорт подозревал, что на сцене очень скоро появятся фальшивые картины. — Были ли среди экспонатов вашей выставки подделки или копии? Не торопитесь с ответом. Вспомните, что вы приведены к присяге, мистер Декурси.

Это как вилка конем в шахматах, сообразил Пауэрскорт. Сохранишь ладью — потеряешь слона. Спасешь слона — потеряешь ладью. Деваться тебе некуда. Если Декурси скажет «да», он погубит свою репутацию. Если скажет «нет», в ход будут пущены мольберты. Пауэрскорт вдруг понял, как умно со стороны Пью было не ставить картины на мольберты сразу же, а придержать их до поры до времени, — это была настоящая бомба с часовым механизмом, заложенная под Галерею Декурси и Пайпера.

— Насколько нам известно, — начал Декурси, — все картины были подлинными.

— Вы в этом уверены? Совершенно уверены, мистер Декурси? — Чарлз Огастес Пью посмотрел прямо в глаза Декурси. В зале стояла полная тишина. Даже репортеры перестали скрипеть карандашами.

— Уверен, — быстро моргая, ответил Декурси.

— Милорд, — сказал Пью, поворачиваясь к судье, — я хочу представить суду вещественное доказательство номер три.

Двое служителей поспешили прочь из зала. Вещественное доказательство номер один лежало на столе перед присяжными. Это был кусок фортепианной струны, похожий на тот, которым задушили Кристофера Монтегю. Обвинение считало, что присяжные должны знать, как выглядит орудие убийства. Вещественное доказательство номер два находилось рядом с ним. Это был галстук кембриджского Тринити-колледжа, найденный в комнате Дженкинса на Банбери-роуд, в Оксфорде.