Вероятно, Флорен снимал комнатушку на улице Крок, чтобы иметь возможность переодеваться там в богатого горожанина, а затем приходить в этот роскошный дом. Кому принадлежал этот дом? Почему казалось, что в нем никто не живет?

Леоне потребовался всего лишь один час и немного лжи, чтобы узнать это от лавочников, державших свои лавки на Гончарной улице и на улице Ангела. Сьер Пьер Тюбеф, богатый суконщик, был весьма своевременно обвинен в ереси и сношениях с дьяволом. Инквизиция конфисковала все его имущество. Жена и оба сына суконщика бежали из города. Они приходили в ужас от одной только мысли, что жалоба может побудить инквизитора взяться и за них. Леоне не сомневался, что так все и произошло бы. Флорен получил великолепный дом практически даром. Чуть позже рыцарь покинул этот квартал. Теперь он знал, где живет мучитель Аньес.

Артюс д’Отон сгорал от нетерпения, сидя за кружкой медовухи, которую он едва пригубил. Что произошло с этим мальчишкой? Он уже давно должен был бы вернуться и сообщать сведения. Граф боролся с яростью, но, главное, с отчаянием. Позволил ли он этому маленькому нищему обмануть себя? Впрочем, мальчишка должен был польститься на второй денье. Заметил ли Флорен своего преследователя, отбив у того охоту шпионить? Граф забеспокоился о судьбе мальчишки, но быстро успокоился. Эти юные плуты были проворными, и схватить их за руку мог лишь очень ловкий человек. Граф злился на себя. Что теперь делать? Если он станет следить за инквизитором, Флорен мгновенно узнает его. Он проклинал себя за то, что был человеком чести. Он мог вызвать на дуэль, драться и побеждать. Но уловки и хитрости были ему чужды. Он чувствовал себя безоружным перед такой ловкой гадюкой, которой был инквизитор. Монж де Брине, его бальи, ничем не сможет помочь ему в этом деле, поскольку они были очень похожи друг на друга. И вдруг он нашел очевидное и простое решение: Клеман! Флорен не знал мальчика. Зато Клеман уже доказал свое мужество и ум и был готов на все, лишь бы спасти свою даму. Почувствовав несказанное облегчение, Артюс расслабился и пригубил медовуху. Послезавтра он вместе с Клеманом вернется в Алансон.

Вечером Флорен отправится туда, откуда он никогда не выйдет: в ад. И тогда граф сошлется на Божий суд. Когда обвинитель умрет, сраженный десницей Божьей, Аньес обретет свободу. Артюс резко встал, едва не опрокинув стол, и стремительно вышел, сопровождаемый удивленными взглядами других посетителей.

Рыцарь Франческо де Леоне разыскал улицу Карро, которая должна была привести его к месту назначенной встречи, к таверне «Шпульня» [62]на улице Мотальщиков. Леоне ориентировался по громким выкрикам зазывалы [63], которому было поручено объявлять по всему кварталу цену на вино, подаваемое в таверне.

Когда рыцарь вошел, господин Шпульня — было принято называть владельцев таверн по их вывеске — поднял голову, спрашивая себя, что понадобилось кузнецу в его заведении, где собирались галантерейщики — цех, богатство и влияние которого продолжали расти и к которому теперь относились почти так же уважительно, как к горожанам. Мэтр Шпульня колебался. Его завсегдатаи не любили, когда к ним подсаживался представитель низшего ремесла. Но, поскольку речь шла не о кожевнике, сопровождаемом отвратительным запахом падали, которым пропиталась его одежда, и уже тем более не о презренном красильщике, сейчас было не время давать от ворот поворот. Тем более что сьера Шпульню заинтриговала манера, с которой держался этот человек: удивительная непринужденность, раскованность, в которой не было ни тени высокомерия. Несомненно, завсегдатаи, сидевшие в таверне, тоже почувствовали это, поскольку, взглянув на незнакомца, тут же вернулись к своим разговорам. Кузнец молча обвел зал взглядом, потом, не сказав ни единого слова, повернулся к хозяину и показал подбородком на стоявший в стороне стол, за который он собирался сесть.

Когда мэтр Шпульня предстал перед Леоне, чтобы взять заказ, он счел необходимым поддержать марку заведения и успокоить своих посетителей:

— Мы люди из приличного общества, кузнец… поэтому на этот раз Шпульня любезно примет вас. Но если завтра вас одолеет жажда, соблаговолите посетить таверну, в которой собираются люди вашего ремесла.

Кузнец поднял свои голубые глаза и посмотрел на хозяина таверны таким глубоким взглядом, что какое-то смущение сжало горло мэтра Шпульни, и он с трудом подавил себе желание броситься прочь, чтобы не упасть лицом в грязь перед своими посетителями. На губах кузнеца заиграла запоздалая улыбка:

— Вы очень любезны, мэтр Шпульня, и я вам за это признателен. Я принимаю ваше гостеприимство и всегда буду помнить, что вы сделали для меня исключение.

— Хорошо, друг, — сказал хозяин таверны, довольный, что не стал слишком сильно настаивать. — Вина?

— Да, и лучшего. Я жду товарища… доминиканца… Он не галантерейщик, но…

— О, монах? Это честь для моего заведения, — проникновенным тоном перебил Леоне мэтр Шпульня.

Через несколько минут в таверну вошел Жан де Риу, младший брат Эсташа де Риу, крестного отца Леоне по ордену госпитальеров. Мэтр Шпульня сразу же засуетился, увидев в приходе монаха своего рода общественное признание: его заведение притягивало к себе соль земли и вовсе не было пристанищем греха.

Когда старый друг Леоне поравнялся с его столом, рыцарь встал и прижал к себе этого человека с отважным и верным сердцем, не побоявшегося выполнить презренную работу шпиона, чтобы всегда оставаться на высоте своей веры и веры своего умершего брата.

— Я жалуюсь на судьбу, Жан, поскольку удовольствие, которое я испытываю от того, что вновь вижу вас через столько лет, омрачено обстоятельствами, заставившими меня просить вас о помощи. Я всей душой признателен вам за то, что вы без колебаний оказали мне эту помощь, несмотря на свой долг подчиняться вашему ордену.

— Франческо, Франческо… Какое счастье лицезреть вас! Что касается моей помощи, она всего лишь отражение дружбы и уважения, которые я всегда к вам питал. Эсташ относился к вам как к сыну, я же считаю вас своим младшим братом. Ваши поиски не могут быть запятнаны низостью, и поэтому, когда я получил вашу короткую записку, я без малейших колебаний согласился оказать вам услугу, равно как и мой брат по ордену Ансельм.

Жан замолчал, когда к ним подошел мэтр Шпульня и поставил на стол кувшин пенистого пива. Он поблагодарил хозяина, приветливо кивнув ему, и подождал, пока тот не отойдет достаточно далеко. Затем он продолжил доверительным тоном:

— Что касается долга послушания моему ордену, он никогда не вытеснит долг послушания Господу. Не думайте, дорогой Франческо, что, добровольно подчиняясь правилам, мы стали слепыми, не думайте, что правила лишают нас возможности размышлять. Многие из нас, доминиканцев и францисканцев, задумываются над той кровавой ролью, которую стала играть инквизиция. То, что вначале было волей убеждения, превратилось в жуткую свирепость. Одно дело — защищать веру, но насилие — это совсем другое дело, которое к тому же искажает евангельское учение.

— Бенедикт XI хотел обуздать инквизицию.

Жан де Риу с удивлением посмотрел на Франческо и спросил:

— И вернуться к булле Ad ExtirpandaИннокентия IV?

— Да.

— Это был бы большой политический риск.

— Бенедикт XI знал об этом.

— Ходят слухи, которые только все больше разрастаются, что его смерть была вызвана естественным внутренним кровотечением, — уточнил Жан де Риу.

— Этого следовало ожидать… Тем не менее он был убит, отравлен фигами, — возразил рыцарь, — которые избавили приверженцев императорской Церкви от неудобного реформатора и лишили христианский мир одной из самых прекрасных душ.

Они молча выпили несколько глотков, затем доминиканец заговорил еле слышным голосом:

— Брат мой, то, что сейчас вы мне сказали, лишь усиливается мою тревогу, причину которой я никак не могу определить. Происходит нечто такое, что мне непонятно. Нечто такое, что выходит далеко за границы процесса, подстроенного за деньги. Флорен чувствует себя неуязвимым. Но он не мог бы так себя вести, если бы его единственный интерес заключался в кошельке этого ничтожного ординарного барона.