— Пробовал. Ни черта не соображает, только глазами шлепает.

— Скотина, — констатировал Вик. — Допрыгается он когда-нибудь. Ладно, Михей, дуй в темпе вальса, ты знаешь, что делать. А я хоть кофе глотну.

— Так точно, — буркнул Михеев и исчез.

Ларсенис налил в стакан воды, сунул туда кипятильник. Сделал растворимый кофе — другого не было, кинул три ложки сахара и стал пить крепчайшую жидкость, обжигаясь и кривясь от отвращения. Не любил он ни кофе, ни сахар, но только такое средство могло привести его сейчас в чувство. Конечно, можно вколоть пару кубиков кофеина, но это ненадолго — сперва взбодрит, а часа через четыре вырубишься так, что из пушки не разбудят. А работа предстоит адская. Впрочем, лейтенант Ларсенис привык к такой. Привык уже давно.

Жаль, Алёху убили. Хирург был так себе, но парень прекрасный. Увы, не успели подружиться как следует. Лейтенант Алексей Басинский был ровесником Виктора, прибыл в отдельную медицинскую роту всего два месяца назад на замену раненому старлею Федору Сычу. Недолго прослужил... Снова в операционно-перевязочном отделении медроты осталось три хирурга вместо положенных пяти — ординатор Ларсенис, начальник отделения майор Ткачев и капитан Кондратович. К тому же Ткачев улетел по делам на пять дней в Джелалабад, и Ларсенис с Басинским выезжали на боевые по очереди. Выездов в последнее время стало немерено — душманы активизировались и перли из Пакистана толпами, не считаясь с потерями. Юрий Петрович Кондратович не вылезал из ротной операционной, работал, не щадя живота своего, но на боевые не ездил, ссылаясь на недолеченное ранение ноги. Он был минчанином тридцати пяти лет и провоевал в Афгане уже два с половиной года. Кондрат ждал сменщика, давно его было положено сменить, но начальство не отпускало, сменщика не присылали. Афган осточертел до смерти, раненая нога и вправду болела страшно, невыносимо, оттого капитан и пил ночами, глушил боль и тоску. А вот хирургом был отменным и мужиком неплохим, невредным и добродушным.

* * *

Рейд, как ни странно, прошел относительно удачно, хотя вряд ли можно считать благополучным исходом семерых убитых, девятнадцать раненых и потерю четырех машин, в том числе автоперевязочную, к которой Виктор привык как к родной. Но лично его не убили, не ранили — значит, жить будем. Первая двойка Ми-8 МТ как следует отутюжила склон, на котором засели «духи», расстреляла и разбомбила его, превратив в рытвины, засыпанные песком и щебнем. Моджахеды не стали сопротивляться, ретировались быстро и незаметно — видимо, подрыв колонны вполне их устроил. Вертушки не стали преследовать их в ночном мраке, рискуя нарваться на выстрел «Стингера». Когда прилетели Ларсенис с Михеевым, раненых уже не было — забрали предыдущие вертолеты. Виктор выругался — для приличия по-литовски, но длинно и витиевато. Зря сорвались с места, они нужны не здесь, а в медицинской роте. Пилоты ссылались на вечные проблемы со связью. Вик знал, что связь в горах ужасная, но сейчас верил в это с трудом. Два «быка» нужны здесь, нужны позарез, но их назначение — вывезти на базу солдат, уцелевших в бойне, а не катать хирурга и фельдшера, необходимых в ОМСБР , туда и обратно. Ладно, перетерпим. Может быть, действительно не связались, а может, связались и решили, что возвращаться не имеет смысла... Какая разница?

Когда через сорок минут Виктор вернулся в расположение роты, раненых уже рассортировали и вовсю перевязывали, а майор Попов, хирург, начальник приемного отделения, трудился над первым тяжелым. Вик наскоро накинул халат, натянул шапочку и заглянул в операционную.

— Георгий Николаевич, помощь нужна? — спросил он, прикрывая лицо марлевой маской.

— Ничего, справимся, — мрачно буркнул Попов, не поднимая головы. — Нина проассистирует. Иди в перевязочную, работай, еще четверо тяжеленных ждут — не знаю, дотянут ли. Один живот, два торакальных. Вы бы лучше своего Кондрата в порядок привели. Сколько его прикрывать можно?

— Так точно! — Ларсенис козырнул и отправился в свое отделение. Про Кондратовича он промолчал — понятно, что в таком состоянии тот оперировать не сможет. Что с ним делать, не по морде же бить, старшего-то по званию? Виктор врезал бы, и Кондрат простил бы, да только не мог лейтенант ударить капитана-медика, замороченного войной до полного отупения. Если Вик начал доходить до осатанения через пять месяцев службы в Афгане, то что ждать от Кондратовича, живущего в этом аду третий год, с сотней боевых выездов, с двумя ранениями, сочтенными начальством несерьезными и не заслуживающими ни награды, ни повышения в звании, ни отправки в Союз? Виктор сам вытаскивал осколок из голени Кондрата и знал, чем отзовется такая рана, с виду пустяковая, но задевшая надкостницу, для военного хирурга, стоящего на ногах часов по десять-двенадцать в сутки. Болями в суставе на всю жизнь как минимум. Не хотел Вик трогать капитана. Пусть Ткачев с ним разбирается, это его подчиненный, в конце концов.

Виктор с Михеем, с медсестрой Насимой и двумя солдатиками-санитарами проработали до восьми утра, а потом на «корове»  прилетел ненаглядный Пал Семеныч Ткачев с тонной драгоценных медикаментов. Посмотрел на Вика, зеленого от усталости, хмыкнул и отправил лейтенанта спать. Сказал, что сам разберется с ранеными и организует их эвакуацию в Кабул — всю «корову» набьет, сколько влезет, лишь бы отправить отсюда. По кабульским слухам, бригаду начнут сворачивать уже через два-три месяца. С Северным альянсом вроде договорились, лишь бы талибов не пускать. И скоро мы уйдем, а они придут, шайтан их задери. Про Кондрата Ткачев даже не спросил, все и так понимает. Золотой дядька...

Виктор, дойдя до дома, стянул с себя сопревшую, пропотевшую одежду, кинул ее на тумбочку, рухнул на койку и заснул как убитый.

И приснилась ему девушка Сауле.

Эпизод 4

Клайпеда. Февраль 1986 года

Виктор встретил Сауле в Клайпеде.

После призыва Вику дали два дня перед отправкой в Ташкент. Он, конечно, поехал домой, повидать родителей и брата-двойняшку Миколаса. Ему настоятельно не рекомендовали говорить о том, что его посылают в Афган, но Вик выдал государственный секрет без малейших сомнений. Знал, что шила в мешке не утаить — мать выловит тайный смысл в его глазах, а отец — в словах. Конечно, мама тихо заплакала. Конечно, отец одобрил. Брат не сказал ни слова, лишь побледнел, бросил злой взгляд и стукнул кулаком по колену. Мама работала в школе, была мягкой, спокойной женщиной, идеальной домохозяйкой. Папаша являлся полной ее противоположностью — эксцентричный, энергичный и немного не от мира советского; огромный, лысый, усатый и патлатый, как предводитель ВИА «Песняры» Мулявин. Мама учила детей английскому, а папа служил на флоте. Правда, Вик слукавил, когда сказал в военкомате, что папаня его — простой моряк. Ларсенис-старший был помощником капитана на большом рыболовецком сейнере, обошедшем вдоль и поперек Балтику, Атлантику и многие северные моря. Лапищи у Юргиса были в полтора раза больше, чем у Виктора, плечи — широки, как у борца-тяжеловеса, живот — как пивная бочка. Папа Юргис считал себя истинным потомком викингов, настоящим норвежцем, воином Одина, по недоразумению судьбы родившимся не в той стране и не в то время. Впрочем, ему повезло. Живи он с такими убеждениями в центре России, непременно был бы объявлен отпетым антисоветчиком. А здесь, в Литве, таких выходцев из Скандинавии было хоть отбавляй. Никто не обращал на их причуды внимания, не запрещал Ларсенису-старшему работать старпомом и регулярно посещать капстраны, в том числе и Норвегию.