— А вот еще был случай,— впал в лирические воспоминания Пастухов.— Был у меня как-то один навороченный такой проектец. Пешком, значит, зимой через тайгу от Иркутска на Наймакура. И где-то, значит, посередине пути встречаю я, значит, медведя, мать-перемать...

Игорь с Василием путешественника не слушали. Телефон полиции — немыслимо! — был занят. Вряд ли такое случается во Франции часто. А вот случилось — в самый роковой момент.

Дима никогда не кололся. Серов тем более. Николай по молодости, только переехав в Питер, с полгода торчал, но науку точно находить вену и по ходу дела знал слабо, доверяясь корешам, а со временем и совсем забыл.

Короче, долго торговались, кто будет вводить в вену плененному Лысяку двойную дозу «оттягивающих» витаминов. В конце концов согласился Дима. Когда раствор пошел в кровь, Лысяк задергался, как под электрошоком.

— Не загнется? — опасливо дернулся в такт жертве Серов.

— Не загнется,— Дима хлопнул Анри по плечу— Мужик молодой... почти.

И начал охаживать Переса увесистыми пощечинами:

— Эй, придурок! Просыпайся!.. Рота, подъем! Лысяк медленно открыл один глаз. Левый. Закрыл.

Так же медленно открыл правый. Услышав грозный вопрос Димы «ты кто такой?», Перес неестественно захохотал. Как от щекотки.

— Чего это с ним? — забеспокоился Серов.— Крыша не съехала?

Он беспокойно покосился на дверь, за которой продолжал бушевать Троицкий. Не раздолбал бы яхту...

— Я ей съеду! — фыркнул Дима.— Щас успокою, не ссать! Я говорю, кто ты такой?!

На сей раз Диме закатил гостю совсем уж увесистую пощечину. Тот продолжал хохотать.

— Мсье, я не понимаю... Не смешить меня...

— Вот, гад,— русский забыл! Ничего, щас вспомнишь! — возмутился Николай.

Он отстранил Диму, шагнул к Лысяку, стянул галстук на его шее... Серов и Дима предостерегающе подняли руки: удушишь, дескать, сейчас.

Но с Лысяком ничего не случилось. Он корчился от боли, но из состояния веселья не выходил.

— Хи-хи-хи. Что вы делаете? — заливался Лысяк.— Мне же больно. Хи-хи-хи.

— Ну до чего нация тупорылая! — изумился Дима.— Вся им это... ля-ля-фа... се-ля-ви... Его душат, козлину, а он рыгочет.

Он снова принялся мучить киллера:

— Удавлю, сволочь! Говори, кто Демьяныча заказал?! Где матрешки заряженные?!

— Отпустите, мне больно...

Это были первые слова, которые Перес произнес по-русски. И без нервического хохота.

— То-то же! — Николай удовлетворенно отпустил галстук.— Уф! Вспотел аж. Скотина французская...

Серов наклонился к Пересу, заглянул в неестественно блестящие глаза:

— Отлично. Очухался, недоносок. Кто ты?

— Я — граф! — валяясь в изнеможении в кресле, Перес, тем не менее, ухитрился лафосно вздернуть подбородок.

— Граф? — недоверчиво хмыкнул Серов.— Погоняло, что ли? Ты из каких вообще?.. Под кем работаешь? Сосульку знаешь?..

— Граф Анри Перес... — заявил граф Анри Перес. И вновь расхохотался: — Моя бабушка была есть фрейлина императрицы. Я дворянин, я требую уважения меня!

— Ты переборщил, похоже,— с укором сказал Серов Николаю.

Если этот спрыгнул с катушек, Демьяныч не простит. Кого-то со злости уложит на месте. Придется сдавать Белое Сердце.

— Представляйте, императрица так любит петь...— воодушевленно болтал Лысяк,— так любит, так любит... Сопрано, хи-хи-хи. А бабушка у нее солистка... Калинка-малинка-малинка-моя-моя-ягода-калинка-твоя-не-моя...

— Твоя — не моя, тьфу! — плюнул Серов.— Слышь, Димон, вколи ему еще че-нибудь, чтоб замолк.

Дима набрал в шприц слабый раствор успокоительного,

— Господа, я с детства боюсь уколов... — заверещал Перес.

«Я уколов не боюсь, если надо — уколюсь»,— всплыли в голове Егорова детские стишки. А потом другие: что-то про белую палату и крашеную дверь.

Дверь, правда, тоже была белая. И у сестры и доктора — белые халаты. И еще у сестры — большой красивый шприц.

— Как вы себя чувствуете?

Вопроса врача Егоров не понял. Стал бешено озираться:

— Где я? Мне нужно позвонить...

— Все ясно: русский турист. Напился и поплыл. Как обычно. На всякий случай свяжись с консульством,— велел врач сестре.

Знай Егоров язык и статистику, он мог возмутиться предвзятым отношением к русским туристам. Среди «напившихся и поплывших» за последний год не было зафиксировано ни одного русского. Финны были, немцы были, и вот сейчас, на фестивале, дважды был Тарантино. А русские не плавали.

— Хорошо,— кивнула сестра.

— Мне надо позвонить в полицию! Быстрее! Дайте телефон! Французский полицейский в лапах русской мафии! — нервничал Сергей Аркадьевич.

— Говорит, что он из русской мафии,— перевел врач,— Это они все так говорят, чтобы врачей запугать. Ему надо успокоиться.

— Может, укол сделать? — предложила сестра.

— Пожалуй. Русским это никогда не повредит. Теряя сознание, Сергей Аркадьевич в ужасе думал о несчастном агенте Анри Пересе, который, конечно, мужик вредный, но, в общем, неплохой. А теперь страшный Троицкий пытает его раскаленным паяльником, вгоняет ему под ногти колючие иглы и...

За секунду до полной отключки Егоров успокоился. Нет, не лекарство подействовало. Просто именно в этот момент Плахов дозвонился до полиции.

Сработала тайная ментальная связь, соединяющая людей, подчас чуждых друг другу, но связанных общим важным — и, главное, хорошим — делом...

Перес сидел в кресле и плавно раскачивался из стороны в сторону, как какой-нибудь суфийский монах. Будто внутри у него звучала мистическая музыка. На вопросы он реагировал, но все как-то невпопад.

— Кто Демьяныча Хомяку заказал? — зло рычал Серов, схватив Переса за переносицу средним и указательным пальцем.— Витя-Кашалот?!

Сам Троицкий в версию про Кашалота не верил, но Серов ненавидел Витю пуще других врагов Демьяныча и был бы рад, если бы Кашалоту заслали «ответку».

— Да, у меня в детстве был хомяк...—Лысяк расплылся в заторможенной улыбке.— Белый, маленький, а ел много.

Николай влепил Лысяку легкий подзатыльник, чтобы тот «не кривлялся».

— Может, его на якорь и в воду?

— И окажется, что он тоже Ихтиандр,— мрачно пошутил Серов.— Банда киллеров-ихтиандров.

— А кашалота у меня не было-о-о,— мечтательно тянул Перес, не обратив внимания на подзатыльник.— Он бы в ванну не поместился.

Амплитуда и скорость раскачиваний вдруг резко увеличились, и Лысяк запел:

— Он бы-ы в ванну не по-о-мести-ился-я...

В каюте появился Троицкий. Тяжело посмотрел на распластанного в кресле клиента.

— Поет, значит?.. Дайте-ка я с ним потолкую. У меня после этого прованского корня прилив сил.

— Что, с вечера прет? — удивился Николай.— Или вы уже сегодня...

— Какое сегодня... Вчерашний еще тащит. Словно двадцать лет скинул... — Троицкий взял Лысяка за гладкий подбородок.— Кто, сволочь, гексоген привез? Кто этот Армен? Где его найти?

— А я вас знаю... — губы Переса расплылись в улыбке.— Вы Троицкий. Известный русский бандит.

— Что?! — поперхнулся Троицкий.

«Известный русский бандит» — круто!..  Стоило огород городить: церкви строить, фильм продюсировать...

— Ага, узнал,— обрадовался Николай.— Говорю же, прикидывается.

Очередной подзатыльник Лысяку отвесил Серов:

— Давай про Хомяка вспоминай!

— А хомяк сдох... — хихикнул Анри.

— Ну ладно, сучара,— резюмировал Троицкий, закатывая рукава рубашки,— я тебя за язык не тянул ...

Дима ждал результатов допроса на палубе. Кто-то должен был следить за обстановкой в заливе. Диме тоже очень хотелось принять участие. Он бы этому Лысяку — раз так правой снизу в челюсть, а с другой стороны тут — бац ладонью по уху, а потом бы еще раз — бац в челюсть...

Долго они что-то возятся, а результата нет.

Рекламный дирижабль над заливом сегодня выглядел скромно и гордо: ослепительно белым. Без малейшего текста и флажков. Плавал среди облаков таким же клубящимся облаком, только волнующе правильной формы.