— Всему свое время, — прошептала она, вытягиваясь на кровати рядом с сыном. — Придет время и настоящих книг, и настоящей жизни. Ах, Рэд, я так надеюсь, что поступаю правильно. — Она закрыла глаза, искренне желая, что нечасто с ней случалось, чтобы было с кем поговорить, с кем-нибудь, кто бы посоветовал, как поступить, не важно, правильно или нет.

Вскоре она тоже уснула, обняв маленького сына.

Комната уже погрузилась в сумерки, когда она проснулась — заторможенная, не понимающая, где находится. Первое, что Эстер осознала, было отсутствие Рэдли, уже не спавшего, свернувшись подле нее калачиком. Заторможенность испарилась, уступив место вспышке внезапной паники, которая, как она прекрасно понимала, была напрасной и глупой. Эстер точно знала, что Рэдли никогда не покинет квартиру без разрешения. Рэд, конечно, не пай-мальчик, но ее десять главных правил принимались им к выполнению неукоснительно. Поднявшись, Эстер пошла посмотреть, где Рэд.

— Привет, мам! — Он был на кухне, куда она интуитивно направилась в первую очередь. В руке Рэд держал бутерброд, густо намазанный стекавшим с него арахисовым маслом и джемом.

— Я полагала, ты хочешь пиццу, — сказала она, заметив внушительных размеров подтеки джема на столе и початый батон хлеба.

—  Съел бы с удовольствием! — Он откусил огромный кусок и задорно улыбнулся. — Но мне захотелось чего-нибудь прямо сейчас.

—  Не разговаривай с полным ртом, Рэд! — автоматически произнесла Эстер, наклонившись поцеловать его. — Ты мог бы разбудить меня, если проголодался.

—  Все нормально, я только стаканы не нашел.

Оглядевшись, она обнаружила, что в ходе своих поисков он опустошил две коробки. Эстер напомнила себе, что должна будет прежде всего навести порядок на кухне.

— Хорошо, мы об этом позаботимся.

— Когда я проснулся, шел снег.

— Шел? — Эстер откинула падавшие на глаза волосы и распрямилась. — Все еще идет.

— А вдруг наметет трехметровые сугробы, и не надо будет в понедельник идти в новую школу? — Рэдли вскарабкался на табуретку и уселся за кухонный столик.

«А также не будет первого дня на новой работе». На мгновение мысли, которым Эстер старалась не потакать, вырвались наружу. Не будет нового бремени, новых обязанностей.

—  Вряд ли такое случится. — Вымыв стаканы, она посмотрела через плечо. — Тебя это действительно беспокоит, Рэд?

—  Немного. — Он пожал плечами.

Понедельник был еще далеко. Еще что угодно может произойти — землетрясение, молния, космическое вторжение. Да, последнее выглядело наиболее заманчиво.

—Он, Командир Вооруженных Сил Земли Рэдли Уоллес, будет обороняться и защищать, будет доблестно сражаться в смертельной битве, будет… — Я могу пойти с тобой, если хочешь.

—Ну, мам, надо мной же все будут смеяться. — Он впился зубами в свой бутерброд. Виноградный джем растекся по краям. — А может, там не так уж и плохо. По крайней мере, в новой школе не будет этой тупой Анжелы Вайсберри!

У Эстер не хватило духу сказать сыну, что своя тупая Анжела Вайсберри есть в любой школе.

—Вот что мы сделаем. У меня есть отличный план: в понедельник мы отправляемся на новую работу, а вернувшись, соберемся здесь в 16.00 и доложим обстановку.

Его лицо немедленно просияло. Больше всего на свете Рэдли любил военные действия.

— Слушаюсь, сэр!

— Вот и прекрасно. А теперь я закажу пиццу, я, пока мы будем ее дожидаться, давай выложим оставшуюся посуду из коробок.

— Пусть этим займутся наши пленники.

— Никак невозможно, сэр, они сбежали, все до одного.

— Ну и полетят же ваши головы! — пробормотал Рэдли, засовывая последний кусок бутерброда в рот.

Митчелл Демпси Второй сидел за чертежной доской без единой идеи в голове. Он сделал глоток холодного кофе, надеясь, что тот хоть как-то пробудит воображение, но его разум оставался чист, как лист белой бумаги, лежавший перед ним на столе. Конечно, кризисы случаются, и Мичу было это прекрасно известно, однако ему нечасто доводилось испытывать их последствия на себе. И никогда непосредственно накануне дня сдачи. А наслышан он был о подобных ступорах всякого. Мич раскусил еще один орешек и кинул скорлупку в блюдце. Та ударилась о край и упала на пол, присоединившись к уже валявшейся там небольшой кучке. Как правило, сначала ему приходил в голову сюжет, затем рождались картинки. И поскольку сейчас этот способ не дал желаемого результата, Мич решил переключиться на что-то иное в надежде, что смена привычного порядка вещей подстегнет его, вернет утраченное вдохновение.

Работа не спорилась, и он чувствовал себя преотвратно.

Закрыв глаза, Мич попытался предаться медитации. По радио бодро звучало старое кантри Слима Уитмана 1, но он не слышал его. Мич был далеко, век двадцатый остался позади. Второе тысячелетие,подумал с усмешкой Мич. Он был рожден слишком рано. Хотя, конечно, не стоит винить родителей за то, что они не произвели его на свет столетием позже.

Н-да уж, и все равно никаких результатов. Ни идей, ни вдохновения. Мич снова открыл глаза и уставился на чистый лист бумаги. С таким издателем, как Рич Скиннер, он не мог позволить разгуляться артистическому темпераменту. Только стихийные бедствия, наподобие голода или чумы, могли бы послужить ему оправданием. Раздосадованный, Мич потянулся еще за одним орешком.

Ему нужно сменить обстановку, развеяться. Его жизнь стала слишком упорядоченной, слишком обычной и, несмотря на временные кризисы, слишком легкой. Ему необходима была встряска, новые переживания. Зашвырнув скорлупку, Мич быстро вскочил со стула.

Он обладал длинным, гибким телом, которому путем утомительных, многочасовых еженедельных упражнений с тяжестями удалось придать атлетический вид. Мальчиком Мич был безобразно тощ, просто кожа да кости, хотя всегда не просто отменно питался, а можно сказать, ел как лошадь. Неизбежные насмешки его не беспокоили, пока он не открыл для себя существование девочек. Тогда, с присущим ему от рождения упорством, Мич изменил все, что нуждалось в изменении. Чтобы сотворить себя заново, потребовалась пара лет упорных, до седьмого пота, тренировок, но он сделал это. Даже теперь Мич не давал своему телу послаблений, упражняя его столь же регулярно, как и свой ум.

Его рабочий кабинет был завален книгами, неоднократно читанными и перечитанными. Как же хотелось ему сейчас схватить одну из них и окунуться в нее с головой! Огромная бурая дворняга, дремавшая на полу, перевернулась на живот и внимательно посмотрела на хозяина.

Мич дал псу имя Тас в честь знаменитого Тасманского дьявола из старых уорнербразеровских мультфильмов, однако этого Таса с трудом можно было бы назвать сгустком энергии. Пес зевнул и лениво потерся спиной о коврик. Тасу нравился Мич. Мич никогда не заставлял его делать то, что ему, Тасу, было не по нраву, и едва ли когда-либо выражал неудовольствие по поводу клочьев собачьей шерсти на мебели или регулярно просыпавшейся любви Таса к помойкам. Кроме того, у Мича был приятный голос, тихий и терпеливый. Ну а больше всего Тасу нравилось, когда Мич сидел с ним на полу и рассказывал один из своих многочисленных сюжетов, поглаживая жесткую бурую шерсть. Тас так смотрел в его худощавое лицо, будто понимал каждое слово.

Нравилось также Тасу и лицо Мича. Оно было добрым и сильным, а губы его очень редко вытягивались в суровую, презрительную линию. Вызывали симпатию и глаза — светлые и мечтательные. Большие, сильные руки Мича всегда находили именно те места, почесывание которых доставляло псу особое удовольствие. Тас чувствовал себя очень счастливой собакой. Он зевнул еще раз и снова погрузился в сон.

Когда раздался стук в дверь, пес лениво пошевелил хвостом и приглушенно гавкнул.

—Нет, я никого не жду, а ты? — отозвался Мич. — Пойду посмотрю.

Наступив босой ногой на ореховую скорлупу, он чертыхнулся, однако так и не потрудился нагнуться и поднять ее. Кругом были разбросаны кипы газет, валялся пакет с не сданным в стирку грязным бельем. Тас оставил одну из своих костей на обюссонском коврике 2ручной работы. Перед тем как открыть дверь, Мич просто отбросил ее ногой в угол.