Если бы не ее друзья и коллеги по работе, Энн провалялась бы на больничной койке совершенно одинокая… Родные ни разу не навестили ее.

В первый же вечер после возвращения из больницы пропасть между Энн и матерью начала стремительно расширяться. И горькие последствия не заставили себя ждать.

— Прекрати называть меня мамочкой! — Перед глазами Энн внезапно возникло искаженное от злости лицо матери и сжатые в кулачки руки. — В твоих худосочных венах нет ни капли моей крови, слышишь! И ты еще имеешь наглость осуждать меня за то, что я не ухаживала за тобой последние три недели?! А чего ради я должна была это делать? Чего ради?!

— О чем ты? Какая кровь?

Энн мирно сидела возле камина в стерильно-чистой гостиной, но, услышав слова матери, резко вскочила. Глаза девушки сузились, но мать, словно спохватившись, что сболтнула лишнее, ничего не ответила и лишь тяжело дышала. Поняв, что ответа не дождется, Энн вопросительно взглянула на отца, возникшего в дверном проходе.

— О чем она, папа?

— Неужели нельзя было держать язык за зубами? — Отец бросил на супругу уничтожающий взгляд и медленно повернулся к дочери: — Пустяки, забудь, что она сказала, — произнес он примирительным тоном.

— Скажи ей, Питер! Ну! — Поведение мужа привело мать в исступление. — Через неделю с небольшим ей исполнится двадцать один, и она так или иначе все узнает. Пусть лучше это случится сейчас! Скажи ей, кто она такая и откуда взялась.

— Нет уж, говори сама. Я не желаю иметь с этим ничего общего. — Теперь лицо отца стало таким же багровым, как и у матери. — Я все время твердил, что безумием было брать ее к нам, и еще большим безумием — утаивать от нее правду. Это ты у нас всегда знаешь ответы на все вопросы — ты и рассказывай! — С этими словами Питер стремительно вышел из гостиной, хлопнув дверью.

— Ты не наша дочь, девочка. — В голосе матери — или женщины, которую Энн всю жизнь считала своей матерью, не было ни капли жалости. — Мы удочерили тебя, когда ты была еще младенцем, потому что в то время думали, что у нас не будет своих детей… Ты дочь моей сестры.

— Я тебе не верю, — сказала Энн, глядя на женщину перед собой, хотя в мозгу уже зрела мысль о том, что все недоразумения и обиды последнего времени теперь нашли разумное объяснение. — Ты же всегда говорила, что у тебя никогда не было сестры, и когда твои родители умерли…

— Я знаю, что говорила. — Плоское, постаревшее лицо женщины искажала откровенная злоба. — А теперь говорю, что все это было неправдой, ясно? Когда моей сестре исполнилось семнадцать, она обручилась с парнем, который оказался ничтожеством… — Мать истерически расхохоталась. — Он бросил ее, как только понял, что девица забеременела. А она-то думала, что все будут плясать вокруг нее. Когда ты родилась, у моей сестры не было ни денег, ни работы, и ты была для нее обузой.

Да, она просто наслаждается, рассказывая мне все это! — ужаснулась Энн. Воистину наслаждается.

— Еще находясь в родильном доме, она подумывала отдать тебя в приют, поэтому мы с Питером и решили удочерить тебя. В то время это казалось нам лучшим решением.

— Значит, ты — моя тетка? — задумчиво спросила Энн. — Ты это хочешь сказать?

— Вовсе нет. Я хочу сказать, что ты для меня — ничто! — Пожилая женщина пожевала щеку, с ненавистью глядя на белую от потрясения девушку, и на лице мачехи — или тетки? — не отразилось ни тени сострадания или жалости. — Меня саму удочерили, и обстоятельства были теми же, что и в твоем случае. Но через семь лет на свет явилась твоя мать, и с тех пор меня уже как бы не существовало. Все — новая одежда, игрушки — покупалось Линде, стоило ей только попросить.

— И ты возненавидела ее, — потухшим голосом произнесла Энн.

— Да, возненавидела. — Горечь исказила лицо пожилой женщины, подчеркнув мешки под глазами и морщины у губ. — Она была красавицей, настоящей красавицей, и мои родители ни минуты не давали мне забыть об этом. Линда — то, Линда — это…

— Тогда зачем же ты помогла ей? — передернувшись от отвращения, спросила Энн. — Почему взяла меня?

Женщина несколько раз моргнула, затем подошла к узкому окну в дальней части комнаты.

— Потому что тогда это нас устраивало, — ответила она, не оборачиваясь. — Полагаю, и тебе не на что жаловаться. Двадцать один год у тебя была крыша над головой, разве не так? Ты счастливее многих других в твоем положении. — Ее голос зазвенел, она повернулась к Энн, смерив ту уничтожающим взглядом. — Именно это все время твердили мне мои так называемые родители. Они повторяли это всякий раз, когда отталкивали меня или забирали с собой Линду, а меня оставляли дома одну. Мне следовало как-то отблагодарить их за «заботу»…

Внезапно Энн поняла все. В один краткий миг перед ней предстала истинная картина того, в чем помимо воли она тоже принимала участие. Женщина, стоявшая перед ней, когда-то была настолько захвачена злобой и ревностью по отношению к своим приемным родителям и младшей сестре, что приняла в свой дом ребенка, вынашивая планы извращенной, дьявольской мести. Именно Энн предстояло заплатить по счетам ее истинной матери, предъявленным к оплате матерью приемной.

А тут еще, словно нарочно, у мачехи рождаются собственные дети. Как глазурь на торт, тупо подумала Энн.

— Ну что, язык проглотила? — раздался откуда-то издалека вызывающий теперь уже отвращение голос.

— Моя настоящая мать… Где она? — с отсутствующим видом спросила Энн.

— Не знаю и знать не хочу! — последовал резкий ответ. — Она покинула город, как только были завершены все формальности с удочерением, и с тех пор мы ее больше не видели.

— Куда она уехала? Ты знаешь, я вижу это по твоим глазам.

— Скажите на милость, она может читать по глазам, наша мисс Остроглазка! — Сарказм в голосе мачехи звучал оскорбительно. — Просто вся в мать! Та тоже всегда была первой в классе, но однажды все это разом кончилось. Как кончится и для тебя!

— Куда она уехала? — стояла на своем Энн.

— Это где-то на северо-западе. Городок под названием Слоу, но прошло уже…

Энн пулей выскочила из комнаты. В ту ночь она не сомкнула глаз, ощущая себя никому ненужной, а свое горе — невыносимым. Но к тому часу, когда темное небо прорезали первые розовые штрихи занимавшейся зари, девушка пришла сразу к нескольким решениям, не допускающим пересмотра.

2

— Ну, как мы сегодня себя чувствуем? Лучше?

Голос раздался над ухом столь неожиданно, что голова Энн дернулась, чуть было не ударившись о спинку кровати. Девушка была погружена в свои мысли, поэтому не слышала, как дверь отворилась, и не заметила, как темный силуэт Ника возник в дверном проеме.

— Что вы здесь делаете? — спросила она сдавленным голосом. — Я думала, вам нужно было ехать на ферму или куда-то еще?

— Все верно. — Теперь она разглядела в его глазах насмешку. — И пожалуйста, умерьте немного ваш пыл, когда видите меня. А то я, право, теряюсь!

Язвительное напоминание о ее недавней резкости заставило щеки Энн заалеть, однако Ник быстро переменил тему:

— Я подумал, что прежде чем уехать, мне следует помочь вам с размещением… Короче, я обзвонил здесь всех, кого мог.

— И? — Ну, скажи же ему, как ты благодарна, выдави из себя хоть что-нибудь, уговаривала себя Энн, но не могла произнести ни слова.

— И ничего. — Он легко, двумя пальцами, поднял стоявший у стены стул и перенес его к постели Энн, потом развернул его спинкой к себе и уселся верхом, отчего их лица теперь разделяли лишь несколько дюймов. — Ни-че-го!

— Ах… — Почему она не сообразила причесаться в его отсутствие и переодеться в собственную ночную сорочку, которую положила в чемодан? Энн почувствовала слабость, представив, каким выглядит страшилищем. Жалкая, ободранная кошка…

— Поэтому я переговорил с Морин, и мы кое-что придумали, — продолжил Ник. — Кое-что, над чем вам предстоит поразмыслить в течение ближайших суток.

— Да? — Ну, отыщи же в своем словаре иные слова, кроме этих «ах» и «да», ты же не дура и не глупая школьница, за которую он тебя принимает, внушала себе Энн, но все напрасно.