— А теперь мы едем в наш замок. Дом моих родителей очень красив, как вы сами увидите, — настоящая сказка. Он построен в пятнадцатом веке. Мне очень повезло родиться в таком месте.

— Патрик любил свой дом, — тихо молвила Джулия. — Но после… всего, что случилось, ему было трудно говорить о Франции.

— Это понятно. — Филипп повернулся и одарил ее короткой улыбкой, перед тем как осторожно вывести машину с маленькой автостоянки. — Надеюсь, вы полюбите его так же сильно, как любил он.

Можно не сомневаться, что полюбит, подумала Элизабет. Благодаря этому убедить Джулию остаться во Франции до появления ребенка будет намного легче. Ночное небо стало похожим на черный бархат, когда они достигли наконец долины Роны. Однако нагретый за день воздух был еще теплым и влажным, и в нем не чувствовалось той прохлады, которая с приходом ночи так ощутима в Англии. Филипп свернул с автомагистрали, по которой они до сих пор ехали, на длинную подъездную аллею, обсаженную с обеих сторон большими дубами. Вскоре Элизабет увидела впереди шпили и башенки большого замка, но покров темноты мешал разглядеть подробности, так как спящий ландшафт есвещался лишь тонким серпиком луны.

Они приблизились к высокой каменной стене с огромными железными воротами, уже открытыми и готовыми пропустить автомобиль. Как только они въехали за ограду, множество огней зажглись внезапно по обеим сторонам аллеи и стало светло как днем.

— Наш замок, — объявил Филипп, указывая на величественное сооружение из темного камня. Шпили и башенки, арки и тонкое кружево балконов, сами гордые очертания старинного сооружения, высвеченные на фоне черного ночного неба, производили потрясающее впечатление.

— Какая красота, — ахнула сидящая позади Джулия.

— Эта красота прожорлива, — улыбнулся Филипп. — Стоит целого состояния содержать его в порядке, но замок является семейной собственностью в течение многих поколений. Мой отец родился в одной из комнат третьего этажа.

Он остановил машину. Они вышли на широкую аллею и направились к дому. Повернувшись к Элизабет, Филипп спросил, махнув рукой в сторону замка:

— Одобряете?

— Кто бы мог не одобрить такое, — сказала она осторожно. — Я удивлена, что вы решились переехать отсюда. Как давно у вас собственный дом?

— Восемь лет. — Он хотел сказать что-то еще, но тут открылись резные дубовые двери, и маленькая, стройная, изысканно одетая женщина появилась в освещенном дверном проеме в сопровождении еще нескольких человек.

— Моя мать, — сказал Филипп. — Пьер и его семья живут в одном из крыльев дома, поэтому я предполагаю, что сегодня вечером все будут в сборе. Мама, это Джулия и Элизабет. — Он взял Джулию за руку и поставил чуть впереди сестры, при этом слегка обняв за талию, чтобы помочь ей преодолеть смущение. — Джулия, это твоя свекровь.

Карие, как у сына, глаза мадам де Сернэ остановились на лице невестки, и каждый смог бы прочесть в этих глазах чувство глубокой симпатии.

— Спасибо, что приехала, дорогая. Я действительно так сожалею… — Ее голос надломился, и она беспомощно покачала головой.

Джулия протянула руки к женщине, которая сделала ее такой несчастной, и они заключили друг друга в объятия.

— Я так виновата… — Теперь в голосе матери Патрика слышались рыдания. — Сможешь ли ты когда-нибудь простить нас за то, что мы сделали?

— Пойдемте в дом, мама. — Филипп двинулся к высокому седовласому мужчине, стоявшему позади Джулии и его матери. Тот выступил вперед.

— Я Жорж, отец Патрика, Джулия, — сказал он мягко. — И мне очень приятно встретиться с вами. А вы, должно быть, Элизабет? Как хорошо, что вы сопровождаете вашу сестру в поездке, это большая поддержка для нее.

Когда сестры оказались внутри дома, великолепие которого заставило обеих женщин онеметь, им были представлены Пьер и его жена Катрин. Пьер был похож на своего брата, только полнее и ниже ростом, а его жена оказалась хорошенькой, смуглой и черноволосой. Горничная в униформе подала кофе в гостиную, стены которой был увешаны прекрасными старинными гобеленами.

— Ваше путешествие было приятным? — Мадам де Сернэ старалась играть роль образцовой хозяйки, но ее глаза, обращенные к Джулии, блестели от невыплаканных слез, и в воздухе витала напряженность.

— Я думаю, было бы уместным оставить маму и Джулию наедине на несколько минут? — Филипп опять взял на себя труд разрядить ситуацию и сделал это в привычной для себя манере. — Я покажу Элизабет наш дом.

— Но… — Прежде чем Элизабет успела возразить, она почувствовала сильную руку Филиппа на своем локте, и ее буквально вынесли из комнаты. — Джулия очень устала. Ей нужно…

— Ей нужно поговорить с моей матерью. — Голос Филиппа звучал с холодной непреклонностью. — Первые несколько минут общения жизненно важны для дальнейших взаимоотношений. Вы этого не знаете?

— Мне известно лишь то, что вы самый властный из людей, которых я когда-либо встречала, — сказала она твердо.

— Я не считаю это недостатком. — Он прислонился к стене, остановив холодный взгляд на ее разгоряченном лице. — Мужчина должен знать, чего он хочет.

— В самом деле? — Элизабет подумала о том опустошении, которое произвел Джон в столь многих жизнях, — он тоже знал чего хочет, — и в ее голосе зазвучала горечь: — Вы простите меня, но я не разделяю ваше мнение.

— Известно ли вам, Элизабет Тернер, что для утонченной женщины вы имеете на редкость отвратительный характер, — протянул он лениво. — Вы предпочитаете, чтобы мужчины были комнатными собачками, не так ли?

— Я ничего не предпочитаю! — ответила она с жаром. — В действительности…

— В действительности, дело не только в том, что Джулия устала. Вы были очень смелой, защищая права вашей сестры, но теперь для нее настало время жить своим умом в той нелегкой ситуации, которая сложилась, и вы должны оставить ее в покое.

Они приблизились к богато украшенной винтовой лестнице. Но как только он взял ее за руку, чтобы вести наверх, она вырвалась.

— Я подожду Джулию.

— А я думаю, что не стоит. Моя мать не задержит ее долго, и потом она присоединится к вам. Сейчас я покажу вам апартаменты, предназначенные для вас обеих. Ваша сестра уже не ребенок, и очень скоро ей придется заботиться о собственном младенце. Настало время перерезать пуповину. У вас должна быть своя собственная жизнь. — Едва она открыла рот, чтобы выпалить что-нибудь в ответ, как он сгреб ее в охапку и потащил вверх по лестнице, приговаривая: — Знаю, знаю. Я тот самый властный француз, которого вы не выносите. Это печально, очень печально, хотя я уверен, что нам могло бы быть хорошо вместе.

— Отпустите меня! — Элизабет не рискнула сопротивляться, опасаясь, что они оба могут упасть с лестницы. — Сейчас же!

— Подождите минутку. — Его голос был совершенно спокоен.

Ощущение, что она находится у него в руках, мешало связно мыслить. Мускулистое худощавое тело, к которому она была плотно притиснута, тонкий мужской запах, исходящий от бронзовой кожи, вызывали у нее головокружение. Она не могла поверить, что ее тело может так реагировать на близость мужчины, которого она не любила и презирала. Даже в период наибольшей увлеченности Джоном, ей не грозила опасность утратить над собой контроль, и открытие того, что такое возможно, пугало.

— Я сказала — сейчас же! — прошипела она сердито, сделав слабую попытку освободиться, но тотчас же замерла, посмотрев через его плечо вниз.

— А я сказал — еще минутку.

Она повернула голову, чтобы ответить, но это было ошибкой. Филипп словно ждал момента и воспользовался им немедленно, жадно прильнув губами к ее губам и еще крепче стиснув в объятиях. Его рот терзал ее губы с чувственной нежностью, заставляя их раскрыться и сделать доступными для ласки сладостные глубины ее рта. Эта изысканная пытка полностью лишила ее воли к сопротивлению.

Месяцы, проведенные с Джоном, позволяли ей сравнить и понять, что сейчас она имеет дело с человеком очень опытным и искушенным в искусстве любви, но даже это знание не объясняло, чем вызван необузданный отклик ее тела, тот чувственный трепет, который вызывала его близость и прикосновения его губ. Когда лестница осталась позади и он опустил ее на пол возле стены, способность рассуждать отчасти вернулась к Элизабет. Но тут он склонился над ней, уперевшись обеими руками в стену возле ее плеч, и, не давая ей возможности ускользнуть, вновь попытался припасть к ее губам.