— Я не хотела…

— Ни слова больше! — Теперь Элизабет испугалась по-настоящему. Она оскорбила его, обвинив в том, чего он никогда не совершал.

— Филипп…

— Я сказал ясно, миссис Элизабет Макафи! Ни слова больше, или я не ручаюсь за свои действия!

— Послушай меня, пожалуйста, — просила она жалобно, но его лицо оставалось твердым, как гранит, а поза выражала непреклонность.

— А ты слушала меня? — спросил он с горьким упреком, который поразил ее в самое сердце. — Когда я рассказал тебе о Клэр, поделившись самыми сокровенными чувствами, ты сразу же отдалилась, будто услышала от меня что-то неприличное. И даже тогда я винил в этом себя, полагая, что был слишком нетерпелив, в то время как ты не была готова воспринять чужие эмоции, оставаясь еще слишком ранимой после смерти своего мужа. Но дело не только в этом, — продолжал он. — Главное здесь — не тоска по давно умершему человеку и не твое нежелание вернуться назад, в мир живых. Ты не любишь меня! Более того, я убежден, что ты меня ненавидишь!

— Неправда! — Это слово прозвучало как тихая мольба, но его лицо не изменилось; напротив, он отступил на шаг и бросил на нее взгляд, полный боли и презрения, который она с трудом могла вынести.

— Ну вот, ты пришла и убедилась, — сказал Филидп, давая почувствовать, что разговор близится к концу. — Убедилась, что была не права. Я действительно много грешил в прошлом, и если ты постараешься, то сможешь раскопать многие из моих прежних грехов. Без сомнения, мне не избежать их и в будущем. Как я говорил раньше, я не святой, никогда им не был и вряд ли смогу быть.

Он был разъярен до предела. Элизабет едва стояла на ногах, неспособная более выдерживать поток его гневных излияний.

— Но это тебя не касается, — продолжал он. — Как ты справедливо заметила, я всего лишь брат мужа твоей сестры — не кровный родственник, а значит, для тебя никто. Нам даже нет нужды встречаться вновь. Я постараюсь не попадаться тебе на глаза, когда ты будешь во Франции навещать сестру. Это тебя устраивает?

— Нет… — Она хотела протянуть к нему руку, но побоялась, что он грубо оттолкнет ее, так велика была его ярость. — Я не хочу этого, поверь мне, Филипп. Позволь мне объяснить…

— Но я, я хочу этого! — отрезал он. — Прощайте, миссис Макафи!

Ей хотелось кричать и плакать, броситься вслед за ним и ползать у его ног — лишь бы заставить его понять. Но ничего из этого она не сделала, а просто побрела прочь. Она думала раньше, что прошла через худшее в своей жизни, когда открылась вся правда про Джона, но это было ничто по сравнению с той болью, которая теперь рвала ее на части.

Чувства, которые она испытывала к Джону, создав его идеальный образ в своем воображении, были бледной тенью эмоций, вызванных у нее Филиппом. Он стал ее сердцем, ее кровью, ее жизнью, и Элизабет чувствовала, что он уносит все это с собой, даже не повернув голову, чтобы бросить на нее прощальный взгляд.

Она издала громкий стон, не заботясь о том, что на нее обращают внимание окружающие, и пошла спотыкаясь к выходу. Элизабет мысленно возвращалась к их разговору, раз за разом прокручивая в памяти мучительные подробности, пока не почувствовала, что сердце ее готово разорваться от горя. Она не пыталась оправдать себя. Любые оправдания теперь не имели смысла. Он никогда не простит ее. Осознание этого породило в душе ужасное ощущение опустошенности. Никогда!

Элизабет медленно побрела к автостоянке аэропорта, где оставила свой автомобиль среди множества других. Уже сидя за рулем и мчась, забыв об опасности, по скоростному шоссе, она спрашивала себя, как же ей теперь жить дальше с таким грузом в душе…

— Элизабет? — Голос Луизы был тревожным и взволнованным. — Как хорошо, что я наконец дозвонилась до тебя. Я рассчитывала застать тебя в студии, но там сказали, что ты уже ушла домой.

— Что-нибудь с Джулией? — У Элизабет душа ушла в пятки.

— Нет, нет, пожалуйста, не беспокойся. Все прекрасно. — Хотя голос на другом конце провода звучал бодро, в нем проскальзывали нотки неуверенности.

— Роды начались? — быстро спросила Элизабет. — Я имею в виду…

— Нет сомнения, что ребенок родится в самые ближайшие часы, — проговорила Луиза гораздо спокойнее. — Хочешь, я позвоню тебе примерно через час, когда буду знать больше. Сейчас Джулию осматривают врачи…

— Нет. Я срочно вылетаю. Если почему-либо задержусь, то позвоню прямо в больницу. Вы останетесь с нею? — спросила она обеспокоено.

— Конечно, Элизабет. Не беспокойся, — быстро проговорила Луиза. — Джулия нам как дочь, и это ребенок Патрика. Мы позаботимся о ней. Она в полной безопасности.

— Спасибо, дорогая мадам де Сернэ. Я буду у вас так скоро, как сумею. Поцелуйте от меня Джулию.

Элизабет повесила трубку и несколько мгновений ошарашено смотрела на телефон, а затем схватила его опять и дрожащими пальцами стала набирать номер аэропорта. Ей невероятно повезло: кто-то только что сдал билет на вечерний рейс во Францию. Правда, до вылета оставалось очень мало времени и нужно было спешить. Она вызвала такси, побросала вещи в чемодан и позвонила ассистенту, торопливо дав ему указания на время своего отсутствия. Через полчаса после звонка Луизы она уже выходила из дому.

Во время сумасшедшей гонки в аэропорт, а затем стремительного рывка к трапу самолета она не имела времени для размышлений, но, оказавшись в просторном салоне воздушного лайнера и немного отдышавшись, Элизабет вновь начала думать о Джулии и, конечно, о высоком черноволосом французе, который клялся, что никогда больше на нее не взглянет.

Недели после отъезда Филиппа были ужасны. В первые несколько дней она пребывала в состоянии подавленности, совершенно выбитая из колеи всей чудовищностью размолвки. А затем душевная рана начала кровоточить, сначала медленно и вяло, но потом все обильнее, и боль, терзавшая ее, была столь велика, что заставляла всю ночь напролет ходить по квартире и стонать, обхватив голову руками.

Сознание того, что она сама разрушила полностью и безвозвратно все, что могла бы иметь, было невыносимо. Он не прилетел вместе с Мирей, значит, приехал именно к ней. Эта мысль сводила ее с ума. Теперь она потеряла шанс быть хоть в малой степени причастной к его жизни — из-за своего страха и трусости. То был страх, что история повторится и он покинет ее подобно Джону, и трусость, которая мешала ей увидеть реального Филиппа без призрака Джона за его плечами. В результате она не дала шанса ни себе, ни ему.

Но сейчас она должна была сконцентрироваться на Джулии. Когда самолет поднимался в воздух, Элизабет, слушая гул турбин, страстно желала, чтобы сестра уже за тысячи миль ощутила ее любовь и поддержку.

Никто не знал, как много значил для нее этот ребенок. Он отвел юную мать от края бездны, у которой стояла Джулия после гибели Патрика, устранил отчуждение между нею и семьей своего отца и обеспечил для нее любовь и обожание этой семьи, включая Катрин и ее детей, о которых Джулия часто упоминала в своих письмах и телефонных разговорах. Ничего не должно случиться с этим ребенком; он был слишком дорог, чтобы его потерять.

В течение долгих часов полета Элизабет посылала небу свои молитвы, неспособная заснуть или даже вздремнуть, несмотря на то что в течение минувших недель спала лишь урывками.

Когда она прибыла во Францию, то чувствовала себя словно выжатая тряпка. Глубокое уныние и плохие предчувствия не покидали ее в течение всего пути от аэропорта до больницы, расположенной в нескольких милях от замка де Сернэ. Было раннее утро, но июльское солнце уже озарило окрестности своими теплыми лучами. Такси, на котором ехала Элизабет, поглощало милю за милей, но окружающий пейзаж не привлекал ее внимания. В мыслях не было никого, кроме Джулии и того крошечного существа, которому предстояло появиться на свет.

Когда такси остановилось возле больницы, все у Элизабет внутри судорожно сжалось. Филипп говорил ей, что эта маленькая частная больница настолько хорошо оборудована, что ни в чем не уступает известным медицинским учреждениям, а кроме того, может похвастать лучшей во всей Франции акушеркой. Элизабет очень надеялась, что опытный консультант всю ночь оставался с ее сестрой.