Так вот, повторяю, я отступил, отдал ей честь и пошёл прочь.

— Останьтесь, — сказала она. — Смотрите. Он возвращается.

Энни указала на веранду и — что за дерзость! — капрал показался из помещения Брегина!..

— Пятый вечер повторяется это. Ах, что мне делать? — простонала Энни.

— Больше не повторится, — сказал я. Мне безумно хотелось подраться.

Всегда сторонитесь человека, любовь которого только что оскорбили; сторонитесь, пока в нем не поутихнет лихорадка, он свирепствует, как дикий зверь.

Я подошёл к капралу на веранде и, верно как то, что сижу здесь, решил выколотить из него жизнь. Он выскользнул на открытое место.

— Зачем вы шляетесь здесь, пена из грязной канавы? — вежливо говорю я ему в виде предупреждения: я хотел, чтобы он успел приготовиться.

Он не поднял головы, но сказал так уныло и печально, точно думал, что я пожалею его: «Я не могу её найти!»

— Поистине — сказал я, — вы слишком долго оставались с вашими исканиями в помещениях приличных замужних женщин! Поднимите голову, вы, замёрзший библейский вор! — прибавил я. — Тогда вы увидите все, что вам надо, да и ещё кое-что сверх того!

Но он головы не поднял, и я ударил его; моя рука скользнула вверх от его плеча до корней волос над бровями.

— Вот это тебя окончательно успокоит! — сказал я и чуть не пострадал сам. Опуская руку, я навалился на капрала всем телом, но ударил в пустое место и почти вывихнул себе плечевой сустав. Капрала не было передо мной; Энни же, смотревшая на нас с веранды, упала, дрыгнув ногами, точно петух, которому мальчик-барабанщик свернул шею. Я вернулся к ней: живая женщина, да ещё такая, как Энни Брегин, значит гораздо больше, чем целый учебный плац привидений. Я никогда не видывал женщины в обмороке, стоял над ней, точно прибитый телёнок, спрашивал её, не умерла ли она, и просил во имя любви ко мне, любви к мужу, к Святой Деве открыть свои благословенные глазки. В то время я называл себя всем, что есть скверного под сводом небесным, за то, что надоедал ей жалкими «амурами» в то время, когда мне следовало защищать её от капрала, забывшего номер своей столовой.

Право, не помню всех глупостей, которые я наговорил тогда, однако я не окончательно потерял голову и потому услышал шаги по грязи около дома. Возвращался Брегин, и к Энни вернулась жизнь. Я отскочил в отдалённый угол веранды, кажется, с выражением лица человека, во рту которого кусок масла ни за что не хочет растаять. Я ведь знал, что миссис Кин, жена квартирмейстера, сплетничала Брегину и говорила ему, что я вечно кружу около Энни.

— Я вами недоволен, Мельваней, — сказал Брегин, отстёгивая свой тесак: он пришёл с дежурства.

— Неприятно слышать это, — ответил я. — А почему, сержант?

— Спустимся, — продолжал он, — и я вам покажу почему.

— Хорошо, — сказал я, — только мои нашивки не настолько стары, чтобы я мог позволить себе потерять их. Скажите мне теперь, с кем я должен выйти на открытую площадку?

Он был человек сообразительный, справедливый и понял, чего я желаю.

— С мужем миссис Брегин, — сказал он. Судя по моей просьбе оказать мне одолжение, он мог понять, что я не оскорбил его.

Мы прошли за арсенал; я скинул с себя платье и в течение десяти минут мешал ему убить себя о мои кулаки. Он бесновался, как собака, от остервенения пена выступала у него на губах, но где ему было справиться с моей меткостью, искусством и с прочим…

— Хотите выслушать объяснение? — сказал я, когда его первое озлобление улеглось.

— Нет, не буду слушать, пока могу видеть, — ответил он.

В ту же минуту я быстро дважды ударил его; хватил по низко опущенной руке, которой он защищался, как его учили, когда он был мальчиком, и по брови; мой второй удар скользнул до его скулы.

— Ну а теперь согласны ли вы на объяснения, храбрец? — спросил я.

— Нет, я не стану с вами объясняться, пока могу говорить, — сказал он, шатаясь и слепой, как пень. Мне было противно сделать то, что я сделал, но я обошёл вокруг Брегина и ударил его по челюсти сбоку, да так, что передвинул её справа налево.

— Выслушаете вы теперь объяснения? — сказал я. — Я еле сдерживаю своё раздражение, но, пожалуй, скоро выйду из себя и тогда, конечно, нанесу вам какое-нибудь повреждение.

— Не буду слушать, пока стою на ногах, — пробормотал он уголком рта. Тут я снова кинулся на него, бросил его на землю, слепого, немого, ослабевшего, и вправил ему челюсть.

— Вы старый дурак, мистер Брегин, — сказал я.

— А вы молодой разбойник, — ответил он, — вы с Энни разбили моё сердце.

И, лёжа на земле, он заплакал, точно ребёнок. Мне было так грустно, как ещё никогда в жизни. Ужасно видеть слезы сильного человека.

— Я готов поклясться на кресте, — сказал я.

— Мне нет дела до ваших клятв, — ответил он.

— Вернёмся к вам домой, — сказал я, — если вы не верите живым, вы должны выслушать мёртвого.

Я поднял Брегина и потащил его к нему в квартиру.

— Миссис Брегин, — говорю, — вот человек, которого вы, может быть, вылечите скорее, чем я.

— Вы опозорили меня в глазах моей жены, — прохныкал он.

— Разве? — спросил я. — Глядя на лицо миссис Брегин, я думаю, что мне попадёт больше, чем попало вам.

И действительно попало! Энни Брегин рассвирепела от негодования. Нет ни одного известного приличной женщине ругательного названия, которым она не наградила бы меня. Однажды в дежурной комнате полковник минут пятнадцать расхаживал вокруг меня, как обруч вокруг бочонка, и бранил за то, что я, полураздетый идиот, отправился в лавку; но все, что когда-либо сходило ради меня с его острого языка, было мягко, как стакан имбирного пива, в сравнении со словами, которые сказала мне Энни. И заметьте, так всегда поступают женщины.

Когда она замолчала, чтобы перевести дух, и наклонилась над своим мужем, я сказал:

— Все это правда: я негодяй и вы честная женщина, но неужели вы не скажете Брегину о маленькой услуге, которую я оказал вам?

Как только я это проговорил, в ту же самую минуту капрал опять подошёл к веранде; Энни Брегин вскрикнула. Луна поднялась, и мы могли разглядеть лицо призрака.

— Я не могу найти её, — сказал капрал и вдруг рассеялся, как дым от свечки.

— Святые, защитите нас от зла! — прошептал Брегин и перекрестился. — Это Флехи, из полка тайронцев.

— Кто он? — спросил я. — Ведь он порядочно-таки поборолся со мной сегодня.

Брегин рассказал нам, что Флехи был капралом; что три года тому назад в этих комнатах его жена умерла от холеры; что он сошёл с ума и, когда его похоронили, стал расхаживать, отыскивая её.

— Ну, — сказал я Брегину, — последние две недели он выходил из Чистилища, чтобы каждый вечер бывать в обществе миссис Брегин. Итак, скажите миссис Кин (я знаю, она болтала вам, а вы слушали), что ей следует понимать разницу между живым человеком и привидением. Она была три раза замужем, а ваша жена слишком хороша для вас. Между тем вы бросаете её, предоставляя привидениям и всяким там злым духам надоедать ей. Никогда больше не буду я из вежливости разговаривать с чьей-либо женой. Покойной ночи вам обоим. — Так я ушёл после борьбы с женщиной, с мужчиной и с дьяволом, все — в течение одного часа. Я дал отцу Виктору одну рупию за мессу, за упокой души Флехи, ведь я потревожил его, двинув кулаком его особу.

— У вас широкие взгляды на вежливость, Мельваней, — заметил я.

— Это зависит от точки зрения, — спокойно произнёс он, — Энни Брегин никогда меня не любила. Тем не менее я не хотел оставить что-нибудь невыясненное, за что Брегин, пожалуй, опять вздумал бы зацепиться и снова рассердился бы на неё, раз откровенное замечание могло разъяснить дело. Лучше всего в мире — откровенность. Орзирис, дай-ка мне заглянуть вон в ту бутылку, потому что у меня в горле пересохло совершенно так, как в ту минуту, когда я думал сорвать поцелуй с губ Энни Брегин. А это было четырнадцать лет тому назад. О, мой родной Корк и его голубое небо! И какие времена, какие времена тогда были!