— Ух ты! — искренне подивился Макс такому мощному "апгрейду".

— А каким светом они светятся? — проявила академический интерес Элька, уже привыкшая к магической "цветомузыке": то искрил галов меч, упреждая беду, то чары Лукаса спорили по яркости с радугой, то сияла сила целомудренной жрицы.

— Белый — совокупность всех красок и абсолютная чистота, — благоговейно промолвила Мирей с истинным почтением истинно верующей. — В Устах Ирилии — ее сила.

Рэнд хрюкнул, подавляя смешок, Элька метнула на приятеля вопросительный взгляд и он, с извиняющимся полупоклоном в сторону жрицы, пробормотал:

— Не сочти за оскорбление, Мирей, но, выходит, у прекрасной богини Ирилии сотня рук, три десятка глаз и семь ртов. Мне даже страшно спрашивать, как называются более низкие уровни посвящения, боюсь, от ночных кошмаров такой прелести не избавлюсь до конца своих дней!

Первой заливисто рассмеялась сама жрица, нисколько не рассердившись на языкастого вора. С улыбкой, развеявшей всю патетику, обронила:

— Ирилия ценит смех и добрую шутку, подчас радость врачует лучше любого из лекарств. Ни я, ни она на тебя не в обиде.

— А что, она меня слышала? — поперхнулся от неожиданности Рэнд, выронив карты, такого подвоха он не ждал.

— Конечно, — в глазах Мирей воссиял лучистый золотистый свет, а под этим вышним светом заискрились вполне привычные эльфийские смешинки, — ты же слышал, что сказал Лукас, отныне я Очи Ирилии, не только через длани мои идет сила богини, но и глазами моими она смотрит на мир.

— И тебе не страшно? — вырвался у Эльки невольный вопрос.

— Что? — с искренним недоумением спросила жрица, наклонив голову на бок, так что черные волны кудрей упали завесой.

— Ну, — Елена слегка поежилась, не зная, как точнее объяснить, что именно ее тревожит, — как-то неуютно это. Ты — это уже не только ты, а еще чьи-то руки, глаза или уши. Пусть этот кто-то даже очень хороший и ни капельки не мешающий личной жизни, а все равно неприятно…

Пусть хаотическая колдунья запросто сметала многие условности восприятия, доставшиеся ей в наследство от жизни в урбо-мире, но кое в каких вопросах даже Элька оставалась в границах старой реальности, отрицающей возможность для обычного человека этакого божественного симбиоза на грани самоотречения.

— Жизнь жрицы — в первую очередь служение и не только и не столько избранной богине, сколько тем, у кого есть в том насущная нужда, — спокойно отозвалась Мирей, объясняя элементарные, привычные для нее принципы. — Я рада незримому присутствию Ирилии за своим плечом в любое из мгновений жизни, к которому она снизойдет по собственной ли воле или в ответ на мольбу о помощи.

— В моем мире тебя бы канонизировали, Мири, — честно признала Элька, вроде бы уже привыкшая к тому, что ее высоконравственная подруга птица редкая, но только сейчас осознавшая насколько. — Причисли бы к лику святых и возносили молитвы в храмах, свечки бы ставили и иконы бы с тебя рисовали. Красивые были бы иконы, просто загляденье!

— Это ничего, что я сижу в присутствии святой? — забеспокоился в шутку Рэнд, встревожив своим вопросом наивного Макса.

— Мы дозволяем, — в отместку за ерничанье, с превосходно сыгранным царственным высокомерием кивнула эльфийка и Шпильман облегченно заулыбался, понимая, что подруга шутит.

— А Рэнда, Лукаса и Гала посадили бы в тюрьму, — ляпнула Елена с беспечной улыбкой.

— Меня-то за что, мадемуазель? — жалобно воззвал белый и пушистый, или вернее, рыжий, пусть и пушистый, маг, даром, что наполовину инкуб.

— А как шарлатана, наживающегося на людском доверии! — отбрила приятеля Белозерова и, подумав, предложила другую альтернативу: — Или в цирк на работу пригласили, опять же тебе и гардероб менять бы не пришлось, ты и так яркий, просто супер! Фокусы бы показывал, настоящая "магия и ее разоблачение", — слегка исказив текст, перецитировала Элька Булгакова.

Лукас возмущенно зафыркал, похоже, версия тюремного заключения не так ранила самолюбие мага, как подозрение в принадлежности к племени фигляров, но с другой стороны оценка одежд как ярких, склонному к эпатажу магу польстила. Рэнд хмыкнул в том духе, что "сначала поймайте и докажите", а Гал, слышавший все происходящее в зале совещаний благодаря волшебному перстню, промолчал не без мрачности, ибо и сам полагал, что давно заработал не только пожизненный срок, но и самую лютую казнь.

Словом, наскоро обсудив повышение Мирей, компания вновь вернулась к делам, вернее к наблюдению за делами, ибо Минтана и ее спутники как раз отыскали в погруженной в сон Твердыне Зад Се Дай место пребывания Высокого Табурета. Этим самым укромным уголком оказалась комната поблизости от той, где пили лайс гости — рабочий кабинет дан Дравелии. Двери в ее кабинет не охраняли ни доблестные защитники, ни въедливый зануда Лаворий. Даже неустанно служащие своими магическими трудами Свету Лучезарному на ниве бюрократии нуждались в отдыхе. Возможно, полуночница Дравелия, не считая стражей Твердыни и каких-нибудь проштрафившихся субъектов, исполняющих наказание, была единственной бодрствующей особой, во всяком случае, единственной на этом этаже башни.

Самоотверженная леди даже не думала ложиться спать. Обосновавшись за большим столом в обществе груды свитков, массивных гроссбухов и кучи прочей макулатуры, пожилая дама работала с таким усердием, словно стремилась наверстать все те годы, что прошли мимо ее пристальных глаз, затянутых пеленой болезни.

При виде тихо вошедших визитеров лицо Высокого Табурета отразило и сдерживаемую тревогу и надежду. Конечно, за годы, что Дравелия пребывала в столь значительной должности, она научилась смотреть ничего не выражающими взглядами на любого от последней послушницы до самого короля. Но сейчас женщину извиняло то, что никто из вышеперечисленных особ не являлся пред грозные голубые очи Высокого Табурета "скромно" заявляя, что пришел спасти мир и тем более не возвращался по истечении нескольких часов после предполагаемого визита на гору Арродрим к Узилищу Темного.

— С добрыми ли вестями вы прибыли? — без всяких "дипломатических" проволочек спросила Дравелия, машинально разглаживая свиток, который читала перед этим.

— Ни с добрыми, ни с худыми, — взял на себя первое слово Гал к вящему облегчению Минтаны, особо даже не рассчитывающей ни на что, кроме моральной молчаливой поддержки присутствием. — Вести приносят после того, как завершат дело. Чтобы его начать, нужна твоя помощь. Я объясню какая, и тогда решай, сможешь ли помочь, и будешь ли помогать.

— Я слушаю, — отложив-таки пергамент, Дравелия жестом пригласила посетителей сесть и, выйдя из-за стола, сама присела в одно из кресел, менее высокое и торжественное, чем ее рабочее. Ставить себя выше посланцев Совета Богов даже Высокий Табурет сочла неуместным.

— Убить Темного нельзя. Алторан будет проклят, если в нем разделаться с божеством, держать его в тюрьме тоже больше нельзя. Ваши предки допустили несколько крупных ошибок. Во-первых, Темного заточили вместе с Источником магической энергии мужчин, отсюда вся слабость магии, противоестественные склонности данов и малый срок жизни, во-вторых, заточение бога разрушает структуру мира, а истечение его силы из Узилища рождает чудовищ, в третьих, печати все равно треснули и падают, новых вы сами поставить не сможете, — по-военному лаконично и в высшей степени безжалостно и трезво обрисовал картину происходящего Эсгал, так и оставшись стоять. Он тоже не собирался ставить себя выше кого-либо из присутствующих, но сообщать такие сведения сидя в мягком кресле посчитал в крайней степени неуместным.

— Значит, ничего нельзя сделать? — проглотив разом такой гигантский кус новой информации, упакованной в несколько безжалостных фраз, вопросила дан Дравелия, нервно стиснув подлокотники кресла. Высокий Табурет ощущала себя беспомощной и слабой пылинкой, подхваченной штормовым ветром, сдувшим с женщины всю шелуху старых представлений, в которую можно было завернуться, отгородившись от ужаса реальной ситуации.