— Зачем ставить в один ряд меня и мальчишку Хаулея? Это ваша собственность.

— Из его простодушных излияний я извлекаю пользу для него же. Когда он ещё немного образуется, дойдёт до высших ступеней службы, тогда я выберу прелестную, чистую девушку, хотя бы мисс Хольт, и… — она сделала жест рукой в воздухе, — что м-с Хауксби соединяет, того люди не разъединят. Вот и все.

— Ну а когда вы соедините брачными узами Мэй Хольт с самым незавидным женихом в Симле и возбудите тем непримиримую ненависть мама Хольт, что будете вы делать со мной, распределитель судеб во вселенной?

М-с Хауксби опустилась в низенькое кресло у камина и, опершись головой на руку, долго и пристально смотрела на м-с Маллови.

— Не знаю, — проговорила она, наконец, качая головой, — не знаю, дорогая, что сделала бы я с вами. Сватать вас кому-нибудь невозможно — супруг обратит внимание, и все пропадёт. Думаю, лучше начать с предохранения вас от… Что такое? Спите! И храпите вовсю!

— Пожалуйста! Я не люблю таких шуток, они слишком грубы. Идите в библиотеку и принесите мне новые книжки.

— Пока вы будете спать? Нет. Если вы не отправитесь со мной, я возьму ваше новое платье, повешу его на верх рикши и, когда меня спросят, что я делаю, буду рассказывать всем, что я везу платье к Филипсу, чтобы перешить его. Постараюсь, чтобы м-с Мак-Намара видела меня. Одевайтесь скорее.

М-с Маллови со стоном повиновалась, и обе пошли в библиотеку, где нашли м-с Дельвиль и господина, известного под прозвищем танцмейстера. Тем временем м-с Маллови разгулялась и снова обрела утраченную способность к красноречию.

— Вон эта тварь! — сказала м-с Хауксби с таким видом, как будто указывала на слизняка на дороге.

— Нет, — возразила м-с Маллови. — Мужчина тварь. Уф! Добрый вечер, м-р Бент. Я думала, что вы придёте пить чай сегодня вечером.

— Разве не завтра? — отвечал танцмейстер. — Я не понял… Я думал… Мне очень жаль… Какая неприятность!

Но м-с Маллови прошла уже мимо.

— Однако нельзя сказать, чтобы он умел выворачиваться, — прошептала м-с Хауксби. — На этот счёт — бездарность полная. Следовательно, он предпочитает прогулку с неряхой чашке чаю в нашем обществе? Очевидное родство душ. Полли, пока мир стоит, я не прошу этой женщине.

— Я прощаю всякой женщине все, — сказала м-с Маллови. — Он сам будет для неё достаточным наказанием. Какой у неё вульгарный голос!

Голос м-с Дельвиль нехорош, походка ещё того хуже, одета она вызывающе небрежно. Все это м-с Маллови отметила, когда все вместе вошли в библиотеку.

— Но что же в ней есть после этого? — спросила м-с Хауксби. — Если бы я была мужчиной, я скорее умерла бы, чем показалась бы где-нибудь с этой тряпичницей. Но у неё хорошие глаза, остальное… О!..

— В чем дело?

— Она не знает, что с ними делать! Клянусь честью, не знает. Смотрите! О, посмотрите! Неаккуратность я ещё могу простить, но невежество никогда! Эта женщина — дура.

— Ш-ш! Она может слышать вас.

— В Симле все женщины дуры. Она подумает, что я говорю о ком-нибудь другом. Но они с танцмейстером составляют замечательную пару. Надеетесь вы увидеть их танцующими вместе?

— Ждите и надейтесь. Я не завидую её беседе с танцмейстером — отвратительный человек! Скоро приедет сюда его жена?

— Вы знаете что-нибудь о нем?

— Только то, что он говорил мне. Может быть, это все выдумка. Он женился на девушке, родившейся в провинции, и, как человек честный и с рыцарской душой, он сказал мне, что уже раскаивается в своём поступке, а потому отсылает жену, насколько возможно часто, к матери. Она и теперь там. Так он, по крайней мере, говорит.

— Дети?

— Один ребёнок. Но он говорит о жене возмутительным тоном. Я ненавижу его за это. И при этом он считает себя блестящим и остроумным.

— Обычный порок мужчин. Мне не нравится, что он все-таки ухаживает за некоторыми девушками, разочаровавшимися в выборе. Но мою Хольт он больше не будет преследовать, об этом уж я позабочусь.

— Я думаю, что м-с Дельвиль на некоторое время овладела его вниманием.

— А как вы думаете, осведомлена она, что он глава семейства?

— Не от него, во всяком случае. Меня он заклинал соблюдать абсолютную тайну. Для того я вам и говорю. Известен вам подобный тип мужчин?

— Благодаря Богу, не особенно близко! Обычно, когда мужчина начинает при мне порицать свою жену, я нахожу в себе посланную мне Богом способность отщелкать этого господина по заслугам. Мы расстаёмся очень холодно, а я смеюсь.

— Я не такая. Мне не хватает юмора.

— Развивайте его. Юмор был моей главной опорой много лет, прежде чем я осознала это. Умение пользоваться этой способностью спасает женщину в то время, когда она уходит из-под влияния религии, воспитания, семьи. А нам всем необходимо иметь какую-нибудь защиту для спасения.

— А как вы думаете, эта Дельвиль обладает юмором?

— Одежда выдаёт её. Ну разве может женщина, которая носит под левой рукой свой supplement, иметь понятие о пригодности вещей, как бы ни были они незначительны? Если она отставит танцмейстера после того, как увидит его хоть раз танцующим, я буду уважать её. Иначе…

— Только не слишком ли мы поспешили со своим заключением, дорогая? Вы видели эту женщину у Пелити, через полчаса вы видите её прогуливающейся с танцмейстером, а ещё через час вы встречаете её в библиотеке.

— Всюду с танцмейстером, запомните это.

— Всюду с танцмейстером, пусть так, но все-таки это не даёт ещё повод воображать…

— Я ничего не воображаю. Я не хочу воображать. Я говорю только, что танцмейстер потому и привлекателен для неряхи, что они оба друг друга стоят. Я уверена, что если он действительно такой, каким вы его описываете, он держит жену в рабстве.

— Она на двадцать лет моложе его.

— Бедное создание! И, в конце концов, после всего его позирования, фанфаронства и лжи — его рот под растрёпанными усами прямо создан для лжи — он будет награждён согласно его достоинствам.

— Желала бы я знать, какие у него достоинства? — сказала м-с Маллови.

Но м-с Хауксби нежно прожужжала, низко наклонив голову над страницами новой книжки: «На ловца и зверь бежит, дорогая моя» — у этой особы был необузданный язычок.

Через месяц она возвестила о своём намерении нанести визит м-с Дельвиль. Обе — и м-с Хауксби, и м-с Маллови — были ещё в утренних капотах, и во всем доме царило чрезвычайно мирное настроение.

— Я пошла бы, в чем сидела, — сказала м-с Маллови. — Это было бы деликатным комплиментом её стилю.

М-с Хауксби рассматривала себя в зеркало.

— Я пошла бы, не переодеваясь, чтобы показать ей, какие должны быть утренние капоты. Это могло бы развеселить её. Но в самом деле я надену белое платье — эмблема юности и невинности — и новые перчатки.

— Я советовала бы надеть что-нибудь потемнее, если вы действительно пойдёте! Белое очень пострадает от дождя.

— Ничего. Я хочу возбудить её зависть. По крайней мере, попробую, хотя мало надежды на женщину, которая привыкла носить кружевные воротнички.

— Праведное небо! Когда же она была так одета?

— Вчера, на прогулке верхом с танцмейстером. Я встретила их на Джакко, и кружева уже размокли от дождя. К довершению эффекта её шляпа была не первой свежести и держалась на резинке под подбородком. Я могла только презирать её.

— Мальчик Хаулей был с вами? Как он отнёсся к этому?

— Ну разве может мальчик замечать такие вещи? Могла ли бы я любить его, если бы он был такой? Он рассматривал её нахальнейшим образом и как раз в то время, когда я думала, что он обратил внимание на резинку, он сказал: «Есть что-то привлекательное в этом лице!» Я немедленно задала ему головомойку. Я не особенно люблю, когда мальчики разговаривают о привлекательных лицах.

— За исключением вашего, конечно. Но я не удивлюсь, если Хаулей нанесёт ей визит.

— Это уже запрещено ему. Будет с неё танцмейстера и его жены, когда она приедет. А любопытно было бы видеть м-с Дельвиль и м-с Бент вместе.