Но мама отказалась от лечения. Она решила, что если я хочу, чтобы мой отец был призраком, значит, у меня есть на это веские причины.

Однажды за ужином она сказала:

— Мне кажется, папа не привидение. Он звезда, которая смотрит на нас сверху.

— Глупости! Звезда — это всего лишь сгусток газа, — подняла я ее на смех.

— А привидение? — возразила мама. — Спроси у любого ученого, и тебе все скажут, что каждую минуту рождается новая звезда.

— Умершие люди не становятся звездами.

— Коренные жители Америки с тобой не согласились бы.

Я задумалась над ее словами.

— А куда же звезды прячутся днем?

— В том-то и фокус, — ответила мама. — Они на небе и смотрят на нас, но мы слишком заняты, чтобы их замечать.

На следующий день, пока я была в школе, мама приклеила на потолок маленькие пластмассовые звездочки. Вечером мы вместе лежали на кровати, укрывшись моим одеялом. Я не вылезла тайком из кровати, чтобы посмотреть фильм ужасов. Я заснула в маминых объятиях…

Сейчас я смотрю на нее.

— Ты думаешь, что сложилось бы по-другому, если бы папа был жив?

— Конечно, — уверяет мама, опускаясь рядом со мной на кровать. — Но мне кажется, что он все равно гордился бы тобой.

После ухода Анжелы я заехала домой, вошла в Интернет, загрузила радиошоу Джо Хоффмана и прослушала, как они с Уэйдом Престоном болтали о статистике: дети, выросшие в однополых семьях, вероятнее всего, сами попытаются завести однополые отношения; дети однополых родителей стыдятся того, что друзья узнают об их семейном укладе; матери-лесбиянки делают из сыновей неженок, а дочерям прививают мужской стиль поведения.

— Мой судебный процесс обсуждался в программе Джо Хоффмана, — признаюсь я.

— Знаю, слышала, — отвечает мама.

— Ты такое слушаешь?

— Я настраиваю эту радиостанцию, когда занимаюсь на беговой дорожке. Я выяснила, что когда злюсь, то иду быстрее. — Она смеется. — Группу «Раш» я приберегаю для упражнений на пресс.

— А если он прав? А если у меня родится мальчик? Я не знаю, как воспитывать мальчиков. Ничего не знаю о динозаврах, конструкторах, не умею играть в мяч…

— Дорогая, к детям не прилагаются инструкции. Ты научишься, как мы все учились: почитаешь о динозаврах, поищешь в Интернете информацию о трелевочных тракторах и экскаваторах. И чтобы купить бейсбольную рукавицу, пенис тоже не обязателен. — Мама качает головой. — Неужели, Зои, ты позволишь посторонним людям указывать тебе, кем быть?

— Ты должна признать, что жить было бы проще, если бы папа был с нами, — говорю я.

— Да. В одном я согласна с Уэйдом Престоном: каждый ребенок должен расти в полноценной семье. — Она широко улыбается. — Именно поэтому необходимо легализовать однополые браки.

— Когда это ты стала такой гей-активисткой?

— Я не борюсь за права геев. Я борюсь за права Зои. Если бы ты призналась, что вегетарианка, не могу обещать, что я перестала бы есть мясо, но боролась бы за твое право его не есть. Если бы ты сказала, что постриглась в монашки, не обещаю, что сама бы постриглась, но я прочла бы Библию, чтобы нам было о чем разговаривать. Но ты лесбиянка, именно поэтому мне известно, что американская ассоциация психологов утверждает, что процент детей, которые выросли в однополой семье и считают себя людьми с традиционной ориентацией, равен проценту детей из гетеросексуальных семей. Мне известно, что нет научно обоснованных доказательств того, что голубые родители хуже, чем родители с традиционной ориентацией. По сути, есть определенные плюсы в том, что тебя воспитывают две мамы или два папы, — во-первых, есть с чем сравнивать. К тому же девочки играют и одеваются, разрушая гендерные стереотипы, а мальчики стараются быть более нежными, более воспитанными и менее беспорядочными в связях. И, вероятно, благодаря тому, что они всю жизнь задаются вопросами, дети, выросшие в однополых семьях, более приспособлены к жизни.

У меня даже челюсть отвисает.

— Откуда ты этого набралась?

— Из Интернета. Потому что если я не слушаю Джо Хоффмана, то готовлюсь к тому, что скажу Уэйду Престону, когда в конце концов припру его к стенке.

Что бы ни говорили Джо Хоффман и Уэйд Престон, но не половая принадлежность определяет семью, а любовь. Необязательно иметь отца и мать, даже необязательно иметь обоих родителей. Человеку всего лишь необходимо плечо, на которое можно опереться.

Я представила, как моя мама гоняется за Уэйдом Престоном, и улыбнулась.

— Надеюсь, что я буду неподалеку и смогу за этим понаблюдать.

Мама сжимает мою руку. Смотрит на звезды на потолке.

— А где тебе еще быть? — удивляется она.

Я стою у Люси за спиной и вкладываю ей в руки гитару.

— Обнимай ее, как ребенка, — советую я. — Левой рукой держи за гриф.

— Вот так?

Она поворачивается на стуле, чтобы взглянуть на меня.

— Надеюсь, что ты, когда будешь нянчить настоящего ребенка, не станешь так его душить.

Она ослабевает мертвую хватку за гриф гитары.

— Ой!

— Теперь положи левый указательный палец на пятую струну, второй лад. Левый средний палец на четвертую струну второго лада.

— Мои пальцы сейчас запутаются…

— Игра на гитаре чем-то напоминает «Твистер» для рук. Держи медиатор между большим и указательным пальцами правой руки. Прижимай струны левой рукой, а правой нежно веди медиатором над эфом.

Аккорд наполняет стены медкабинета, в котором у нас сегодня проходит занятие. Люси поднимает голову, сияя от счастья.

— Получилось!

— Это ми минор, Em. Это первый аккорд, который я выучила. — Я наблюдаю, как она еще несколько раз берет этот аккорд. — У тебя по-настоящему хорошее чувство музыки.

Люси склоняется над гитарой.

— Наверное, это на генетическом уровне. Моя семья любит издавать радостные звуки.

Я часто забываю, что семья Люси посещает ту же церковь, что и Макс. Ванесса рассказала мне об этом несколько месяцев назад, когда мы с Люси только начинали заниматься. Скорее всего, они знакомы с Максом и Уэйдом Престоном. Они просто еще не сложили два плюс два и не поняли, что их драгоценная доченька проводит время с воплощением самого дьявола.

— Я могу сыграть песню? — ликует Люси.

— Ну, если выучишь еще один аккорд, сможешь сыграть «Безымянную лошадку».

Я беру в руки гитару, потом беру Еm, за ним D6, D9.

— Подождите, — просит Люси.

Она кладет свою руку поверх моей, чтобы ее пальцы лежали там же, где мои. Потом она убирает мою руку с грифа и крутит мое обручальное кольцо.

— Очень красивое, — говорит Люси.

— Спасибо.

— Я раньше его не замечала. Это обручальное?

Я обнимаю гитару. Почему так трудно ответить на такой простой вопрос?

— Мы пришли сюда не для того, чтобы говорить обо мне.

— Но я о вас ничего не знаю. Не знаю, замужем ли вы, есть ли у вас дети. Может быть, вы серийный убийца…

Когда она произносит слово «дети», внутри у меня все переворачивается.

— Я не серийный убийца.

— Хоть это радует.

— Послушай, Люси, я не хочу тратить время на…

— Если хотите знать мое мнение, это не пустая трата времени.

Я уже достаточно хорошо знаю Люси: ее не остановить. Если в ее голове поселилась какая-нибудь идея, она ее не выбросит. Именно поэтому она так быстро откликается на любое музыкальное задание, которое я перед ней ставлю, — от анализа слов песни до обучения игре на музыкальном инструменте. Я часто думаю, что в этом кроется причина того, почему она была настолько оторвана от окружающего мира в нашу первую встречу: не потому что ей было на все плевать, а именно потому, что ей совсем не наплевать; чем бы она ни занималась, она уходит в дело с головой.

Еще мне известно, что, хотя сама девочка не производит такого впечатления, ее семья чрезвычайно консервативна. И в этом случае незнание не может причинить ей вреда. Если же она случайно расскажет маме, что мы с Ванессой состоим в браке, ни капли не сомневаюсь, что наши занятия придут к мучительному концу. Я не потерплю, если моя личная жизнь каким-то образом окажет на нее негативное влияние.