— Заметь мой путь, — закричал Маугли. — Скажи обо мне Балу из сионийской стаи и Багире со Скалы Совета!

— От чьего имени, брат? — Ранн до сих пор никогда не видел Маугли, хотя, конечно, слышал о нем.

— Я Маугли-лягушка. Меня зовут человеческим детёнышем… Заметь мой пу-у-уть!

Мальчик выкрикнул последние слова в то мгновение, когда его подбросили в воздух, но Ранн кивнул головой и стал подниматься вверх, пока не превратился в пылинку. На этой высоте он парил, наблюдая глазами, зоркими, как телескоп, за тем, как качались верхушки деревьев там, где проносился эскорт Маугли.

— Они не уйдут далеко, — посмеиваясь сказал коршун. — Они никогда не делают того, что решили. Бандар-лог вечно бросается на новое. Если только я способен предвидеть события, обезьяны навлекли на себя неприятности, потому что Балу не слабое существо, и, насколько мне известно, Багира умеет убивать не только оленей.

Ранн покачивался на крыльях и ждал.

Между тем Балу и Багира не помнили себя от гнева и печали. Багира взобралась так высоко на дерево, как никогда прежде, но тонкие ветви сломались под её тяжестью, и она соскользнула на землю с полными коры когтями.

— Почему ты не предостерёг человеческого детёныша? — прогремела она бедному Балу, который пустился бежать неуклюжей рысью в надежде догнать обезьян. — Стоило бить его до полусмерти, если ты не предупреждал его!

— Скорее, скорее! Мы… Мы ещё можем нагнать их, — задыхаясь проговорил Балу.

— Таким-то шагом? Этот бег не утомил бы даже раненой коровы. Учитель Закона, избиватель детёнышей, если ты прокачаешься так с милю, ты лопнешь. Садись и думай. Придумай план. Незачем гнаться. Если мы слишком близко подойдём к ним, они ещё, пожалуй, бросят его.

— Эррула! Ву! Если обезьянам надоело тащить детёныша, они уже бросили его. Кто может верить Бандар-логу? Брось мёртвых нетопырей на мою голову! Дай мне глодать почерневшие кости! Катай меня в сотах диких пчёл, чтобы они до смерти искусали меня, и похорони моё тело вместе с гиеной, потому что я самый несчастный медведь в мире! Эрорулала! Вахуа! О, Маугли, Маугли! Зачем я ломал тебе голову, а не предостерёг тебя от Обезьяньего Народа? Может быть, я выбил из его ума заданный ему на сегодня урок, и он останется в джунглях один, позабыв Великие Слова!

Балу прижал лапы к ушам и со стоном покачивался взад и вперёд.

— Во всяком случае, некоторое время тому назад он правильно сказал мне их, — нетерпеливо заметила Багира. — Балу, у тебя нет ни памяти, ни чувства собственного достоинства. Что подумали бы джунгли, если бы я, чёрная пантера, свернулась, как дикобраз Икки, и принялась выть?

— Какое мне дело до того, что обо мне думают в джунглях? Может быть, он уже умер.

— Если только обезьяны не бросят его ради потехи или не убьют из лености, я не опасаюсь за человеческого детёныша. Он умен, хорошо обучен, главное же, все в джунглях боятся его глаз. Однако (и это очень дурно) он во власти Бандар-лога, а это племя не страшится никого из нас, так как оно живёт на деревьях. — Багира задумчиво полизала одну из своих передних лап.

— Как я глуп! О, толстый, бурый, вырывающий корни, дурак! — внезапно распрямляясь, сказал Балу. — Правду говорит дикий слон Хати: «На каждого свой страх». Бандар-лог боится питона скал Каа. Он не хуже их поднимается на деревья и ночью крадёт молодых обезьян. При звуке его имени, хотя бы произнесённом шёпотом, у них холодеют хвосты. Идём к Каа.

— Ну что он сделает для нас? Он безногий, значит, не принадлежит к нашему племени, и у него такие дурные глаза, — сказала Багира.

— Он очень стар и очень хитёр, главное же, постоянно голоден, — ответил Балу. — Обещай дать ему несколько коз.

— Насытившийся Каа спит целый месяц. Может быть, питон и теперь спит, но даже если и не спит, так он, пожалуй, сам захочет убить для себя козу. — Плохо знавшая Каа Багира, понятно, сомневалась.

— В таком случае, мы с тобой, старая охотница, заставим его послушаться нас.

Тут Балу потёрся своим побелевшим бурым плечом о пантеру, и они вместе отправились отыскивать Каа, питона скал.

Они застали его на скалистой, нагретой солнцем, площадке; растянувшись, он любовался своей прекрасной новой кожей. Последние десять дней питон провёл в уединении, так как менял кожу и теперь был великолепен. Каа вытягивал свою огромную голову с тупым носом, изгибал своё тридцатифутовое тело, свивался в фантастические узлы и кольца, в то же время облизывая губы при мысли о будущем обеде.

— Он ещё не ел, — сказал Балу и, увидав красивую, покрытую прекрасными коричневыми пятнами новую жёлтую одежду змеи, проворчал: — Осторожнее, Багира. После перемены кожи он подслеповат и спешит наносить удары.

Каа не был ядовит; он даже презирал ядовитых змей, считая их трусами; вся сила питона зависела от его величины, и когда он охватывал своими огромными кольцами какое-нибудь создание, для того наступал конец.

— Хорошей охоты, — закричал Балу, оседая на задние лапы.

Как все змеи этого рода, Каа был глуховат: он не сразу услышал приветствие медведя и на всякий случай свернулся, опустив голову.

— Хорошей охоты всем нам, — ответил питон. — Ого, Балу, что ты здесь делаешь? Хорошей охоты, Багира! По крайней мере, одному из нас нужна пища. Слышно ли что-нибудь о дичи поблизости? Нет ли молодого оленёнка или хотя бы молодого козла? Внутри меня пусто, как в сухом колодце.

— Мы охотимся, — небрежно заметил Балу. Медведь знал, что Каа не следует торопить: он слишком велик.

— Позвольте мне отправиться с вами, — сказал Каа. — Одной добычей больше или меньше, не важно для тебя, Багира, или для тебя, Балу. Мне же приходится несколько дней подряд караулить на лесной тропинке или целую ночь подниматься то на одно, то на другое дерево, ради возможности поймать молодую обезьяну. Пшшшш! Теперь уже не такие ветки как во времена моей юности. Все погнившие, сухие!

— Может быть, это зависит от твоей тяжести, — сказал Балу.

— Да, я длинен, достаточно длинен, — с оттенком гордости ответил Каа. — Однако молодые деревья действительно хрупки, ломки. Недавно на охоте я чуть не упал; да, чуть не упал, скользя вниз и не обвив достаточно крепко хвостом дерево; этот шум разбудил обезьян, и они стали бранить меня самыми скверными словами.

— Безногий, жёлтый дождевой червь, — прошептала Багира, как бы стараясь вспомнить что-то.

— Сссс! Они называли меня так? — спросил Каа.

— Во время прошлой луны обезьяны кричали нам что-то в этом роде, но ведь мы не замечаем их. Пусть они говорят, что им угодно, даже будто ты потерял все зубы и боишься каждого существа крупнее козлёнка, так как (Бандар-лог совершенно бессовестное племя!) тебя устрашают рога козла, — сладким голосом заметила Багира.

Надо сказать, что змея, в особенности осторожный старый питон, редко выказывает гнев; тем не менее Балу и Багира заметили, что глотательные мышцы по обеим сторонам горла Каа сморщились и вздулись.

— Обезьяны переменили место своей стоянки, — спокойно сказал питон. — Когда сегодня я выполз на солнце, до меня донеслось их гуканье в вершинах деревьев.

— Теперь мы идём вслед за Бандар-логом, — проговорил Балу, но слова застряли у него в горле; ведь он не помнил, чтобы кто-нибудь в джунглях сознавался, что его интересуют поступки обезьян.

— Без сомнения, немаловажное обстоятельство заставляет двоих таких охотников — вожаков у себя в джунглях — идти по следу Бандар-лога, — вежливо ответил Каа, весь надуваясь от любопытства.

— В сущности, — начал Балу, — я просто старый, порой очень неумный, преподаватель Закона сионийским волчатам, а Багира…

— Багира и есть Багира, — перебила его чёрная пантера, и, щёлкнув зубами, закрыла рот; она считала смирение вещью ненужной.

— Вот в чем дело, Каа. Эти воры орехов и подбиратели пальмовых листьев украли нашего человеческого детёныша, о котором ты, вероятно, слышал.

— Икки (длинные иглы на его спине делают это существо самонадеянным) болтал, будто человек был принят в волчью стаю, но я не поверил ему. Икки вечно повторяет то, о чем он слышал вполуха, и повторяет очень плохо.