Билл промолчал.

- Билл, о душе подумай. Я считаю, что этот поступок много даст тебе самому. Хватит сидеть в кабинете, отвлекись от личных переживаний. А я дам тебе клятву. О твоем выступлении не будет объявлено заранее. После выступления - никаких интервью. Съемка - только фото, ни кино, ни телевидения. В пресс-конференции будет участвовать человек пятьдесят - шестьдесят, включая нас. Мне нужен эффект кругов на воде. Весть распространится, пресса станет возвращаться к ней вновь и вновь, любопытство разгорится. Я хочу, чтобы у нашего детища было будущее. Как твой французский, не все еще забыл?

Билл начал рыться в карманах в поисках сигарет. Оба молчали - все сказанное и услышанное следовало обдумать. На ярком пропуске на лацкане Билла значилось: "ПОСЕТИТЕЛЬ. ДОПУСК ОГРАНИЧЕН".

Чарли перешел на шепот:

- Ночью мы с тобой останавливались прямо на улице и принимались спорить.

- Да, Чарли, было дело.

- Иногда ты меня страшно злил. Все эти твои экстремистские идеи. Рядом с тобой я острее чувствовал свою косность и благоразумие. Почти всякий раз ты нес околесицу, но мне никак не удавалось найти аргументы, к которым не могла бы придраться моя совесть.

- Кажется, мне уже пора.

- Неужели на тебя не накатывают воспоминания? Они, как внезапный прибой, захлестывают, почти валят с ног. Черт возьми, Билл, до чего же я рад тебя видеть.

- Я не вспоминаю - я помню. Постоянно. Практически все.

- Что слышно от Сары?

- Это что, обсуждение моих бывших жен в хронологическом порядке?

- Что от нее слышно?

- Все путем. Ей нравится поддерживать со мной отношения. Она очень ценит тот факт, что мы иногда все еще разговариваем.

- Правда, я ее почти не знал. Ты тогда просто карантин какой-то объявил.

- Просто она была молодая.

- Даже слишком. Ей было не по силам совершить невозможное - ужиться с писателем твоего типа.

- Да все они моего типа.

- Впрочем, жизнь показала, что мне это тоже не по силам. Так я и не уяснил, чем перед тобой провинился.

- Ты провинился тем, что стал моим редактором. Ты же знаешь, на писателей не угодишь.

- Да, что верно то верно.

- Ты был виноват уже тем, что попадался мне под руку. Любое твое слово или поступок я всегда умудрялся извратить в оправдание своей хандры.

- Сколько же счастливых лет я прожил, выслушивая писателей, - брюзжат они очень занятно. И чем большим успехом пользуются, тем жалостнее хнычут. Меня эта загадка страшно интригует. Может быть, писательский дар и способность изобретательно роптать на окружающую действительность растут из одного корня, обусловлены одной и той же чертой характера? Горечь и раздражение - первопричина творчества или его конечные плоды?

- Или то и другое сразу, - сказал Билл.

- Все жалуются на одиночество. Затворничество невыносимо. Ночью не сомкнуть глаз. Днем от сомнений и душевных мук нервы как струны. Плачьте, плакальщицы, плачьте. Прозаики переходят на интервью. Интервьюеры пишут прозу.

Денег всегда мало. Хвалят, да не за то. Ну подскажи, Билл, я весь список огласил?

- Тяжело тебе, наверное. Каждый день общаться с этими мучениками.

- Да нет, легко. Я их вожу в кабаки высшего пошиба. Говорю: "Цып-цып-цып". Говорю: "Попи- теньки-попитеньки-попитеньки". Говорю им, что в больших магазинах их книги идут нарасхват. Говорю, что читатели штурмуют торговые центры. Говорю: "Клюйте-клюйте-клюйте". Рекомендую жареного морского черта с савойской капустой. Говорю им, что вокруг прав на переиздание разгорелась целая битва. Режиссеры телесериалов интересуются, издатели аудиокниг интересуются, Белый дом заказал экземпляр для Самого. Говорю: "Отдел рекламы планирует ваш тур в поддержку книги по всей стране". Итальянцы от книги в полном восторге. Немцы закатывают глаза. Ах-ах-ах, ах-ах-ах.

- А сам ты как, Чарли?

- Приучаюсь работать по-новому.

- Давно здесь сидишь?

- Два года.

- А кто хозяева издательства?

- Лучше не спрашивай.

- Хотя бы намекни.

- Лимузины. Ключевое слово - лимузины.

Билл нагнулся завязать шнурки.

- Ну хорошо. О чьих еще кончинах мне следовало бы узнать?

- Нам обязательно об этом говорить?

- Наверно, не обязательно.

- Мы - следующие, - сказал Чарли.

- Нет, сукин ты сын, это я следующий.

- Билл, мне нужна твоя новая книга.

- Я пока работаю.

- Даже если у тебя есть обязательства перед нашей бывшей пыльной прелестной прижимистой лавочкой…

- Конец дописываю.

- Даже если от руин давнишнего договора что-то уцелело, лазейки всегда найдутся.

- Довожу до ума - вот чем я сейчас занимаюсь.

- Мне нужна эта книга, сукин сын.

Они заерзали в креслах. Чарли, скривившись, согнул правую ногу в колене. Одновременно поднявшись, оба повели плечами, разминая мышцы. Билл глянул в восточное окно - небосвод точно фреска на производственную тему: арочные мосты, башенные краны, фабричный дым над Куинзом.

- Ты не отшельник, не лесник, пописывающий книжки, не чудак-самородок. Ты - загнанная дичь. Ты не пишешь политических памфлетов, не опираешься на реальные исторические события, но все равно слышишь у себя за спиной возмущенный рев. Вот в чем противоречие, Билл.

- Похоже, мне дрянные ботинки всучили.

- Насчет Лондона позвони мне сегодня вечером домой. Вот мой телефон. Или, самое позднее, завтра прямо сюда, по возможности до полудня. Самолет у меня ночью. По-моему, тебе необходимо это сделать. Помни. Хотя бы один писатель покинет застенки убийц.

Охранник ждал в приемной. Билл спросил у него, где мужской туалет. Охранник открыл дверь своим ключом, подождал у сушилки. Билл поискал по карманам баночку с лекарственным коктейлем, наконец нашел, вытащил заранее приготовленные дольки амфетаминовых таблеток трех разновидностей - голубые, розовые и белые. Положил их на язык, но, обнаружив, что вода из крана течет только пока отжимаешь пальцем клапан, выплюнул таблетки на ладонь, попросил охранника включить холодную воду. Охранник с готовностью помог. Билл опять положил таблетки на язык, подставил под кран сложенные чашечкой ладони, набрал в рот воды, проглотил, закинув голову. Охранник посмотрел на него, точно интересуясь, все ли прошло по плану. Билл кивнул. Они вышли, сели в лифт и вместе спустились в вестибюль.

Не дойдя до выхода, примерно в пятидесяти метрах от овальной стойки, прямо перед указателем, где перечислялись находящиеся в здании фирмы, Билл замешкался. Обнаружил, что за дверями ждет Скотт - вон он, у дальнего края витрины, выступающей на тротуар наподобие эркера, под углом к подъезду. Скотт стоял к витрине спиной, в руках у него был небольшой сверток - наверняка книги. Билл попятился от стеклянных дверей и закурил. Глубоко задумался, сложив руки на груди, слегка склонив голову к левому плечу.

Казалось, его взгляд сосредоточен на кончике сигареты, которую он неловко держит в правой руке. Когда он снова рискнул глянуть на улицу, Скотт переместился поближе к подъезду, но отвернулся к витрине. Билл пересек вестибюль, игнорируя вращающиеся стеклянные двери. Выскочил, на ходу сдирая с лацкана гостевой пропуск, в крайнюю, обычную дверь и смешался с плотной полуденной толпой служащих, вышедших перекусить.

Часть вторая

Приходя кормить пленника, мальчик снимал с его головы мешок. У самого мальчика на голове тоже был мешок - грубая холщовая маска с кривыми прорезями для глаз.

Время с некоторых пор течет странно, оно словно было здесь с самого начала и остается, даже когда уходит. Примешивается по капле к его бреду и лихорадке, к вопросу "Кто я?". Харкая кровью, он смотрел, как плевок сползает розовым слизняком в слив канализации - и в плевке тоже трепетало время.

Пленник очень нервничал оттого, что не мог догадаться: зачем мальчик скрывает от него свое лицо?

Сюда его привезли в автомобиле, у которого не хватало одной дверцы. Он видел голого по пояс старика, повисшего на колючей проволоке где-то на полях орошения.