Рук сам оказался задержанным у дверей в большой зал. Дорогу ему преградила натянутая веревка, и в зал было позволено войти только тогда, когда стайка веселящихся женщин получила от него выкуп в виде гроута[1]. Но, по сравнению с другими мужчинами, ему еще повезло. Многих из них связали по рукам и ногами. Те шумели, громко протестовали, бились в своих оковах, словом, веселились вовсю.

Выкупив себе свободу, Рук благополучно добрался до ворот и пересек мост. Вдоль дороги цвели крокусы. Он был один, если не считать пасущихся животных. Сзади раздавались крики и смех. Рук двинулся по кромке пашни, вдыхая еще холодный воздух.

Он остановился и стал осматривать долину, заключенную между высокими горными грядами. Они составляли и границу и защиту. Как легко, находясь здесь, позабыть о том, что где-то существует другой мир. Он посмотрел на замок, чьи темные в утреннем рассвете башни, трубы и зубцы возвышались над полями.

Вот уже много недель, как они живут здесь настоящей семейной жизнью. Как будто кроме Вулфскара не существует другого мира. Он много раз намекал на то, что надо подумать об отъезде, но каждый раз она не хотела уезжать.

Он сбил прутиком ком земли, прилипший к башмаку. Затем другой. Присел на корточки. Она не только не желала покидать это место, но и запретила извещать кого-либо о ее местонахождении. Он даже не мог себе представить, что они так долго пробудут здесь.

Кто-то приближался к нему. Он не стал подниматься, ожидая, что это Уилл, который хочет обсудить с ним сев. Неожиданно на плечи упала веревка. Ее потянули, и, потеряв равновесие, он свалился на землю. Вскрикнув от удивления, он повернулся на бок. Над ним стояла Меланта.

– Я поймала тебя! – заявила она.

Она опустилась на колени и стала продвигать веревку дальше, спутывая его руки. Он снизу смотрел на нее.

– Сколько? – спросил он.

– Все твои земли и замки, рыцарь, если хочешь подняться опять.

– Другим я заплатил лишь один гроут.

– Ха, – произнесла она. – Меня не привлекают такие мелкие подачки.

Он потянул ее на себя и, обхватив ее голову руками, стал целовать.

– Все твое, наглая девка, – произнес он, не отрывая своих губ от нее. – Но берегись завтрашнего дня, когда настанет мужской день.

– Сначала поймай меня!

Он перекатился, сел и обмотал ее концами веревки.

– Да вот ты уже и попалась.

Она завизжала и стала вырываться, совсем как простая крестьянка.

– Предатель. Ни за что.

Пар от их дыхания сплетался в облачка и, поднимался над ними. Он не пускал ее. Тогда, смеясь, она попробовала оттолкнуть его.

– Не выйдет. Никакой хитрюга не сможет выманить у меня мои земли.

Он вдруг замер, стоя рядом с ней на коленях и глядя ей в глаза.

– Меланта, – сказал он вдруг серьезно. – Никогда не обвиняй меня в этом. Даже в шутку.

Она положила свои руки ему на плечи.

– Откуда такая серьезность, рыцарь-монах? Не утомляй меня своей серьезностью.

– Нет, моя госпожа. Я и так очень долго молчал. – Он стал подниматься. – Я позволил счастью захватить мой рассудок. Мы не можем навечно оставаться здесь… Моя госпожа, – продолжал он, – если из-за нашей женитьбы вы не можете возвращаться назад, то я ведь совсем не прошу открывать ее всем. Мы сможем хранить ее в тайне столько, сколько вы сочтете нужным.

– Ты жалеешь о том, что случилось?

– Я никогда не пожалею об этом. Но мир может очень жестоко принять ваш каприз. Поэтому-то вы, наверное, медлите, оставаясь здесь. Я обручился совсем не с целью завладеть вашим богатством или землями. Я вполне обойдусь и без публичного признания своих прав на вас, пока вы не сочтете возможным заявить об этом открыто. Пусть даже все продлится очень долго.

– Какие грустные мысли! – Она потянулась и сорвала маленький подснежник. – Ты меня очень утомил.

– Мы должны прямо взглянуть на обстоятельства. Вам надо прибыть к себе в замок.

– Чума, – сказала она. – Я боюсь. Он покачал головой.

– Я поеду один и узнаю, что в мире. День – другой, и мы все будем знать.

Она стала сматывать веревку себе на руку.

– Твои речи досаждают мне, – произнесла она. Затем отбросила цветок и поднялась. – Пойдем, я хочу веселиться, а не уезжать.

Затем она обняла его и так яростно поцеловала, что он забыл про все «где», «куда» и «зачем». Она могла так легко заставить его позабыть о месте и времени. И даже о своем собственном имени.

В среду, направляясь на разведку, высоко в горах Рук встретил Дезмонда, который наигрывал печальные мелодии, сидя у дороги и глядя в туман, сплошною стеною окутывающий горы. Пребывая в своем печальном настроении, мальчик, кажется, не замечал ничего вокруг. Однако он расположился таким образом, что его нельзя было не увидеть с дороги. И так как все знали, что Рук собирается выехать во внешний мир для изучения ситуации, то было ясно, что такое местоположение юноши означало его молчаливую просьбу поговорить с Руком. Рук с улыбкой рассматривал меланхоличную позу и согбенную фигуру своего дозорного. Кажется, он понимал, что волнует Дезмонда.

Он привязал свою гнедую кобылу к дереву и направился к скалам, где на выступе, поджав ноги, сидел юноша. Тот довольно естественно проявил свое удивление, произведя нескоолько неприятных звуков на своем рожке.

Рук прислонился к выступу.

– Что, пропала овца?

– Нет, мой господин! – Он открыл рот, собираясь продолжить, но вдруг опомнился, спустил ся с выступа и упал на одно колено. – Мой господин, я много работаю в зеленом лесу.

Поддерживать зеленую ограду в нормальном состоянии было важной и непростой задачей. Росли все новые ветви, переплетаясь со старыми, падали деревья, рос кустарник с острыми колючками и листьями-иглами. Отлучки из долины для работ в этой чаще поэтому были вполне объяснимы.

– Поднимись, – сказал он, никак не ответив на проявление такого достойного трудолюбия. – Побудь со мной и прими участие в моей трапезе. Я собираюсь идти на разведку.

– Неужели, мой господин? – Дезмонд сделал вид, что только сейчас узнал об этом. Он снова забрался на выступ и получил от Рука овсяные лепешки. Они молча ели, запивая элем. Туман плыл мимо них, оставляя на камнях капли влаги.

– Мой господин, – неожиданно прервал их молчание Дезмонд, – вчера и до этого… в понедельник после Пасхи, вы же знаете…

Он умолк. Рук отхлебнул эль, стараясь не глядеть на юношу, чтобы не смущать его. Дезмонд мучительно подыскивал слова.

– Мой господин, ни одной женщины не нашлось, чтобы связать меня в понедельник. А вчера, когда наступил черед мужчин – мне ведь уже шестнадцать лет, и поэтому я тоже присоединился к ним, – я не мог… вы не знаете, конечно… но все женщины заняты, а Джек Халидей так разозлился и стал ревновать меня к своей жене, когда я накинул веревку на нее. Мой господин, я бы никогда не посмел этого сделать, если бы она не была подругой моей сестры, и ей двадцать один! – Его голос задрожал от обиды и несправедливости. – Мой господин, я…

Кажется, он окончательно запутался и не знал, как продолжать. Рук доел лепешку, стряхнул крошки с одежды и прислонился к выступу.

– Здесь нет молодых девушек, мой господин!

Это отчаянное восклицание эхом отразилось в горах. Дезмонд подобрал камешек и бросил его. Затем другой.

– Они все либо очень молоды для меня, либо уже стары, – заикаясь, пояснил юноша.

– Ты захватил осла сегодня с собой? – спросил Рук.

Юноша настороженно посмотрел на него.

– Я надеюсь, что захватил. Я не хотел бы, чтобы моей кобыле пришлось нести на себе двойной груз в оба конца.

Юноша уставился на него, затем соскочил с выступа. Он издал радостный вопль.

– Так вы возьмете меня? – Он бросился в ноги Руку. – Благодарю, мой господин! Я привел сюда Маленького Аббата и захватил много еды. Так, на случай!

Дезмонд, конечно, не был первым юношей, который отважился покинуть Вулфскар в поисках невесты. Сейчас он ехал следом за кобылой Рука на маленьком белоногом ослике, которого постоянно пинал ногами, чтобы не отставать от Рука. Все время, пока они пробирались через заросли, отгораживавшие вход в долину, он говорил и пел о любви. Рук слушал его и испытывал невольную зависть к менестрелю. Будучи и более взрослым, он не мог заставить себя так легко и свободно говорить на эти темы, а ведь его уверенному в себе спутнику было лишь только шестнадцать лет. Первый раз, когда Рук покинул убежище и из долины выбрался во внешний мир, он был куда более застенчив и сдержан. Да он даже стеснялся отвесить поклон какой-либо девушке, не говоря уже о том, чтобы петь о любви.