– И не надейтесь, – Кравцов встал, с трудом выпрямив слабое, немощное тело. – Но если не признаете, по гроб жизни являться буду…

И тут Кравцов "вспомнил" когда и как умрет Якир, и встревожился. Знание было неправильное, но главное – неуместное и несвоевременное, и его следовало на время убрать подальше.

"На какое время?" – очень по-деловому спросил себя Кравцов и мысленно пожал плечами. Ответа не нашлось, имелось лишь ощущение, что "с этим всем следует погодить".

"Погожу", – решил он, глядя Якиру в глаза.

– Значит действительно живой, – покачал головой Якир и, шагнув к Кравцову, крепко обнял его, прижимая к широкой груди.

Порыв выглядел искренним. Объятие – крепким. Запах пота и табака узнаваемый, солдатский…

"Не ссучился… – решил Кравцов, позволяя бывшему начдиву тискать себя в дружеских объятиях. – Пока".

– Рассказывайте, – предложил Якир.

– Да, нечего вроде, – пожал плечами Кравцов. – В марте двадцатого, выходит, меня "убило", а очнулся я только месяц назад. Значит, тоже в марте. Год списан вчистую, как не было. Так о чем говорить?

– Пенсию инвалидную хотите? – прямо спросил Якир.

– Так врачи, навряд ли… – хотел возразить Кравцов, не желавший никого обманывать.

– А кто их спрашивать будет? – пожал широкими плечами Якир. – Вы были ранены. Это факт, но "что и как" – это дело командования. Полагаю, я могу решить это своей властью.

– Если я выгляжу так же, как себя чувствую…

– А я вас на дивизию и не поставлю, – отмахнулся командующий Киевским округом. – Да, мне никто и не позволит. Начдив – номенклатура ЦэКа. Дивизиями Лев Давыдович ведает, а вот в штаб округа, "для особых поручений"… почему бы и нет?

– В строй…

– В строй, – подтвердил Якир, внимательно рассматривая Кравцова, словно увидел его впервые. – Отъедитесь маленько, придете в норму… А там, глядишь, и на дивизию выдвинем, или на корпус. Вы ведь, Максим Давыдович, в Красной Армии не последний человек. Тем более, здесь на Украине. Здесь вас многие помнят…

– Григорий Иванович, например… – осторожно предположил Кравцов.

– Котовский в Бессарабии, – как бы невзначай обронил Якир. – Вроде бы недалеко… От Одессы рукой подать. Но все-таки не здесь. Но вас и в Москве кое-кто помнит, и вообще…

– Кое-кто, – согласился Кравцов, подумав о Михаиле Михайловиче Лашевиче и о Егорове, с которым был скорее дружен, чем наоборот. Впрочем, за время Гражданской с кем только не сводила судьба! Но если в отношении некоторых – Гиттиса, например, или Серебрякова – это был всего лишь факт их и его биографии, то с другими – как, скажем, с Уборевичем – Кравцова связывало чувство настоящего боевого товарищества. Ну, и репутация, разумеется, у него имелась тоже. Как без нее!

– Значит, согласны? – расставил точки над "И" Якир.

– А вы, стало быть, сомневались? – поинтересовался Кравцов.

– Не так, чтобы очень, – улыбнулся командующий округом. – Но кто вас знает?

"Увечного", – мысленно закончил за Якира Кравцов.

– Тоже верно, – сказал он вслух, гадая, что же теперь?

– Тогда, так, – мягко, но властно положил ладонь на стол Якир. – Сейчас вас отвезут на одну из наших дач. Есть у нас тут несколько строений на Фонтанах, для разных надобностей. Паек усиленный, морской воздух, и газетные подшивки… Вы, мне помнится, языки знаете, Макс Давыдович?

– Знаю, – пожал плечами Кравцов. – Итальянский, французский… немецкий похуже, английский и латынь – через пень-колоду…

– Ну, вот и славно, – кивнул Якир. – У нас тут после эвакуации интервентов масса книг по военной тематике осталась, читать только некому и некогда. А вы вроде бы в отпуске, – снова улыбнулся он, – но и на службе. Почитайте… вдруг, что дельное найдете. Опять же партийные документы, газеты… Свежим, так сказать, взглядом. Мне было бы интересно услышать ваше мнение. Или, скажем, прочесть. Ну, как?

– Звучит заманчиво, – усмехнулся Кравцов. – Мне ли привередничать?

"Дачкой" оказался вполне обжитый каменный дом, окруженный оставленным в небрежении фруктовым садом и лоскутным забором, кое-где кирпичным, а кое-где и дощатым, но неизменно высоким. При воротах, в сторожке, находилась вооруженная охрана, а в самом особнячке обитали несколько солдат и младших командиров, своими повадками, возрастом и речью живо напомнивших Кравцову старорежимных фельдфебелей. Впрочем, к нему они касательства не имели. Только если печь истопить – ночи все еще были прохладные – или покашеварить: питались все вместе из одного котла, но не так и плохо по нынешним не слишком сытым временам. Суп, какой-никакой, каша, отварная картошка, и мясо перепадало, хотя чаще все-таки рыба. А в остальном – благодать. Красноармейцы сами по себе, но и Кравцов предоставлен своим собственным страстям. Комнату ему выделили большую, светлую с эркерным окном. Кровать – с настоящим постельным бельем, подушкой и шерстяным одеялом – стол, пара стульев, да пошедший трещинами старый гардероб с вделанным в центральную створку мутным, "поплывшим" от возраста и жизненных невзгод зеркалом. В шкафу Кравцов до времени хранил всего лишь две смены белья, шинель, да кое-какие мелочи, вроде иголки и мотка ниток, подаренных ему по доброте душевной странной командой не поймешь какого военного учреждения, помещавшегося на "дачке". Впрочем, уже на следующий день после вселения, один из "вахмистров" свел Кравцова в обширный подвал и, сделав широкий жест тяжелой крестьянской рукой, предложил брать, "все, что потребно". Под низкими арочными сводами, выведенными из красного кирпича на растворе, стояли ящики и плетеные корзины, заполненные весьма разнообразным добром, в том числе и книгами. В тот же день Кравцов помаленьку и с передышками, а то и вовсе с помощью "господ старослужащих" перетащил к себе наверх три десятка книг на четырех языках, немецкую пишущую машинку "Рейнметалл", богатый письменный прибор, остававшийся пока, правда, без чернил, и замечательную бронзовую пепельницу, которая на самом деле ему была совершенно не нужна.

А уже вечером приехал на бричке порученец из штаба. Привез два комплекта формы, новую шинель, нижнее белье и сапоги, а еще портупеи, "наган" в кобуре, четыре пачки патронов – "Тут за домом можно пострелять," – стопку писчей бумаги, чернила и перо. Да ещё огромный фибровый чемодан с подшивками "Правды", "Известий" и каких-то местных, украинских, газет, и мешок с "усиленным пайком". Якир не обманул: в посылочке нашлись сало, сыр, буханка белого хлеба, полголовки сахара, чай, табак, две бутылки красного вина с выцветшими до нечитаемости этикетками, изюм и курага.

"А жизнь-то налаживается", – покачал головой Кравцов, рассматривая доставленные ему богатства, но он даже представить не мог, насколько был прав.

"Сон в руку", – подумал он, увидев следующим утром за завтраком новое лицо.

Невысокий крепкого сложения темноволосый командир отрекомендовался Миколой Колядным и рассказал, что прибыл прямо из Харькова, где закончил кавалерийские курсы.

– Кравцов, – представился бывший командарм. – Максим.

Колядный, которому на вид было лет двадцать пять, нахмурился озабоченно, взглянул пытливо в лицо Кравцова, но, видимо, не узнал и сразу же расслабился. И с чего бы узнать? Фамилия, разумеется, знакомая, но в последний раз виделись они в девятнадцатом году. И это была их первая и единственная очная встреча, после которой Кравцов успел изрядно измениться.

– Военспец? – почти равнодушно поинтересовался Колядный. – Из офицеров?

– Вроде того, – отмахнулся Кравцов, соображая, мог ли знать товарищ Эдельвейс, что Будда не просто "поставил командование в известность", но и завел на "товарищей бывших анархистов" целое следственное дело?