…В воскресенье 13 августа 1961 года в 4 часа 30 минут утра в Рёндорфе раздался телефонный звонок. Взволнованный Глобке сообщил Аденауэру, что за ночь вокруг Западного Берлина построили стену.

— Какую стену? — удивился Аденауэр.

— Самую настоящую, из бетона.

Канцлер больше не спал. В обычное время отправился в церковь. Звонили министры и настаивали на его немедленном вылете в Берлин. Аденауэр размышлял: демонстративная поездка ничего не даст, может лишь спровоцировать выступление населения и кровопролитие, союзники на острый конфликт с Советским Союзом не пойдут.

На следующий день канцлер выступил по телевидению и призвал немцев к спокойствию. А еще через день дал в бундестаге оценку действий ГДР и Советского Союза в Берлине, расценив их как антигуманную акцию, наносящую ущерб разрядке международной напряженности. Социал-демократы полностью поддержали Аденауэра.

Совещаясь с ближайшими сотрудниками, Аденауэр призвал не терять самообладание и не впадать в панику.

— Разумеется, — вслух размышлял он, — в тактическом плане ГДР кое-что выиграла: закрыла возможность бегства на Запад. Но она в то же время показала банкротство системы, которая претендовала на историческое превосходство, на то, чтобы стать прообразом будущего Германии. Теперь каждому ясно: социализм в Германии проиграл соревнование с капитализмом.

— Не к тому ли идет и противостояние в мировом масштабе? — бросил кто-то реплику.

— Возможно, возможно…

Три дня спустя после постройки Берлинской стены Аденауэр принимал советского посла Смирнова. Он выразил сожаление, что события в Берлине приняли столь неожиданный оборот. Но сделал это формально, без нажима и эмоций. Посол поспешил заверить, что берлинские мероприятия не имеют целью ущемить интересы Федеративной Республики. В коммюнике о встрече подчеркнули: правительство Федеративной Республики не предпримет какие-либо шаги, которые могли бы ухудшить отношения с Советским Союзом и осложнить международное положение.

В Берлине Аденауэр появился лишь 22 августа, когда страсти несколько поутихли. Встретили его там довольно прохладно.

Министерство иностранных дел предложило предпринять демонстрацию и отозвать из Москвы немецкого посла Кролля. Канцлер не согласился. Он обдумывал меры по удержанию западных союзников от уступок Советскому Союзу. По его мнению, они могли бы лишь усилить экспансионистские устремления Хрущева.

Москва же развивала наступление на «германском фронте»: нельзя откладывать на длительное время принятие решений, нужно заключать мирный договор с обоими германскими государствами и налаживать с ними нормальные отношения.

В Бонне получили срочную телеграмму из Вашингтона. Государственный секретарь Дин Раек намеревался встретиться с Громыко и внести ряд предложений:

заключить пакт о ненападении между НАТО и Варшавским договором;

достигнуть договоренности между супердержавами о нераспространении ядерного оружия;

образовать постоянную комиссию по германским делам на уровне заместителей министров иностранных дел держав-победителей;

создать международную администрацию для регулирования транспортных связей с Берлином.

Глобке принес Аденауэру телеграмму из Вашингтона и обратил его внимание на то, что американцы просят высказать свои соображения в течение 24 часов. К вечеру Глобке вновь напомнил канцлеру об ответе. Но тот, ничего не сказав, уехал в Рёндорф.

На следующий день Глобке не на шутку встревожился. Истекало время, указанное американцами. Наконец его вызвал канцлер.

— Ответа не будет, — сказал Аденауэр. — И, пожалуйста, не волнуйтесь, господин статс-секретарь.

Канцлер не одобрял намерений американцев, но и возражать не хотел. Он исходил из того, что договоренность между США и СССР достигнута не будет. Во всяком случае, лично он не согласится ни с каким решением, предусматривающим признание ГДР.

Аденауэр вновь и вновь анализировал итоги недавней встречи Кеннеди с Хрущевым. Германские дела стали одной из главных тем на этой встрече в Вене жаркими июльскими днями 1961 года.

Хрущев вел беседу наступательно и даже агрессивно. В обычной эмоциональной манере, жестикулируя, он говорил:

— Или мы вместе подписываем мирный договор, признающий существование двух Германий, или СССР подпишет сепаратный договор с ГДР. Имейте в виду, что в таком случае оккупационные права западных держав в Западном Берлине перестанут действовать, а доступ туда будет контролировать ГДР. Любые попытки Запада вмешаться могут привести к войне.

Канцлер был убежден, что Хрущев не намеревался доводить дело до войны. Он блефовал, надеясь сломить малоопытного президента. Действия советского лидера действительно обескуражили Кеннеди, но не вывели за границы разумного. Американский президент предложил отложить пока решение германского вопроса и не нарушать существовавшее равновесие сил.

Хрущев не согласился. Кеннеди уехал из Вены и стал готовиться к дальнейшей конфронтации. Обе стороны поставили во главе своих войск в Германии боевых военачальников: генерала Клейя и маршала Конева.

Карибский кризис 1962 года изменил мнение Аденауэра о Кеннеди. Рассеялись его опасения, что тот окажется мягким и уступчивым, что Хрущев сможет переиграть американца.

Канцлер в очередной раз встретился со Смирновым и предложил заключить соглашение о гражданском мире: в течение десяти лет в германских делах все остается как есть сейчас; державы сосредоточат внимание на решении проблем разрядки и разоружения.

— Пусть германские дела, — сказал Аденауэр, — не мешают налаживать мирные отношения между Западом и Востоком. Да и в самой Германии обстановка может измениться к лучшему.

Смирнов ничего не ответил. Он понимал разумность предложений канцлера, но Москва требовала постоянно оказывать нажим на правительство ФРГ с целью реализации советских инициатив.

Идею о десятилетнем перемирии Аденауэр высказал также Кеннеди и получил его принципиальное одобрение. Однако на переговорах с советскими представителями американцы этот вопрос не затрагивали.

Выдержка, проявленная Аденауэром в связи с советским наступлением, дала свои плоды. В январе 1963 года Хрущев заявил, что заключение мирного договора с германскими государствами — дело неактуальное. Несколько раньше были сняты и ультимативные требования по статусу Западного Берлина. А весной 1963 года кремлевский лидер заявил о готовности посетить Бонн и обсудить с Аденауэром германские проблемы. Кеннеди на запрос из Бонна посоветовал канцлеру пойти на такую встречу. И тем не менее Аденауэр отказался: она не дала бы реальных результатов и лишь принесла лишний политический капитал Москве. К тому же у Аденауэра крепла личная неприязнь к Хрущеву. Сам холодный и сдержанный, он не воспринимал невыдержанности Хрущева, его бестактности, дикого темперамента и непредсказуемости поведения. Не забывал он и о публичных оскорблениях, которые нередко наносил ему советский диктатор.

Решение Аденауэра нашло поддержку как в собственной партии, так и у оппозиции. Социал-демократы демонстрировали теперь общность внешнеполитических позиций.

Глава XX

Канцлер и генерал

Они были разными во многом. Немецкий бюргер из простых и французский аристократ с вековой родословной. Европеист, видевший благо для своей страны в единении с другими народами, и националист, не признававший ничего наднационального. Сухой, холодный, невозмутимый и немногословный немец и экспансивный, горячий, подчас взрывной и велеречивый француз.

И тем не менее они симпатизировали друг другу. Оба взошли на европейский Олимп как личности сильные, хорошо знающие свои цели и возможности. Политики крупного масштаба обычно с уважением относятся к тому, в ком чувствуют силу и решимость. Канцлера Аденауэра и генерала де Голля объединяло общее, глубоко осознаваемое стремление — закрепить и сделать необратимым историческое примирение их стран, призванное обеспечить спокойствие на европейском континенте. Конечно, будут политические расхождения, несовпадение интересов. Но останется глобальный, определяющий принцип: германцы и галлы дополняют друг друга. Им пора навсегда перестать растрачивать силы на изнурительное противоборство.