271

средстве для достижения своих политических целей. «Мы так же служим общему делу, как и вы, — утверждает губернатор Лембке. — Мы только сдерживаем то, что вы расшатываете, и то, что без нас расползлось бы в разные стороны. Мы вам не враги, отнюдь нет, мы вам говорим: идите вперед, прогресси руйте, даже расшатывайте, то есть все старое, подлежащее переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходимых пределах и тем вас же спасем от самих себя, потому что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее приличного вида, а наша задача в том и состоит, чтобы заботиться о при личном виде. Проникнитесь, что мы и вы взаимно друг другу необходимы». Однако выгоды политического симбиоза, как бы ни декла рировал их Лембке, начисто лишены «высшего смысла», то есть некоей государственной стратегии или дипломатической так тики. Виды губернаторской четы на «молодежь» связаны исключительно с соображениями честолюбия и служебного тщеславия. Жертвуя своими истинными убеждениями, Лембке вынужден (для успеха затеянной им политической игры) притворяться либералом1. Любопытный разговор происходит между Лембке и Пет ром Верховенским. «С невинною целию обезоружить его (Петрушу. — Л. С.) либерализмом, он (Лембке. — Л. С.) пока зал ему свою собственную интимную коллекцию всевозможных прокламаций, русских и из-за границы, которую он тщательно собирал с пятьдесят девятого года, не то что как любитель, а просто из полезного любопытства». Эту «невинную цель» Петр Степанович легко угадывает и резко обостряет тему, предла гая Лембке разделить пафос прокламаций. И когда тот, про должая играть в либеральную лояльность, «совершенно согла шается» и с разрушительными идеями листовок, Петруша ло вит его за руку: «Так какой же вы после этого чиновник прави тельства, если сами согласны ломать церкви и идти с дрекольем на Петербург, а всю разницу ставите только в сроке?» И тем не менее чиновник правительства с признательностью принимает все услуги столь радикального молодого человека из «нового поколения», ничуть не брезгуя их сомнительной подоплекой. Еще более внушительно выглядит «молодежная» програм- 1 «Флибустьеры… бунтовщики… розог!» — так отреагировал Лембке на толпу шпигулинских рабочих перед губернаторским домом. Розги, явившиеся «как-то уж слишком поспешно», и были знаком истинных убеждений губерна тора, одобренных местными консерваторами. «Так-то бы и сначала, — говори ли сановники. — А то приедут филантропами, а кончат все тем же, не замечая, что оно для самой филантропии необходимо».

272

ма соправительницы — Юлии Михайловны Лембке: «Петр Степанович… нравился ей и по другой причине, самой дико винной и самой характерно рисующей бедную даму: она все надеялась, что он укажет ей целый государственный заговор!.. Открытие заговора, благодарность из Пе тербурга, карьера впереди, воздействие «лаской» на молодежь для удержания ее на краю… Она спасет их всех; она их рассортирует; она так о них доложит; она поступит в ви дах высшей справедливости, и даже, может быть, история и весь русский либерализм благословят ее имя; а заговор все- таки будет открыт. Все выгоды разом». Ставка на либерализм, когда он является не целью, а ко варным, корыстным и временным средством нечестной поли тики, оборачивается крупным поражением всей политической игры. Крах губернаторской карьеры Лембке, наступивший в кратчайшие (уже через три месяца после начала правления) сроки, означал обреченность «верхних бесов», нежизнеспо собность политического симбиоза мимикрирующей под маской либерализма законной власти с «циничным племенем» заго ворщиков. Политическими авантюристами оказываются изна чально обе «партии» — и партия правителей, и партия заго ворщиков, и обе несут моральную ответственность за проис шедшую катастрофу. Более того, вина «верхов» за «всеобщий сбивчивый цинизм» неизмеримо серьезней, ибо атмосферу общественного сканда ла и раздражения стремятся выгодно использовать и они, по пустительствуя и злорадствуя; как сказано об этом в романе — «дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать все священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно дер жавшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать». Бесы смутного времени, таким образом, не изобретают, а лишь заимствуют у «законной власти» политические способы и методы, усваивая и притворство, и корысть, и манипулятор- ство, и игру в либерализм. Сотрудничество бесов «верхних» и «нижних», равно как и статус Петруши Верховенского в доме губернатора («совер шенно свой человек»), имеет в романе глубоко символический смысл. Приют, который нашел Петр Степанович в гостиных губернаторской четы, должен быть оплачен — и обе стороны в самом начале знают, что они ждут друг от друга. Приближая Петра Степановича к своему дому, оба Лембке рассчиты вают на него как на провокатора, который раскроет

273

им заговор. Именно для этой цели Петра Степановича и приру чают, и покровительствуют ему, надеясь использовать его дву смысленное прошлое: «Бывший революционер явился в любез ном отечестве не только без всякого беспокойства, но чуть ли не с поощрениями… по слухам, Петр Степанович будто бы где-то принес покаяние и получил отпущение, назвав несколь ко прочих имен, и таким образом, может, и успел уже заслу жить вину, обещая и впредь быть полезным отечеству». Беспринципная власть, поощряя доносчиков, культивируя провокаторов, развязывает им руки; так, Петр Степанович пе реиграл Юлию Михайловну «лишь тем, что поддакивал ей изо всех сил с самого начала в ее мечтах влиять на общество и на министерство, вошел в ее планы, сам сочинял их ей, действовал грубейшею лестью, опутал ее с головы до ног и стал ей необхо дим, как воздух». «Фанатически преданный» Петр Степано вич максимально использует все выгоды своего фаворитства, раскачивая «город Глупов» в стороны безобразных историй, нестерпимых шалостей, грязных случаев, возмутительных про исшествий и вводя в моду «развязные понятия». Именно под крылом Юлии Михайловны происходит «беспорядок умов», в ее салоне процветает нахальство и бесстыдство, в ее гостиной «не церемонятся с развлечениями» 1. Обласканный и пригретый властями доносчик и провокатор Петр Верховенский формально совершает акт доноса: именно от него Лембке узнает о кучке заговорщиков во главе с Шато- вым. Петруша идет даже и дальше — он раскрывает Лембке всю заграничную сеть тайных обществ и ее здешних эмисса ров, называя связи и явки, квартиры (дом Филиппова) и гото вящиеся акции. Он много обещает, он гарантирует блестящий результат в деле ликвидации «кучки», он все берет на себя. Он заигрывает с Лембке, льстит его самолюбию, требует призна ния своих заслуг, объясняет благородство и вынужденность предательства. Просит он лишь одного: шесть дней. «Не шеве лите их еще шесть дней, и я вам их в один узел свяжу; а пошеве лите раньше — гнездо разлетится… обещайте мне Шатова, и я вам их всех на одной тарелке подам. Пригожусь, Андрей Анто нович! Я эту всю жалкую кучку полагаю человек в девять — в десять. Я сам за ними слежу, от себя-с» 2. 1 Здесь важны показания Хроникера: «Если бы не самомнение и често любие Юлии Михайловны, то, пожалуй, и не было бы всего того, что успели натворить у нас эти дурные людишки. Тут она во многом ответственна!» 2 Еще в 1914 году С. Н. Булгаков задумывался о духовном диагнозе той группы интеллигенции, которой принадлежала руководящая роль в русской революции: «Вопрос этот, который за четверть века до революции (речь идет

274

Но только позже поймут и Лембке и его супруга, что доно счик и провокатор так или иначе выйдет из-под контроля, что деятельности, находящейся за пределами морали, невозможно поставить новые рамки, что человек, предавший одну сторону, обязательно предаст и другую. Услуги провокатора стоят до рого, их нельзя контролировать, а особенно нельзя рассчиты вать на его верность. Обведя вокруг пальца свою благодетель ницу, Петр Степанович сначала пугает ее неизвестным сенато ром, назначенным якобы в губернию из Петербурга на смену Лембке, затем шантажирует угрозой сотрудничества, «в случае если б ей вздумалось «говорить». Итак, бесы — политические авантюристы, — борясь с за конной властью, копируют все ее методы и способы, воспроиз водят все ее структуры. Являясь плотью от плоти системы, они в своем противостоянии старой государственности лишь ме няют знаки, и то не все, а некоторые. За вычетом псевдорево люционной фразеологии, единственной серьезной претензией остается борьба за власть, желание заменить собой тех, кто у власти. Собственно говоря, это желание и становится энергией смуты; предельно категорично формулирует свой меморандум главный претендент на власть Петр Верховенский: «Вы при званы обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело; имейте всегда это перед глазами для бодрости. Весь ваш шаг пока в том, чтобы все рушилось: и государство и его нравственность… Этого вы не должны конфузиться… Мы организуемся, чтобы захватить направление; что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдно не взять рукой». Неправедная, эфемерная и неэффективная власть как бы приглашает желающих вступить с ней в легкую борьбу и одер жать над ней быструю победу. Концепция российской власти, трактуемая в мире прокламаций как нечто праздное и вздор ное, имеет весьма широкое хождение. «У нас не за что ухва титься и не на что опереться» — этот тезис становится руково- о революции 1905 года. — Л. С.) с таким изумительным ясновидением поставил Достоевский, можно на язык наших исторических былей перевести так: пред ставляет ли собою Азеф-Верховенский и вообще азефовщина лишь случайное явление в истории революции, болезненный нарост, которого могло и не быть, или же в этом обнаруживается коренная духовная ее болезнь? Речь идет, таким образом, не о политическом содержании революции и не о полицейской стороне провокации, но о духовном ее существе. Страшная проблема Азефа во всем ее огромном значении так и осталась неоцененной в русском сознании, от нее постарались отмахнуться политическим жестом. Между тем Достоевским уже наперед была дана, так сказать, художественная теория Азефа и азефов щины, поставлена ее проблема» (Булгаков С. Русская трагедия. — «Рус ская мысль», кн. IV, 1914, с. 23).