— Сейчас, ваша честь, — промолвил прокурор и принялся лихорадочно рыться в бумагах. — Одну минуточку.

Прошла минута, две.

— Э-э, — промямлил прокурор, — вышло какое-то недоразумение. Вероятно, протокол остался у нас в конторе. Разрешите, я позвоню начальнику.

— Прошу заметить, — вмешался оживившийся адвокат, — что уважаемые коллеги не предоставили нам экземпляр этого протокола, как того требует закон.

Когда обвинитель круто развернулся и побежал к телефону-автомату, Рикардо начал понимать, что происходит нечто странное. Прошло еще пятнадцать минут, прокурор вернулся, и у кафедры начался какой-то спор, из которого до Рикардо долетали лишь отдельные фразы: «…due process… rules of evidence».[33]

Вдруг судья раздраженно заорал:

— Обвиняемый, идите сюда!

Кубинец, вздрогнув, поднялся с места и двинулся к кафедре. Внезапно Рикардо увидел, что с каждым его шагом на пол сыпятся какие-то шарики. Изумленный, он схватился за ожерелье и почувствовал, что оно порвалось и что на пол сквозь брюки падают заколдованные бусы жреца. Рикардо в ужасе упал на колени и бросился их подбирать.

— Обвиняемый, вы что, рехнулись?! — закричал судья. — Я снимаю с вас обвинение в хранении наркотических веществ. Прокурор, вы, очевидно, не выучили в школе правила об уликах… ужасная, безалаберная работа! Адвокат, объясняйте этим вашим… клиентам, как себя вести в суде. Case dismissed!»[34]

Судья раздраженно стукнул по кафедре молоточком.

— Следующий!

Рикардо с того дня свято уверовал в силу «Сантории» и ее амулетов. Но в конечном счете чудодейственное оправдание сослужило ему недобрую службу. Рикардо был теперь убежден, что может продолжать свой доходный промысел, если только будет регулярно посещать «ботаники» и приносить жертвы богу Шанго, патрону опасных профессий.

Я оказался соседом Рикардо по камере в 1997 году, когда он отсидел уже шесть лет по статье «транспортировка и продажа наркотиков в крупных размерах». Ему оставалось еще как минимум пять: срок Рикардо назначили «от одиннадцати до пожизненного». Досрочная депортация ему не улыбалась: предателю социалистической Кубы путь на родину был заказан.

Днем Рикардо был очень подвижен. Он работал две смены — в школе и в мастерской, бегал трусцой, отжимался, препирался с соотечественниками. Ночью боль настигала его. Рикардо ворочался, кряхтел и что-то говорил во сне. Иногда я видел, как он просыпался и неуверенным, почти стариковским шагом подходил к окну, сквозь которое видны были черные очертания Кэтскилльских гор и извилистая дорога. Сгорбившись, Рикардо простаивал у решетки порой до самого рассвета.

Однажды Рикардо открыл мне, что его мучило.

— Американцы, — сказал он, — недавно сняли запрет на телефонные переговоры с Кубой. Я хочу поговорить с дочерью.

В тюрьмах, подведомственных штату Нью-Йорк, звонить по телефону можно только за счет абонента, причем по заранее зарегистрированному номеру. Зарубежные номера телефонный узел тюрьмы не обслуживает. Ценой больших усилий Рикардо удалось уговорить тюремного капеллана разрешить ему пятиминутный звонок из своего кабинета по прямой линии.

Я был в часовне, когда Рикардо, бледный от волнения, вошел в кабинет и протянул капеллану карточку с кубинским номером. Он забыл закрыть за собой дверь, и голоса из кабинета были мне слышны.

— Кто-то отвечает, но почти ничего не слышно, — сказал капеллан, очевидно, протягивая Рикардо телефонную трубку. — Плохое соединение.

— Алло! Алло! — послышались крики Рикардо. Затем наступило странное молчание, которое прервал вдруг отчаянный, сдавленный возглас кубинца:

— Tu по me reconoces? Soy tu papa!»[35]

Я помолился Богу, чтобы дочь Рикардо не повесила трубку. Она ее не повесила. Мне стыдно было прислушиваться к тому, что донеслось из кабинета потом, и я отошел в дальний угол часовни, где из застекленной ниши скорбным и нежным взором смотрела на меня Богоматерь Милосердия — покровительница Латинской Америки.

Глава 5

НЕСЧАСТЬЕ ПО-СВОЕМУ

Суровый и заслуженный

Банда Сохина, которую недавно судили в Москве, занималась захватом автомобилей — как большегрузных, так и легковых. Кто-то из бандитов «голосовал» на шоссе, предлагая шоферу хорошие деньги за небольшой крюк в сторону от трассы. В пути водителю наносили удар ножом или монтировкой. Труп закапывали, машину продавали. На момент задержания за бандой числилось 13 эпизодов. Сохин, главарь, был схвачен в Белоруссии, где он, терзаемый видениями окровавленных жертв, потерял сон и был близок к помешательству. Суд дал членам банды по пятнадцать лет.

Сохин и его сообщники были классическими разбойниками — наподобие тех, что бряцали цепями по Владимирскому тракту и томились вместе с Достоевским в Омском централе. При последних Романовых смертной казни за уголовные преступления не было, как нет ее и теперь в России. В правление Николая I разбойников подвергали жестокому наказанию кнутом, а лицо клеймили каленым железом. Но в 1863 году телесные наказания и пытки были в Российской империи отменены.

Можно предположить, что лет сто тридцать назад разбойники Сохина получили бы примерно те же пятнадцать лет заключения. Здесь опять-таки любопытно вспомнить Достоевского, который в работе над своими романами использовал текущую уголовную хронику. Какие сроки определяли его героям? Парфену Рогожину за убийство любовницы суд назначил пятнадцать лет. Дмитрию Карамазову, обвиненному в убийстве отца, — двадцать. Конечно, бандиты Сохина убили гораздо больше людей, но за молодостью лет они могли бы рассчитывать на некоторое снисхождение. Их ровесник Родион Раскольников, зарубивший топором двух женщин, отделался, как известно, всего восемью годами.

При советской власти банда Сохина, конечно, пошла бы под расстрел. Но теперь уголовные законы вновь несколько смягчились. Все знают, что условия жизни в российских тюрьмах тяжелые, что отсидеть пятнадцать лет непросто. Приговор сохинским разбойникам особого ажиотажа в России не вызвал.

В Тамбове местный «авторитет» предстал недавно перед судом по обвинению в убийстве участкового милиционера, который застал братву на рыбалке в заповедной зоне. Следствие установило, что обвиняемый ранил участкового из ружья, а затем, когда тот пытался отползти в заросли, добил его вторым выстрелом. Приговор — двенадцать лет лишения свободы — российские газеты оценили как суровый и заслуженный…

Мои соседи по американской тюрьме «Фиппсилл», которым я весной 2000 года рассказывал о процессах в Москве и Тамбове, поначалу думали, что я их разыгрываю. Потом они впали в состояние неподдельного умопомрачения.

— Да ведь двенадцать лет — это минимальный срок, наверное? Потом могут еще набавить?

— Нет, в России срок фиксированный. Через двенадцать лет осужденного обязаны отпустить, если, конечно, он не совершит новых преступлений в тюрьме. Бывает даже досрочное освобождение, помилование, но с такой статьей он, скорее всего, отсидит до звонка…

— Ну, а те, что делали carjacking — водителей убивали? Пятнадцать лет — это, наверное, за каждый труп? Пятнадцать умножить на тринадцать… это сколько будет?

— Не грузи напрасно мозги. Пятнадцать лет — это все, по совокупности.

— Быть не может.

— Да ты что, не знаешь, — вмешался в наш спор старый негр по прозвищу Бруклин, — у них в России пятнадцать лет — это все равно что у нас «желтая мама».[36] Представь себе — работаешь четырнадцать часов в день, на хлебе и воде, а к ноге у тебя приковано чугунное ядро. Сколько ты так протянешь?