Интересно, что идея объединенного фронта, предложенная съездом, дополнялась в его документах предложением о создании так называемого параллельного «Демократического союза», иначе — «Союза движений за народовластие»⁵⁴, в который предполагалось вовлечь членов профсоюзов, крестьянских союзов, союзов торговцев, учителей, студентов, политических женских союзов, клубов юристов и издателей в различных городах страны, а также членов парламента, «сочувствующих коммунизму». Последние должны были, по мысли китайских коммунистов, образовать левое руководящее крыло в «Демократическом союзе»⁵⁵. Этот радикальный «союз» был не более чем уловкой: имелось в виду на практике облечь в его форму само сотрудничество КПК и Гоминьдана при непременной гегемонии компартии.

Решения съезда были направлены в каждую партийную организацию. Получил их и Мао Цзэдун. И в середине августа в Чанше под эгидой компартии прошел учредительный съезд «Демократического союза» различных общественных организаций. Одним из руководителей его стал Ли Лисань. Аналогичные объединения были созданы также в Пекине, Хубэе, Шанхае и Гуандуне⁵⁶. Гоминьдановцы, однако, не поддержали эту инициативу.

12 августа 1922 года в Китай вернулся Маринг. Он не мог не чувствовать себя победителем. Ведь с собой он привез две бумаги, которые должны были заткнуть рты всем его недоброжелателям в КПК. Первая из них представляла собой написанную секретарем Исполкома Коминтерна Карлом Радеком инструкцию, в которой полностью поддерживалась инициатива Маринга о вступлении коммунистов в Гоминьдан. В ней подчеркивалось, что Коммунистическая партия Китая должна сохранять внутри Гоминьдана полную независимость и находиться в нем только до тех пор, пока не превратится в массовую политическую организацию. Вторая бумага была директивой Войтинского, являвшегося в то время уже главой Дальневосточного отдела ИККИ. В ней прямо подчеркивалось: «Центральный комитет Коммунистической партии Китая согласно решению Президиума Коминтерна от 18 июля должен… проводить всю свою работу в тесном контакте с тов. Филиппом»⁵⁷. (Это, как мы знаем, был один из псевдонимов Маринга.)

Сразу же по прибытии в Шанхай Маринг, по воспоминаниям Чжан Готао, сообщил руководству компартии: «Коминтерн одобряет идею вступления членов КПК в КМТ [Гоминьдан] и считает, что это новый путь создания объединенного фронта»⁵⁸. 25 августа он посетил Сунь Ятсена, который опять находился в Шанхае, изгнанный из Кантона неожиданно предавшим его Чэнь Цзюнмином. Сидя в уютном кабинете доктора Суня, эмиссар ИККИ информировал лидера Гоминьдана о том, что Москва советует коммунистам Китая объединиться с его партией. При этом он рекомендовал Суню уделять больше внимания рабочему и крестьянскому массовому антиимпериалистическому движению⁵⁹. Дезориентированный изменой милитариста Чэня, Сунь готов был принять его предложения, соглашаясь на реорганизацию Гоминьдана. Он долго думал в те дни о судьбе китайской революции и, по его собственным словам, «разочаровался во всем, во что раньше верил». Еще в Кантоне, сразу же вслед за переворотом бывшего соратника Чэнь Цзюнмина, он «убедился, что единственным действительным и искренним другом китайской революции является Советская Россия»⁶⁰.

Да, Маринг имел все основания торжествовать. Но Чэнь Дусю так просто капитулировать не хотел. Не желали сдаваться и поддерживавшие своего председателя члены избранного на II съезде Центрального исполнительного комитета партии — Чжан Готао, Цай Хэсэнь (он вернулся из Франции в начале 1922 года) и Гао Цзюнъюй, главный редактор только что созданного органа КПК «Сяндао чжоукань», а также кандидат в члены ЦИК Ли Дачжао. 29 августа по требованию Маринга все они собрались на совещание в городе Ханчжоу. Так же как и заключительное заседание Учредительного съезда в Цзясине, проходило оно на воде. Его участники арендовали лодку и в течение двух дней (разумеется, с перерывами на еду и сон) катались по расположенному на краю города живописному озеру Сиху, окруженному причудливыми холмами с высящимися на них изящными средневековыми пагодами. «Наверху — небо, а внизу— Су[чжоу] и Хан[чжоу]», — говорят в Китае, имея в виду красоту здешних мест. Тихие заводи, сплошь покрытые ярко-красными лилиями, на этот раз, однако, к покою не располагали. Лодка тихо скользила меж небольших островков, утопающих в бамбуковых зарослях, но совещание, в котором помимо членов ЦИК и Маринга участвовал еще и переводчик последнего Чжан Тайлэй, развивалось бурно и драматично. Судя по воспоминаниям Чэнь Дусю, все члены Центрального исполкома, присутствовавшие на этой встрече, выступили против предложения коминтерновского агента, резко потребовавшего от них выполнения решений ИККИ. Представитель Кремля на первых порах был поддержан одним Чжан Тайлэем, однако тот не входил в состав ЦИК. Все доводы Маринга встречались в штыки. Наконец он не выдержал и, стремясь добиться перелома в дискуссии, пригрозил отлучением диссидентов от Коммунистического Интернационала. Его речь прозвучала как ультиматум: он в категорической форме потребовал от присутствовавших подчинения коминтерновской дисциплине⁶¹.

И тут Чэнь Дусю все стало ясно. О равноправии с московскими большевиками нельзя было даже мечтать. Его партия, находившаяся в младенческом состоянии, целиком зависела от Москвы, а та требовала одного — беспрекословного послушания. До образования КПК большую часть средств, необходимых для функционирования большевистских кружков, Чэнь Дусю изыскивал сам, в основном за счет издательской деятельности, но с образованием компартии денег стало катастрофически не хватать. Ведь расходы коммунистов все время увеличивались, и если в начале 1921 года они составляли всего 200 долларов, то уже к концу года достигли почти 18 тысяч!⁶² Какое-то время лидеры КПК еще наивно считали, что не должны зависеть от субсидий Коминтерна⁶³. Однако жизнь диктовала свои законы. В 1921 году Коминтерн предоставил молодой партии 16 тысяч 650 китайских долларов, в то время как сумма, которую партия смогла собрать самостоятельно, равнялась одной тысяче. В 1922 году самим китайским коммунистам уже ничего не удалось наскрести, тогда как из Москвы они до конца года должны были получить 15 тысяч⁶⁴. Тут уж кривляться не приходилось. Кремль давал деньги, снабжая не только самого Чэнь Дусю, но и региональные партийные организации, а потому вопрос вставал ребром: либо капитулировать перед авторитетом Москвы и по-прежнему получать от нее финансовую подпитку, либо пойти наперекор Кремлю и лишиться всего. Поразмыслив, участники совещания приняли единственно благоразумное решение: они единогласно проголосовали за вступление в Гоминьдан. «Кто платит, тот и заказывает музыку!»

Должно быть, на душе у них было тошно. И красота чудесного озера вряд ли могла развеять их мрачное настроение. Молчаливо смотрел на них высившийся на северо-западном берегу Сиху каменный Юэ Фэй — памятник великому полководцу южносунской династии, обретшему здесь последний покой. Не ирония ли судьбы была в том, что фатальное совещание, превратившее КПК в послушный инструмент зарубежных политиков, состоялось близ могилы бесстрашного воина, прославившегося своим патриотизмом?

ВСТУПЛЕНИЕ В ГОМИНЬДАН

Узнав о решении ЦИК КПК вступить в Гоминьдан, Сунь Ятсен одобрил его⁶⁵. По указанию Чэнь Дусю переговоры с доктором Сунем начали Ли Дачжао и еще один активист компартии, Линь Боцюй. Последний имел широкие связи в гоминьдановском руководстве, поскольку на заре своей юности (в 1922 году ему было уже тридцать семь лет) вступил в члены суньятсеновского «Объединенного союза», а затем участвовал в антимонархической революции. Вспоминая впоследствии о переговорах, Ли Дачжао писал, что обсуждал с Сунь Ятсеном «вопрос о возрождении Гоминьдана в целях возрождения Китая». Иными словами, говорил с лидером Гоминьдана о реорганизации его партии и в политическом, и в организационном отношениях, в частности — о допущении в нее коммунистов. «Помню, как-то раз мы с господином Сунем оживленно обсуждали его план реконструкции государства, — вспоминал Ли. — Прошло несколько часов, а мы с господином все без устали… разговаривали, едва не забыв о еде. Вскоре сам господин [Сунь] высказался за союз. Он рекомендовал мне вступить в Гоминьдан»⁶⁶. После этого, в начале сентября 1922 года, Сунь Ятсен принял в ряды своей партии Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Цай Хэсэня и Чжан Тайлэя⁶⁷.