Разъясняя эту концепцию с трибуны II Всемирного конгресса Коминтерна, Ленин особое внимание обращал на временность нового курса, подчеркивая, что он носит чисто тактический характер. По его словам, выходило, что большевики, признавая национальный характер революционного движения на Востоке и поддерживая восточных национал-революционеров в их борьбе против империализма и феодальной реакции, вместе с тем будут делать все от них зависящее, чтобы при случае помочь своим коммунистическим организациям в этих странах свернуть головы этим националистам. Он утверждал, что коммунисты должны оказывать поддержку буржуазной демократии стран Востока лишь в том случае, если ее представители являются действительно национальными революционерами, не препятствующими коммунистам в воспитании и организации в наиболее революционном (фактически коммунистическом) духе крестьянства и широких масс эксплуатируемых, в поддержке их борьбы против помещиков и всяких проявлений феодализма, а также в безусловном сохранении самостоятельности пролетарского движения даже в зачаточной его форме. Ленин даже говорил о том, что, если буржуазные демократы будут чинить коммунистам препятствия в укреплении их организаций и в осознании их особых задач, задач борьбы с буржуазно-демократическими движениями внутри их наций, то в этом случае коммунисты обязаны будут бороться против реформистской буржуазии²⁴⁷. Иными словами, поддерживать-то мы национал-революционеров будем, но только в том случае, если они не будут мешать нам организовывать массы на борьбу против этих же самых национал-революционеров!²⁴⁸

Все это Маринг попытался донести до собравшихся, сделав упор на том, что политика большевиков в Китае должна быть гибкой. Однако речь Маринга не произвела никакого впечатления на делегатов. Первым сторонникам коммунизма в Китае было чрезвычайно трудно осознать необходимость одновременного постижения как теории классовой борьбы пролетариата против буржуазии, так и концепции антиимпериалистического сотрудничества. Коммунизм манил их главным образом своей революционностью, романтикой классовых битв, эгалитарными идеалами.

Не смог тогда принять концепцию Ленина и Мао Цзэдун, несмотря на то, что, по его же словам, «давно уже понял, что в этом мире самыми твердыми оказываются только те, кто проявляют исключительную мягкость». Но таково уж было свойство его натуры. Горячий шаошанец, по его же словам, был в молодые годы часто «не в состоянии следовать этой истине», которую в Китае изрек еще Лаоцзы. Я «сознательно отвергал ее, — признавался он в минуту откровения, — и поступал прямо противоположно без всякого сожаления»²⁴⁹.

Участники съезда были уже готовы подвести итоги, как вдруг вечером 30 июля какой-то мужчина средних лет в черном халате заглянул к ним в комнату. На вопрос, кто он такой, незнакомец пробурчал, что он ищет директора издательства господина Вана (самая распространенная в Китае фамилия, все равно что у нас Иванов). Он тут же исчез, но Маринг очень взволновался и велел всем разойтись. Остались только хозяин и его приятель, делегат от Кантона Чэнь Гунбо. Не прошло и четверти часа, как в особняк нагрянула французская полиция.

— Кто хозяин дома? — спросил инспектор по-французски.

— Я, — ответил Ли Ханьцзюнь, неплохо знавший этот язык.

— Что у вас было за собрание?

— Никакого собрания не было, — возразил Ли. — Просто несколько профессоров из Пекинского университета обсуждали планы издательства «Новая эпоха» [такое издательство действительно существовало с июня 1921 года; было оно легальным и официально к коммунистам отношения не имело, хотя тайно и финансировалось Коминтерном].

— А почему в доме так много книг?

— Я учитель. Эти книги нужны мне для работы.

— А зачем вам столько книг о социализме?

— Я по совместительству работаю редактором; что мне дают, то я и просматриваю.

— У вас тут были двое иностранцев. Кто они?

— Это два англичанина, профессора из Бэйда. Приехали в Шанхай на летние каникулы да и зашли поболтать.

Затем инспектор стал допрашивать Чэнь Гунбо по-английски. Французского Чэнь не знал.

— Вы японец? — почему-то спросил он.

— Нет, — ответил Чэнь. — Я приехал из Гуандуна.

— Зачем вы приехали в Шанхай?

— Я профессор Гуандунского юридического института. Сейчас у меня летние каникулы, вот и приехал в Шанхай поразвлечься.

— Где вы остановились?

— Здесь.

Потоптавшись еще немного, полицейские осмотрели дом. Но, по-видимому, не очень старались, так как ничего не нашли. Это и спасло Ли Ханьцзюня и Чэнь Гунбо. Ведь в одном из ящиков стола в спальне Ли лежал проект «Программы Коммунистической партии Китая»!

Глубокой ночью заговорщики собрались в доме у Чэнь Дусю, где жили Ли Да и Ван Хуэйу. Было понятно, что продолжать заседания в Шанхае уже нельзя. Мао Цзэдун считал, что надо уехать куда-нибудь подальше, но Ван Хуэйу предложила перебраться в ее родной городишко Цзясин, расположенный на берегу озера Наньху, примерно в 120 ли к югу, в провинции Чжэцзян. Там можно было нанять лодку и провести заключительное собрание на озере. Почти все согласились, только несколько человек по разным причинам решили не ехать. Чэнь Гунбо, например, был страшно напуган. Ведь в Шанхай он приехал с молодой женой, а теперь их медовый месяц грозил обернуться трагедией! Договорившись с Ли Да, он вместе с супругой срочно выехал на несколько дней в город Ханчжоу (провинция Чжэцзян), более чем за двести ли к югу от Шанхая. Не дожидаясь окончания съезда, вернулся в Хунань Хэ Шэхэн: большинство делегатов считали, что он ничего не понимает в марксизме, а потому попросили Мао отправить его домой под каким-нибудь благовидным предлогом. В связи с тем, что за его домом была установлена слежка, не смог покинуть город Ли Ханьцзюнь. Да и Маринг с Никольским тоже решили не выезжать из Шанхая, чтобы не привлекать к себе внимания.

31 июля рано утром оставшиеся десять участников форума, в том числе и Мао, в сопровождении Ван Хуэйу отправились на поезде в Цзясин. Вместе с ними поехал и Сяо Юй, старый друг Мао Цзэдуна, который, оказавшись в Шанхае и узнав о съезде от Мао, решил посмотреть, чем дело кончится. Ван разместила всех в местной дорогой гостинице с совсем не подходившим к данному случаю названием — «Счастливые супруги». В этом отеле они и наняли лодку. Умывшись и позавтракав, около десяти утра Мао и все остальные, за исключением Сяо Юя, отправились на озеро. Лодка оказалась достаточно просторной, с большой каютой. В ней все разместились и поплыли на середину озера. Им повезло. Погода была неважная, моросил мелкий дождь, поэтому отдыхающих было совсем немного. После обеда их вообще почти не осталось.

В отсутствие представителей Коминтерна делегаты приняли «Программу», «Решение о целях КПК» и «Манифест» в крайне левых, ультрареволюционных редакциях. Они, похоже, чувствовали себя героями и никого не боялись. После этого единогласно избрали Чэнь Дусю секретарем Центрального бюро партии. (В 1922 году пост секретаря будет переименован в пост председателя Центрального исполнительного комитета, а в 1925 году — Генерального секретаря ЦИК; Чэнь Дусю будет занимать его вплоть до июля 1927 года.) В Центральное бюро вошли еще два человека: Чжан Готао (ответственный за оргработу) и Ли Да (ответственный за пропаганду). В отсутствие Чэнь Дусю обязанности секретаря были возложены на Чжоу Фохая.

Было уже шесть часов вечера, но возвращаться на берег никто не хотел. Сидя в лодке, молодые люди дружно кричали: «Да здравствует Коммунистическая партия Китая!», «Да здравствует Третий Интернационал!», «Да здравствует коммунизм — освободитель человечества!»²⁵⁰ Отвечало ли им эхо или нет, неизвестно.

Часть III

НАЦИОНАЛИЗМ ИЛИ СОЦИАЛИЗМ?

УРОКИ БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ТАКТИКИ

То, что делегаты съезда проявили излишний норов, пойдя наперекор директивам представителей Коминтерна, сразу же дошло до Маринга. А он терпеть непослушания со стороны политических малолеток не собирался. После форума он потребовал от Чэнь Дусю (через его представителя Бао Хуэйсэна) немедленно вернуться в Шанхай и взять на себя непосредственное руководство партией¹. И, несмотря на то, что у Чэня имелись свои планы (он, например, полагал целесообразным перевести штаб-квартиру КПК в Кантон²), «китайский Луначарский» вынужден был подчиниться. Портить только что установившиеся отношения с Москвой ему не хотелось. В сентябре 1921 года он ушел в отставку с поста председателя Гуандунской провинциальной комиссии народного просвещения и прибыл в Шанхай.