Тогда Мао сказал: „У СССР и Китая намного больше дивизий, чем у США и их союзников, — почему же нам не ударить?“

Тогда Хрущев, уже волнуясь, сказал, что сейчас счет идет не на дивизии, а на атомные бомбы, а Мао спросил: „Сколько бомб имеет СССР, а сколько США?“

Сцена снова повторилась, подплыл очередной советник, и Хрущев задал ему вопрос и прошептал: „Не называй точную цифру“, — опасаясь утечки самой секретной информации. Когда Н. С. сообщил о примерном соотношении ядерных потенциалов, тот сказал, что в результате обмена ядерными ударами может погибнуть половина населения Земли, но у СССР вместе с Китаем людей больше, и в результате будет достигнута победа коммунизма во всем мире.

После этого Хрущев уже в состоянии большого волнения стал говорить: „Это совершенно невозможно, а что произойдет с советским народом, с малыми народами наших союзников — поляками, чехословаками, — они исчезнут с лица земли“.

На это Мао Цзэдун будто бы заметил, что малые народы должны принести себя в жертву делу мировой революции»²⁶².

Вряд ли Хрущев был потрясен тем, что Мао сказал о войне. Все это он уже слышал от него в Москве в ноябре 1957-го. Раздражение вызвала форма приема: бассейные переговоры, естественно, показались ему неприличными.

Во время обмена мнениями Мао предъявил Хрущеву целый ряд претензий, которые скопились у него к Советскому Союзу за годы сталинского руководства, повторив то, что уже говорил Юдину. Список был настолько большой, что Хрущев растерялся: «Вы защищали Сталина. Меня критиковали за критику Сталина. А теперь все наоборот». Впрочем, ничего особенно хорошего он и сам о Сталине сказать не мог. Лишь заметил: «Мы говорим о достижениях Сталина, среди его достижений и мы [с Вами]»²⁶³. Ну, с этим Мао конечно же согласился.

Но в целом впечатление у него от встречи с Хрущевым осталось самое неприятное, и он не скрывал этого от своего окружения. «Их истинные намерения, — говорил он, — контролировать нас. Они пытаются связать нас по рукам и ногам, но ведут себя как идиоты и своими заявлениями раскрывают все свои замыслы»²⁶⁴.

Помимо прочего Мао очень не понравилось скептическое отношение Хрущева к «народным коммунам». На дворе была середина лета, и народный энтузиазм по поводу «большого скачка» бил все рекорды, а вальяжный советский гость позволял себе выражать сомнения. Мао сказал Хрущеву, что впервые со времени образования КНР по-настоящему чувствует себя счастливым, с гордостью сообщил о небывалом урожае зерновых, который предстояло собрать. И даже не удержался и «подколол» его: зная, что в СССР зерна не хватало, спросил как бы между прочим:

— У нас образовались солидные излишки пшеницы, и мы теперь озадачены, что с ними делать. Не дадите ли полезного совета?

— У нас избытков зерна никогда не было, — нашелся Хрущев и бухнул: — Китайцы не дураки, найдут, что с ними делать²⁶⁵.

На секунду Мао оторопел, но затем, справившись с собой, рассмеялся. И только столкнувшись вскоре с серьезными экономическими проблемами, не мог не вспомнить о злой шутке Хрущева.

Засела у него в памяти и другая острота лидера КПСС. Как-то в один из дней переговоров Хрущев, смеясь, объявил, что русские инженеры в Китае называют китайскими шагающими экскаваторами китайских рабочих, которые вручную, в плетеных корзинах на коромыслах, перетаскивают грунт на строительстве котлованов. Мао тогда расхохотался, но обиду в душе затаил²⁶⁶.

А вскоре, в конце августа, отдал приказ начать артиллерийский обстрел прибрежных островов Цзиньмэнь и Мацзу в Тайваньском проливе, находившихся в руках гоминьдановцев. Хрущев тут же предложил перебросить в помощь «китайским братьям» «дивизию самолетов», но Мао нервно дал понять, что такое предложение его «обидело». «Мы и сами можем решить свои проблемы», — объяснил он Хрущеву.

На самом же деле брать острова он не собирался. Военное присутствие Чан Кайши у берегов КНР было ему выгодно: оно должно было сплачивать китайский народ на борьбу за выполнение планов партии! Военная же акция имела целью одно: продемонстрировать всему миру, в том числе лидерам КПСС, боевой дух и возросшую мощь китайской армии[132].

Ничего не поняв из того, что произошло²⁶⁷, Хрущев на всякий случай предупредил американского президента: если он захочет вмешаться в конфликт, руководство СССР будет рассматривать нападение на КНР как нападение на Советский Союз. При этом даже намекнул, что не остановится перед нанесением ядерного контрудара по «агрессору». О чем известил и Мао Цзэдуна[133], который на этот раз выразил ему «сердечную» благодарность²⁶⁸.

Между тем в начале ноября 1958 года, столкнувшись с первыми экономическими трудностями, Мао дал команду снизить темпы «большого скачка». А затем в декабре добавил: «К чему спешка? Поскорее попасть к Марксу и услышать из его уст похвалу?» Теперь в 1959 году планировалось выплавить уже не 30, а 20 миллионов тонн стали (в мае же 1959 года этот показатель был снижен до 13 миллионов). Только зерна Мао по-прежнему хотел собрать очень много — не менее 525 миллионов тонн, то есть в два с половиной раза больше, чем в 1958 году²⁶⁹.

На очередном пленуме ЦК КПК, состоявшемся в конце ноября — начале декабря 1958 года, он подал прошение об отставке с поста Председателя КНР. Как мы помним, желание уйти с должности президента появилось у него еще летом, и вот наконец он смог снять с себя эти обязанности. Ритуальный характер поста Председателя КНР давно раздражал его. На это место он рекомендовал Лю Шаоци, и пленум конечно же единодушно принял его предложение. Через несколько месяцев, в апреле 1959 года, отставка Мао и назначение Лю были официально утверждены китайским парламентом. Мао оставил за собой только главный пост — Председателя ЦК КПК²⁷⁰.

В стране между тем назревала катастрофа. Возникли серьезные диспропорции в развитии народного хозяйства. С середины декабря 1958 года перебои с продовольствием стали ощущаться везде. Даже из чжуннаньхайской правительственной столовой исчезли мясные блюда. Во всех городах люди сутками стояли в очередях. В Пекине по карточкам на месяц можно было получить не больше 330 граммов арахисового масла (для партийных работников норма составляла 500 граммов) и, если особенно повезет, полкило мяса на человека. Норма риса составляла 14 кг. Сахара же выдавали всего по 500 граммов на семью из трех человек²⁷¹. В Аньхое, Ганьсу и Сычуани начался голод, который скоро охватил и другие провинции. По некоторым данным, голодало 25 миллионов человек²⁷². К весне 1959-го Мао наконец понял, что «большой скачок» не достиг своих целей. Гнев его не имел пределов. Во всех бедах он обвинил местные кадры, введшие его в заблуждение. «Как же много лжи! — негодовал он. — Если надавить сверху, снизу будет сочиться ложь»²⁷³.

На заседаниях и совещаниях он теперь ругал партийцев за то, что те «заботятся не о быте народа, а только о производстве»²⁷⁴. Однако отказываться от «народных коммун» не собирался. Просто хотел взять тайм-аут для того, чтобы в новом, 1959 году совершить еще больший «скачок».

В конце июня 1959 года Мао решил съездить к себе на родину, в Шаошаньчун. Он не был там тридцать два года. В глубине души он надеялся, что уж там-то от своих земляков узнает истинное положение дел. И не ошибся. За два дня он увидел и услышал такое, что, похоже, глубоко потрясло его. На могиле его родителей не было каменного надгробия, небольшой буддийский храм, где когда-то молилась его мать, был разрушен. «Это случилось после того, как в деревне организовали „народную коммуну“, — рассказывал лечащий врач Мао, сопровождавший его в поездке. — Кирпичи стен святилища пошли на строительство „доменной печи“, а все деревянные части храма были сожжены в топке этой же печи». Зайдя в гости к родственникам, Мао и здесь увидел разруху. В доме было шаром покати: ни утвари, ни глиняных печей. Он выслушал жалобы местных жителей, посмотрел на переплавленные в бесформенные куски металла кастрюли и чугунки, вздохнул и уехал. «Если вы не в состоянии насытиться в общественной столовой, то лучше ее закрыть, — сказал он напоследок. — Нечего зря переводить продукты… Если вам не удается получить хорошую сталь, то лучше тоже не тратить на это силы»²⁷⁵.