— Ну… в общем… — Я не знала, как реагировать.

— Не важно. Можно оставить снимки?

— Конечно, их распечатали для вас.

— Благодарю. За многие годы через мои руки прошло немало предметов религиозного искусства, но ничего подобного видеть не доводилось, — сказал он, вкладывая фотографии обратно в конверт.

— Теперь расскажите, что вы обнаружили в церковном архиве, — напомнила я.

— Среди ничем не примечательных бумаг попалось письмо некой мисс Кэтрин Дьюнан, посланное в 1900 году ректору в Каслбойне, преподобному Эйлмеру. В отношении святилища Пресвятой Девы она писала, что является наследственной хранительницей его «главного сокровища», которое, как и ковчег в форме статуи, было спрятано в четырнадцатом веке по указанию Джоан, графини Марча… В чем дело, дорогая моя? — Он заметил, что я улыбнулась.

— Я-то думала, вы потомок Джоан.

Он смутился.

— Прошу прощения, так получилось. Это было необходимо, потому что…

Жестом я дала понять, что объяснения не нужны.

— Я знаю почему. Пожалуйста, продолжайте.

— Поскольку в те времена христианская вера была единой, мисс Дьюнан искренне полагала, что ректор и ее «разлученные братья» — так названа в письме община Церкви Ирландии[20] — должны знать, что она оставляет после себя сведения о местонахождении того и другого. С этой целью ею финансировалось изготовление и установка витражного окна в новой Римско-католической церкви. «Лицезрея его, — писала она ректору, — прихожане ваши да обретут правду», подразумевая, конечно же, что им следует вернуться к старой вере и почитанию Девы Марии. Экуменического сотрудничества между церквями тогда не было, и храмы каждой предназначались исключительно для своей паствы. Так что задача, которую мисс Дьюнан ставила перед ними, была не из легких. Эйлмер просто написал на конверте «мания на религиозной почве» и, по всей вероятности, ответить не удосужился. Тем не менее, на мое счастье, письмо сохранилось.

— Как я понимаю, вам известно, что закодировано в оконных изображениях.

— Конечно. Символы указывают на кладбище Магдалины… и на это. — Джонстон обвел рукой неф собора.

Хотя я бывала здесь столько раз, что и не припомнить, только сейчас осознала, как много вокруг могильных плит и надгробий — на земле и среди разрушенных стен.

— Думаю, что символы — ее идея, — сказала я.

— Вполне возможно, тем более что в письме есть еще одна небольшая головоломка. Как у вас с латынью?

— Неплохо как будто.

— Вам это понятно? — Он повернул лист бумаги так, чтобы я смогла прочесть.

— На первый взгляд — указание на то, где ее похоронить, — предположила я. — Правда, в таком случае было бы скорее написано «ad sanctos» вместо «cum sanctissimis».

— Почему же?

— «Ad sanctos» означает «со святыми рядом» — то есть похоронить вблизи того места, где хранятся церковные реликвии, обычно в алтаре или под ним. — Мой взгляд упал на восточную торцевую, стремя окнами стену нефа, которая, в отличие от других стен храма, сохранила первозданную высоту. Примерно в средокрестии — на пересечении поперечного нефа с продольным — над землей возвышалось надгробие, загораживая каменную плиту, за которой когда-то стоял главный алтарь.

— И я так понял, — согласился Джонстон. — По словам Рональда Дэйвисона, в девятнадцатом веке здесь все перекопали, возможно, и под главным алтарем тоже.

— Насколько мне известно, найти ничего не удалось.

— Вот и ректор так сказал. А что, по-вашему, означает «in media chart»?

— «В центре клироса» — там, очевидно, где стояли скамьи для хористов, обычно между средокрестием и главным алтарем. — Я показала пальцем. — Прямо за тем надгробием. Еще одно место в церкви, где в Средние века хоронили влиятельных особ.

— Совершенно верно. Поэтому в конце письма мисс Дьюнан уведомила преподобного Эйлмера, что получила разрешение приходского священника быть похороненной на клиросе собора Святых Петра и Павла «cum sanctissimis». Как думаете, что она хотела сказать? Не уверен, что правильно понял смысл.

— «Cum sanctissimis» — «вместе с наисвятейшим», — перевела я. — Мисс Дьюнан хотела, чтобы ее похоронили не рядом, а вместе с самой священной реликвией. Думаю, я точно знаю, что она имела в виду. Реликвия, привезенная Робером де Фэ из Иерусалима, с течением времени стала известна как «главное сокровище» святилища. Но после того как в Каслбойн доставили новый ковчег, вопрос, который до той поры замалчивался, вышел на первый план: что обладает большей целительной и чудотворной силой — новая реликвия или образ Пресвятой Девы, византийская икона, как я теперь считаю? Когда в городе вспыхнула открытая конфронтация, реликвию и ковчег спрятали в безопасном месте.

В глазах Джонстона вспыхнул огонек, которого раньше не было.

— Но если ковчег поместили в склепе на кладбище Модлинс, то реликвия все последующие годы хранилась в семействе Дьюнан.

Я чувствовала, как забилось сердце, и уже знала, к чему все идет. С трудом удержалась, чтобы сразу не выпалить то, что вертелось на языке, глубоко вздохнула и собралась с мыслями. Джонстон терпеливо ждал. Он оставлял за мной право сказать главное.

— И Кэтрин, последняя в роду, попросила похоронить ее «cum sanctissimis» — завещая после смерти положить святую реликвию вместе с ней в гроб. Просьбу исполнили, и она унесла семейную тайну с собой в могилу — в буквальном смысле.

— Вы и правда умница. А как вы думаете, что представляла собой «самая священная реликвия»?

— Пожалуй, догадываюсь. Еще раз достаньте фотографии, объясню.

Я выбрала один из снимков статуи в развернутом виде.

— Скульптор изваял Деву в образе кормящей матери, вы видели. И когда она открывается, то здесь… — Я показала ему углубление и зажим. — Вот где должна была храниться реликвия, становясь как бы частью ее тела. Поэтому могу предполагать, что из Иерусалима в Каслбойн попала одна из самых сокровенных реликвий, связанных с Пресвятой Девой, — ее молоко.

— Не вижу оснований сомневаться в вашей правоте. — Джонстон наградил меня подобием улыбки. — Следующий вопрос — что делать дальше? — Он спрятал снимки в конверт.

Я знала, о чем он беспокоился.

— Ничего, — сказала я.

В знак согласия Джонстон кивнул. Решено — реликвия останется в могиле, вместе с Кэтрин Дьюнан.

Издали донесся автомобильный гудок, и он посмотрел на часы.

— Мне пора. Я заказал такси, чтобы ехать в аэропорт. Хочу только попросить об одолжении. Мне говорили, что, кроме Теренса, у вас работал брат той несчастной молодой женщины. Не откажите передать ему от моего имени… — Достав из папки конверт, он протянул его мне. — Это ни в коей мере не компенсация зато, что случилось с его сестрой. Просто я чувствую, что моя семья у него в долгу, и хочу рассчитаться. — Он насторожился. — Вы ничего сейчас не слышали?

Какой-то звук действительно был. То ли камень сверху сорвался, то ли ветка под ногой хрустнула. Но рыскавший в руинах ветер тут же его унес, и я ничего не успела разобрать.

Прежде чем Джонстон уехал, мы разыскали могилу мисс Дьюнан. Миновали надгробие, стоящее на пересечении продольного нефа с уже не существующим трансептом,[21] и в нескольких шагах позади него увидели на земле плоскую плиту. От других могильных плит, разбросанных поблизости, она отличалась лишь тем, что лежала точно в центре клироса. Лаконичную надпись высекли таким неглубоким шрифтом, что читалось с трудом.

Глядя на простой памятник в продуваемых ветром развалинах, я представила себе темное полированное дерево скамей для хористов по обе стороны нефа, чуть дальше за ними — яркое великолепие запрестольного образа, мозаичное стекло в трех готических окнах по восточной стене. Мгновение пронеслось, и витражи снова превратились в пустые глазницы, уставившиеся в пепельно-серое небо.