В памяти Лоренцо вспыхнуло воспоминание о том, как Малдуин бежит на свет прожектора орочьего боевого вагона, и он почувствовал резкую боль в животе.

— Они не найдут его, — тихо сказал катаканец. Вудс одарил его удивленным, почти молящим взглядом, и Лоренцо понял, что должен поведать последнюю историю Малдуина Акульего Укуса, дабы легенда о нем продолжала жить. Эта честь и обязанность лежала теперь на его плечах. Поэтому он набрал воздух в грудь, на мгновение закрыл глаза, чтобы подобрать нужные слова, и рассказал ее. Он описал, с какой отвагой погиб Малдуин. Лоренцо упомянул о ране на его голове, ведь то, что несмотря на нее, он продолжал сражаться, делало его еще более героическим, и немного преувеличил количество убитых им орков — ведь вокруг было темно и много дыма. На боевом вагоне вполне могло оказаться четырнадцать или пятнадцать зеленокожих, а Лоренцо не хотелось преуменьшать заслуг товарища. Вудс слушал рассказ с все возрастающим уважением в глазах, и когда Лоренцо закончил, он тяжело выдохнул через крепко стиснутые зубы и согласился, что Акулий Укус пал смертью храбрых. Лоренцо чувствовал странную гордость из-за того, что был там и видел этот храбрый поступок, но более всего оттого, что теперь о его товарище никогда не забудут, и все стало казаться ему чуточку светлее.

— Некоторые видели, как погиб Башка, — поведал ему в ответ Вудс. — С ним было пару наших, орки прочесывали джунгли, поэтому они не успели найти хорошее укрытие до того, как все покатилось к чертям собачьим. Они видели, как Башка позволил оркам найти себя, ведь сделай они еще пару шагов, то натолкнулись бы на Дикаря и еще, возможно, Стрелка. Он отдал жизнь, чтобы выиграть для остальных время. Выскочил и принялся стрелять по всему, что движется. Признаюсь, у меня частенько не находилось времени для старины Башки, я думал, что он слишком часто вякает не к месту — но, по словам остальных, прошлой ночью Мэрбо мог бы им гордиться. Он в одиночку уложил десять или двенадцать орков, и продолжал сражаться еще достаточно долго, чтобы другие перегруппировались и начали отстреливаться.

— Что случилось? — спросил Лоренцо. — В смысле, из-за чего все началось? Мы уже прошли лагерь, когда…

— Ах, да, — скривившись, сказал Вудс, — чуть не забыл, что ты был впереди, и ничего не видел. Но, могу поспорить, ты и сам догадаешься. Уверен, ты знаешь, кто был достаточно туп, чтобы напороться на орочью ловушку и подорваться на ней ко всем чертям.

— Макензи? — догадался Лоренцо. Выражение лица Вудса и сквозившее в его голосе отвращение послужили ему неплохой подсказкой.

— Кто же еще? — подтвердил он. — Наш дорогой комиссар.

— Но даже он…

— Все из-за синего света. Появился будто из ниоткуда. На секунду я почувствовал его в своей голове, он словно сканировал меня, читал мой разум, но затем двинулся дальше. Макензи… скорее всего, свет выбрал слабейшего из нас. Макензи встал и, словно в трансе, пошел вперед. Сержант пытался остановить его — он поднял лазган и пригрозил, что если тот сделает еще хотя бы шаг, то пристрелит его. Не знаю, почему его это так заботило, утони Макензи в трясине, лично я за ним ничуть бы не горевал. Но Старый Упрямец, похоже, сумел привлечь к себе его внимание. Макензи замер и уставился на Старого Упрямца, а за ним мерцал синий свет. Думаю, именно Стрелок первым заметил растяжку. Макензи перешагнул ее одной ногой. Одному Богу-Императору ведомо, как он не подорвался. Старый Упрямец приказал всем отойти, а сам продолжил тихо и мирно говорить с комиссаром. Макензи слушал сержанта, понимая, что тот говорит верно, но он все еще хотел добраться до того света, в общем, сам знаешь. Макензи спрашивал, почему он должен нам верить. Он говорил о происшествии на реке и обвинял сержанта в том, что тот хочет его смерти. Я понял, что мы оказались в передряге, и все равно привлечем к себе орков, даже если он не зацепит ту чертову растяжку. Старый Упрямец продолжал шептать, пытаясь успокоить комиссара, но тот впал в истерику.

— Именно так синий свет и поступает, — печально сказал Лоренцо. — Он играет на наших чаяниях и страхах. А Макензи и так уже был напуган…

Он замолчал, поняв, что сболтнул лишнее. Он признался в своем страхе перед Вудсом — солдатом, который если чего и боялся в жизни, то никогда не подавал вида.

Но это уже казалось не столь уж важным.

— В этом есть смысл, — произнес Вудс. — Думаю, где-то глубоко внутри Макензи хотел верить, хотел, чтобы его переубедили, но синий свет просто оказался слишком сильным для него.

— Что с Бракстоном?

— Отдам ему должное, — признался Вудс, — он попытался. Полез вперед, зашел в опасную зону, чтобы только поговорить с Макензи и подтвердить слова Старого Упрямца. Но стоило ему открыть рот, как Макензи, он просто… казалось, крыша у него окончательно съехала. Комиссар обвинил Бракстона в предательстве, сказал, что остался один и больше никого не собирается слушать. Он закрыл глаза и уши, словно ему было больно, и заорал, чтобы все заткнулись, оставили его в покое и дали подумать. Конечно, тогда все и закончилось. Бракстон сделал шаг вперед — не знаю зачем, возможно, он просто хотел забрать Макензи — но комиссар уже все для себя решил.

— Или, скорее, свет решил все вместо него, — пробормотал Лоренцо.

— А остальное, как и комиссар Макензи — уже история.

— А Бракстон?

— О, за него не волнуйся. Старый Упрямец вытащил его из зоны взрыва, чуть сам не погиб. А вот это была бы уже трагедия!

— Мне не стоило останавливать его, — сказал Лоренцо. — Акульего Укуса. На реке. Он мог убить Макензи, но я думал… Не знаю, что думал. Если бы я смолчал и дал ему… Акулий Укус был бы жив. И Башка…

— Не все так просто, — сказал Вудс с большим пониманием, чем даже мог ожидать от него Лоренцо. — Никто не мог заставить Акульего Укуса делать то, чего он не хотел. Ты просто дал ему повод задуматься, вот и все. Он отпустил Макензи по той же причине, по которой это сделал бы любой из нас: когда страховка комиссара оборвалась, но он сумел дотянуться до веревки, то очень удивил всех. Ты был прав, Лоренцо. Нельзя лишать человека второго шанса, если он показал себя подобным образом.

— Даже если и так…

— Если бы свет не околдовал Макензи, — бросил Вудс, — он сделал бы это с кем-то другим. Возможно, с Бракстоном. Или… или… я говорил, Лоренцо, что чувствовал его в своей голове. Я слышал, как он звал меня — и, думаю, в ту секунду я сделал бы все, что он мне сказал.

Этим все было сказано. Это был не тот Вудс, которого знал Лоренцо. Он тревожно обернулся к товарищу.

— Но ты ведь ничего не рассказал о себе. Как у тебя все закончилось… точнее, как ты справился. Прошлой ночью.

— Насчет меня не волнуйся, — радостно ответил Вудс. — У меня все нормально. Правда. Просто немного устал, но ты ведь знаешь Грейсса, он всегда думает, будто присматривает за нами. Серж сказал, что если я не прилягу, то он сам вырубит меня.

— Верно, — сказал Лоренцо, не до конца поверив его словам. Когда на его товарища упал солнечный свет, он внезапно понял, насколько тот был бледен. На его лбу блестели капельки пота, словно его лихорадило — или, возможно, ему было просто жарко под орочьими мехами.

— Серьезно, — сказал Вудс, — если думаешь, что я выгляжу плохо, то ты еще не видел того орка, который это со мной сделал. В смысле, двадцать орков!

Катаканец тут же пустился в подробный пересказ каждого своего удара, выстрела и выпада дьявольским когтем против орочьих орд.

Через какое-то время Лоренцо перестал слушать. Он прислушался к далеким, приглушенным звукам за стенами хижины: шаги, скрежет, странные обрывки разговоров. Казалось, будто он провалялся в кровати целую вечность, и ему больше всего хотелось вдохнуть свежий воздух и поговорить с товарищами, с которыми, как он думал, больше никогда не увидится. Узнать, что нового случилось за время его отсутствия.

Он понимал, что должен подождать, так как не знал, насколько серьезны его раны. Лоренцо не чувствовал особенной боли, но в голове у него царила сумятица, и, возможно, у него был шок. Возможно, он получил заражение. Но, обычно, ему об этом поведал бы Башка, который бы стоял у его кровати с охапкой лечебных трав. Ждать дольше Лоренцо просто не мог.