Нам, путешественникам в далекие страны, редко посещаемые англичанами или другими европейцами, нетрудно сочинить описание диковинных животных, морских и сухопутных. Между тем главная цель путешественника — просвещать людей, воспитывать в них добродетель, совершенствовать их ум при помощи хороших и дурных примеров в жизни чужих стран.

От всей души я желал бы издания закона, который обязывал бы каждого путешественника перед получением им разрешения на опубликование своих путешествий давать перед лордом верховным канцлером клятву, что все, что он собирается печатать, — безусловная истина. Тогда бы никто не вводил в обман доверчивую публику, как это делают некоторые писатели. Желая придать своим сочинениям побольше занимательности, они угощают читателя самыми грубыми вымыслами^{*}.

В юности я с огромным наслаждением прочел немало путешествий. Но, объехав с тех пор почти весь земной шар, я на основании собственных наблюдений убедился, сколько нелепых басен содержится в этих книгах, и проникся величайшим отвращением к такого рода чтению.

Я отлично знаю, что сочинения, не требующие ни таланта, ни знаний и никаких вообще дарований, кроме хорошей памяти или аккуратного ведения дневника, не могут особенно прославить их автора. Весьма вероятно также, что путешественники, которые посетят впоследствии страны, описанные в этом сочинении, обнаружив мои ошибки и сделав много новых открытий, оттеснят меня на второй план и сами займут мое место, так что мир позабудет, что был когда-то такой писатель. Если бы я писал ради славы, это доставило бы мне большое огорчение, но так как моей единственной заботой является общественное благо, то у меня нет никаких оснований испытывать разочарование.

Признаюсь, что мне нашептывали, будто мой долг английского подданного обязывает меня сейчас же по возвращении на родину представить одному из министров докладную записку о моих открытиях, так как все земли, открытые подданным, принадлежат его королю.

Но я сомневаюсь, чтобы завоевание стран, о которых я говорю, далось нам так легко, как завоевание Фердинандом Кортесом^{*} беззащитных американцев. Лилипуты, по моему мнению, едва ли стоят того, чтобы для покорения их снаряжать армию и флот. В то же время я не думаю, чтобы было благоразумно или безопасно произвести нападение на бробдингнежцев или чтобы английская армия хорошо себя чувствовала, когда над ней покажется Летучий остров. Правда, гуигнгнмы как будто не так хорошо подготовлены к войне. Однако, будь я министром, я никогда не посоветовал бы нападать на них. Их благоразумие, единодушие, бесстрашие и любовь к отечеству с избытком возместили бы все их невежество в военном искусстве. Представьте себе двадцать тысяч гуигнгнмов, врезавшихся в середину европейской армии, смешавших строй, опрокинувших обозы, превращающих в котлету лица солдат страшными ударами своих копыт.

Было бы гораздо лучше, если бы мы, вместо того чтобы питать воинственные замыслы против этого благородного народа, обратились бы к нему с просьбой прислать достаточное количество своих сограждан, которые возвысили бы цивилизацию Европы, научив нас соблюдать правила чести, справедливости, правдивости, воздержания, солидарности, мужества, дружбы, доброжелательства и верности. Имена этих добродетелей удержались еще в большинстве европейских языков, и их можно встретить как у современных, так и у древних писателей. Я могу это утверждать, хотя и не принадлежу к числу профессиональных ученых.

Но существует еще и другая причина, удерживающая меня от содействия овладению его величеством открытых мной стран. По правде говоря, меня берет некоторое сомнение насчет справедливости, проявляемой государями в таких случаях. Например: буря несет шайку пиратов в неизвестном им направлении. Наконец юнга открывает с верхушки мачты землю. Пираты выходят на берег, чтобы заняться грабежом и разбоем. Они находят безобидное население, оказывающее им хороший прием. Дают стране новое название, именем короля завладевают ею, водружают гнилую доску или камень в качестве памятного знака, убивают две или три дюжины туземцев, насильно забирают на корабль несколько человек в качестве заложников, возвращаются на родину и получают прощение. Так возникает новая колония, приобретенная по божественному праву. При первой возможности туда посылают корабли. Туземцы либо изгоняются, либо истребляются, их вождей подвергают пыткам, чтобы принудить выдать свое золото. Всем предоставлена полная свобода для совершения любых бесчеловечных поступков, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, предназначенную для насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников и обращения их в христианство.

Но это описание, разумеется, не имеет никакого отношения к британской нации. Эта нация может служить примером для всего мира благодаря своей мудрости, заботливости и справедливости в насаждении колоний. Она неуклонно содействует преуспеянию религии и просвещения; она подбирает самых способных священников для распространения христианства; она чрезвычайно осмотрительно заселяет свои колонии добропорядочными и воздержанными на язык жителями метрополии; она подает прекрасный пример строжайшего уважения к справедливости, замещая административные должности во всех своих колониях чиновниками величайших дарований, совершенно чуждыми всякой порочности и продажности; и в довершение всего — она назначает бдительных и добродетельных губернаторов, которые горячо заботятся о благоденствии вверенного их управлению населения и строго блюдут честь своего государя.

Но так как населения описанных мной стран, повидимому, не имеют никакого желания быть завоеванными, обращенными в рабство, истребленными или изгнанными колонистами и так как сами эти страны не изобилуют ни золотом, ни серебром, ни сахаром, ни табаком, то, по моему скромному мнению, они весьма мало подходят для проявления нашего усердия и нашей доблести. Однако если те, кого это ближе касается, считают нужным держаться другого мнения, то я готов засвидетельствовать под присягой, что ни один европеец не посещал этих стран до меня. Некоторые сомнения могут возникнуть лишь по отношению к двум еху, которых, по преданию, видели много веков тому назад на одной горе в Гуигнгнмии и от которых, как гласит то же предание, произошел весь род этих гнусных скотов. Эти двое еху были, должно быть, англичане — так я склонен заключить на основании черт лица их потомства, хотя они и очень обезображены. Но насколько факт этот может быть подтвержден, предоставляю судить знатокам колониальных законов.

Что же касается формального захвата открытых стран от имени моего государя, то такая мысль никогда не приходила мне в голову. Впрочем, если бы я и подумал об этом, то, принимая во внимание мое тогдашнее положение, я, пожалуй, поступил бы благоразумно, отложив осуществление этой формальности до более благоприятного случая.

Ответив, таким образом, на единственный упрек, который можно сделать мне как путешественнику, я окончательно прощаюсь со всеми моими любезными читателями и удаляюсь в свой садик в Редрифе. Там я буду наслаждаться воспоминаниями о блаженной стране гуигнгнмов, буду стараться просвещать еху, насколько эти животные вообще поддаются просвещению; буду почаще смотреть на свое отражение в зеркале и таким образом, если возможно, постепенно приучать себя выносить вид человека; буду сокрушаться о дикости гуигнгнмов на моей родине, но всегда относиться к их личности с уважением ради моего благородного хозяина, его семьи, друзей и всего рода гуигнгнмов, на которых наши лошади имеют честь походить по строению своего тела, значительно уступая им по своим умственным способностям.

С прошлой недели я начал позволять моей жене садиться обедать вместе со мной на дальнем конце длинного стола и отвечать (как можно короче) на мои вопросы. И хотя для человека пожилого трудно отучиться от старых привычек, однако я не теряю надежды, что через некоторое время я буду способен переносить общество еху-соседей и перестану страшиться их зубов и когтей.