Юрий Томин

Яичница

Их было двое на этом острове, поросшем кривоногими соснами, приземистыми кустами черники и можжевельника.

Кордон стоял на берегу небольшой бухты. У самого кордона начиналось озеро. Оно тянулось вдоль всего острова, отделенное от моря прозрачной стенкой деревьев.

Выводки крохалей доверчиво подплывали к самому кордону, но на них не хотелось даже смотреть. Эти двое должны были охранять, а не убивать.

Орнитолог в зеленой, с множеством карманов, штормовке сидел у самого берега и записывал что-то в блокнот. Немного поодаль на груде ломких, высохших фукусов лежал, опершись на локоть, длинный, костистый мальчуган.

Мальчик смотрел в бинокль. В светло-зеленом овале плыли перед глазами волны с рассыпающимися белыми верхушками. Он поднимал бинокль медленно, и так же медленно уходили вниз волны, а на смену им появлялись новые. Затем овал перерезала полоса прибоя и показалась двугорбая вершина острова. На одном из горбов стояла решетчатая мигалка. До нее было семь километров, и, глядя в бинокль, можно было пересчитать доски, которыми она обшита. Чуть ниже мигалки находилась станция заповедника, скрытая мысом.

Мальчик слегка повернул голову. Мигалка прыгнула влево, со сказочной быстротой промелькнули склоны материкового берега, и перед глазами задрожала труба рыбозавода.

До города было шестнадцать километров; в тихую погоду оттуда доносились гудки паровозов и музыка.

Они второй день сидели посреди залива, отрезанные штормом.

Опустив бинокль, мальчик взглянул на орнитолога. Тот по-прежнему писал. Он сидел у воды как раз на таком расстоянии, чтобы брызги прибоя не долетали до него. Мальчик с неприязнью подумал, что этот человек, наверное, все делает как раз и в меру.

Неделю тому назад они, пятеро юннатов, приплыли из города на станцию заповедника. Им сказали, что попали они не вовремя: идет кольцевание птиц, заниматься с ними некому. Но если они хотят, то могут работать помощниками, — по одному на каждого сотрудника.

Конечно, они хотели. Они стояли кучкой у домика станции, и к ним подошел этот сухощавый орнитолог в штормовке.

— Я выезжаю сейчас. Один может поехать со мной. Работа трудная, — сказал он и, не оглядываясь, направился к лодке. Видно, ему было совершенно безразлично, кто отправится с ним.

Орнитолог отвязал лодку от бона, положил в нее весла. Наверное, он так бы и уехал один, если бы Виктор, решившись, не подошел к нему.

— Садись. Грести умеешь?

— Умею. Я в этом году участвовал в соревнованиях, — сказал Виктор, ожидая обычного вопроса: в каких соревнованиях, какое место?

Вопроса не последовало.

Орнитолог греб коротко, едва окуная весла. Так гребут люди, привыкшие к большим переходам.

— Можно, я погребу?

— Здесь не соревнование. Здесь — работа.

Орнитолог сидел на средней скамье, Виктор — на корме, лицом к нему. Взгляды их часто встречались, и орнитолог хмурился. Он привык к одиночеству.

Покатые спины островов вытянулись вдоль залива, как корабли, плывущие строем.

Лодка подошла к небольшой луде[1]. Орнитолог сделал около нее круг, чтобы выгнать птенцов на берег. Заметив лодку, птенцы спешили к берегу и, уткнувшись носом в камни, замирали, покачиваясь, как игрушечные кораблики.

— Большинство птиц гнездится на лудах, — сказал орнитолог тоном педагога поневоле.

— Я знаю, — отозвался Виктор.

Орнитолог выпрыгнул на берег, наклонился и поднял крачонка. Он сделал это так осторожно, будто брал в руки горячую картофелину.

— Смотри, как это делается.

— Да я умею, — сказал Виктор. — Я еще в прошлом году...

Орнитолог будто и не слышал. Он распрямил ногу крачонка и сомкнул вокруг нее полоску серебристого металла с насеченными цифрами.

— Самое главное — не повредить ногу.

— Я знаю, — сказал Виктор. — Дайте мне колец, пожалуйста.

— Ты будешь ловить птенцов и приносить мне.

— Зачем же вы мне показывали? — спросил Виктор. Его начинал раздражать этот человек.

Орнитолог нахмурился.

— Иди левым берегом. Только осторожно, не наступи. Они прячутся в камнях.

Они шли, каждый по своей стороне, разделенные полоской суши шириной в тридцать метров. Пойманных птенцов Виктор отдавал орнитологу, и тот бережно, но деловито принимал их в руки и через несколько секунд выпускал с кольцом на лапке. Все это делалось быстро и молча. Молчание тяготило Виктора. Орнитолог не обращал на него внимания, и Виктор подумал, что если он подойдет и вместо птенца протянет руку, то орнитолог так же молча окольцует ее и так же отойдет, не оглянувшись.

— Ему не больно? — спросил Виктор, отдавая очередного птенца.

— Это необходимо, — ответил орнитолог.

«Я больше не скажу ему ни одного слова», — подумал Виктор.

Через несколько минут он поймал первого гагачонка. Маленький темно-коричневый комочек лежал в его ладонях и беспомощно тыкал в палец широким клювом. Он был мокрый и дрожал. Виктор подбежал к орнитологу.

— Он, наверно, больной. Можно, я возьму его себе?

— Он здоровый, — сказал орнитолог. — Железы выделяют еще мало смазки, пух намокает. Оставь его в покое. У тебя он сдохнет через день.

— У меня?!

— У меня — тоже, —сухо сказал орнитолог.

В первый день они объехали по большому кругу еще пять дальних луд. У Виктора от усталости рябило в глазах. На последней луде ему уже казалось, что весь берег усеян выводками, и он часто наклонялся и накрывал ладонью камень вместо птенца.

На обратном пути орнитолог больше часу греб коротко и мерно, как машина. Мимо проплывали сонные острова на сонной воде. Полуночное солнце вдруг спряталось за горизонтом, и сразу острова потемнели и сгорбились.

Виктора разбудил толчок лодки о бон. Он вылез и побрел к дому.

— Подожди, — остановил его орнитолог, — на чем ты будешь спать?

— У меня там спальник.

— Есть хочешь?

— Я привез еду.

— Ясно. — Орнитолог посмотрел на часы. Было половина первого. — Мы выезжаем в шесть... — Он взглянул на Виктора, потом еще раз — на часы. — Хорошо, в восемь часов.

— Я могу и в пять, — угрюмо сказал Виктор.

— Здесь распоряжаюсь я, — спокойно сказал орнитолог.

Виктор побрел к дому, нарочито громко шаркая подошвами. Поднявшись на крыльцо, он увидел орнитолога уже в лодке. Тот греб в море.

В комнате, на спальных мешках, постланных прямо на полу, вповалку, как солдаты, спали друзья Виктора. Развернув свой мешок, Виктор мгновенно уснул.

Почти сразу же его потрясли за плечо. Виктор, приготовившись к этому еще во сне, вскочил на ноги. Он стоял, покачиваясь, и постепенно, как на фотобумаге, проявлялась перед его глазами комната, залитая солнцем.

— Иди позавтракай, — сказал орнитолог. — В той комнате на столе каша и чай.

— У меня есть свое. — Виктор потянулся за рюкзаком.

— Свое возьмешь с собой. Сейчас уже девять часов.

Через полчаса они были уже далеко от берега. И снова молчание, нарушаемое лишь частыми шлепками весел. Снова мимо плыли острова, впаянные в зеркало моря. В этот день им нужно было посетить только один остров. До него было двадцать километров.

Пять часов, без отдыха, раскачивался орнитолог на своей скамье. Выпрыгнув на берег, он приподнялся на цыпочки, потянулся, и на лице его на миг появилась улыбка. Ему было приятно разогнуть спину.

На этом острове они закольцевали тринадцать птенцов. «С обратной дорогой приходится по три километра на каждого птенца», — мысленно подсчитал Виктор.

Перед возвращением они присели поесть. Орнитолог достал из рюкзака хлеб, колбасу и термос. Виктор достал затвердевший батон, колбасу и пачку печенья. Они сидели на плоских камнях, и между ними лежала еда, сложенная в общую кучу. Они пили чай из одного пластмассового колпачка и резали хлеб одним ножом. Они сидели рядом, оба усталые, оба невыспавшиеся, — люди, делавшие одно дело. Виктор ожидал, что орнитолог заговорит с ним или положит руку ему на плечо — в общем, сделает что-то такое, за что Виктор простит ему все сразу.