— Я хочу еще мороженого.

— Сейчас, сэр, — ответила она и ушла так быстро, что я не успел ее остановить.

Когда Тед потребовал третью порцию, я вынул бумажник и попросил счет.

— Мне принести сначала мороженое? — спросила сбитая с толку официантка.

— Нет, конечно. Неужели вы не видите, что ему пять лет? — язвительно отозвался я.

— Тогда я спать лягу, — сказал Тед.

Но он всего-навсего полез в карман за сигаретами и зажигалкой. К дому Гей мы возвращались в полном молчании. Дорогу перешли благополучно, в чем моей заслуги не было, забрались наверх по каменной лестнице. Дома я поднялся с ним на второй этаж, оставил его в спальне и отправился в швейную комнату на свою кушетку. Я лежал и смотрел на комок его носков около швейной машины Гей. Встав через час, я увидел Теда краем глаза — он распластался на шенилевом покрывале, его коричневые ботинки торчали вверх, как две доски. Картина удивила меня своей обыденностью: супружеская спальня, стеклянные и серебристые баночки Гей, корзинка с шарфиками, флакончики с одеколоном и кремом после бритья на тумбочке, блейзер Теда на вешалке в углу.

В тот вечер он, похоже, тосковал по Гей.

— Где Гей? — спросил он, проснувшись утром.

— Тед, ты знаешь, кто я такой? — спросил я в свою очередь, но он не ответил.

— Где Гей?.. Гей! — позвал он. Он проковылял по всем комнатам дома, грузно опираясь на старинные хлипкие плетеные приставные столики Гей, на ее древние подгнившие крашеные стулья. Наконец он вернулся к двери гостиной, в которой я сидел в кресле-качалке, читал и попивал мартини. Он остановился в проеме.

— Скажи Гей, она мне срочно нужна.

— Гей приедет завтра. Еды в доме нет, — сказал я напрямик.

— Я тогда в машине посижу.

По нервам у меня пробежал ток. Вниз по лестнице и на дорогу.

— Черт с тобой, делай что хочешь, — сказал я и опустил глаза в книгу.

Но он просто сел в свое кресло и вытащил из-под мягкого сиденья полувыкуренную сигарету. Он курил около часа, сидя ко мне лицом, — голова откинута назад, вид такой, будто он смеется или улыбается, думает, может быть, что обставил меня, заработал очко в свою пользу.

Спать он ушел рано — не было и шести, по-моему. Я еще читал, когда он, примерно в девять вечера, спустился в свежей рубашке и слаксах и потребовал завтрак.

— Иди, спи дальше, Тед, — сказал я.

— Я хочу Гей.

— Она тебя избаловала.

— Ты меня толкнул, — сказал он.

— Не дури, Тед.

— Толкнул, толкнул. Я Гей хочу видеть, — настаивал он. Потом он ушел и вернулся совершенно голый.

Это было уже слишком. Я встал и посмотрел на него так, как в детстве, когда мы играли в «поганый глаз».

— Ты никуда не пойдешь, ясно? — отчеканил я.

Он глядел на меня старыми слезящимися глазами.

— Дай мне голубую пижаму, — сказал он.

Я надеялся, что она вернется засветло, и я смотаюсь в тот же день, но к тому времени, как ключ Гей заскребся в замке, я уже был пленником темноты. Выглядела она плохо, отощала еще больше. Она переставила вазу с яркими искусственными цветами с пианино на столик для коктейлей. Она казалась телом, откуда улетучился дух, — гипотеза, конечно. Она порхала ночной бабочкой, и я вообразил, как она садится на штору и умирает в вертикальном положении, как она рассыплется желтым порошком, когда я притронусь, проверить, холодная ли она. Она схватила мою ладонь, и ее пальцы были на ощупь, как пыль.

— Билли, как прекрасно с твоей стороны, что ты сводил Теда в «Бригемз» на ланч! — воскликнула она, и даже голос у нее был иссушенным.

Предположим, Гей не стало: я обращусь тогда в «Ханнеман» насчет продажи дома, несколько хороших вещей отправлю на аукцион «Скиннер», а остальное — на свалку. Хранить «реликвии», оставшиеся от Теда, мне в моем возрасте интереса никакого.

Она вынула бутылку джина, и я простил ей опоздание. Я смешал мартини для себя и Гей в цветочной вазе поменьше, налил Теду имбирной газировки в бокал для желе. Никаких буфетов, где хранились бы еда и стеклянная посуда, я в доме не нашел: только батарейки, салфетки для коктейлей, восковые свечи, треснутые чашки с шариковыми ручками и блоки «Пэлл Мэлл».

— Итак, ты побывала у врача, — открыл я тему.

— Как мило, Билли, что ты спрашиваешь! Все хорошо, все нормально, спасибо.

Она захлопотала над куриными запеканками, которые мы потом ели в гостиной из жестяных формочек, поставленных на маленькие подносы. После этого Гей, к моему удивлению, предложила выпить чего-нибудь покрепче:

— Давай еще посидим, пропустим по рюмочке. Включить радио? Тед у нас большой меломан, правда, Тед?

Мне со вчерашнего дня не давала покоя пачка сигарет, которую я купил для Теда, — мой старый сорт, и соблазн все возрастал, Гей сама закурила, Тед курил, и наконец я встал и взял пачку, намереваясь один раз уступить былой привычке.

Но опять-таки пачка была пуста.

Когда Гей на высоких каблуках проковыляла обратно с крохотными рюмочками джина, я довольно резко заговорил с ней об этом:

— Пока я не забыл, возмести мне, пожалуйста, что я вчера потратил на пачку сигарет для Теда. Он ее уже израсходовал.

Она поставила рюмки и принялась шарить сначала в сумочке, потом в кошельке. Наконец извлекла доллар и два двадцатипятицентовика.

— Хватит столько?

— Да, достаточно, — сказал я. Боюсь, я не очень-то ласков был с Гей весь оставшийся вечер — так раздосадовало меня то, что я едва не закурил, дал слабину после стольких лет несгибаемости.

Ночью я проснулся, не досмотрев сон, где я сидел как пришитый в розовом кресле Теда, курил сигарету за сигаретой, жадно затягивался и выдыхал с клубами дыма в аудиторию, полную студентов, строки «Кремации Сэма Макги»[3]. Проснулся с чувством вины на кушетке в швейной комнате Гей. Подушка пахла застарелым дымом. В темноте я прошел коридором по неровному полу, босой, в коричневом дождевике поверх белья, к открытой двери ванной. С потолка от горящей голой лампочки свисала цепочка, а внизу спиной ко мне стояла Гей в тонкой ночной рубашке с цветочным узором, сквозь которую видно было, как пошли вверх костные шишки у ее лопаток, когда она, взявшись за вешалку для полотенец, полезла с шенилевого коврика на подоконник ванной. Ее повисшая нога поджалась, как куриное крылышко. Кое-как она раздвинула рамы старого окна, за ним до каменных плит высота была футов двадцать, и до меня дошло наконец, что она собирается прыгнуть вниз, что она хочет себя угробить.

Черная громадная тень ее головы повернулась в профиль и скользнула по стене. Гей оседлала подоконник, похожая на воронье пугало.

— Гей! — окликнул ее я.

Она повернулась ко мне — вся внимание, как будто я попросил ее передать тарелку с курицей.

— Тебе ванная нужна, Билли? Я сейчас выйду, — сказала она. Помогая себе обеими руками, спустила ноги на пол — одну, потом другую. Звуки при этом раздавались, как будто лопались суставы. Под резким светом лампочки через ночную рубашку видна была жесткая штриховка ее костей.

Покорная, она слезла. Я стоял в дверях, старик в майке, трусах и плаще, в руке зубная щетка, которой я хотел счистить вкус пепла. Я прочел надписи на бутылочках и баночках, стоявших в ряд на керамическом бачке унитаза: средство для удаления лака с ногтей, кольдкрем, ополаскиватель после ванны; дальше — стеклянная банка с ватными шариками и наклейкой «ватные шарики». Все это с болью вызвало в памяти женщин моего поколения, большинства из которых уже нет в живых.

В страхе мои руки взлетели вверх в тот же момент, как Гей игральной картой скользнула мимо.

— Не целуй меня, я вся обмазана кремами, — предупредила она.

В полутьме я увидел болезненный румянец на ее щеках и белые призрачные ладони, выставленные, чтобы удержать меня на расстоянии.

Таким вот образом я, после того, как мне не удалось угробить брата, спас жизнь его жены; потом почистил зубы и пошел спать. Утром я отправился домой, на свою территорию, и оставил их обоих как они были.