Богиня, одетая в легкий шелковый халат бледно-желтого цвета, свернулась на кушетке перед огромными окнами. Бархатные занавеси были отодвинуты, и Персефона как будто рассматривала укрытые ночной тьмой сады, понемножку отпивая из бокала вино Бахуса.

— Твои сады воистину прекрасны, — сказала она, не глядя на Гадеса.

Он пересек комнату и остановился рядом с кушеткой.

— Спасибо. Я рад... — Он умолк.

Ему совсем не хотелось начинать пустую беседу. Эвридика предупредила его, что следует быть терпеливым и осторожным, и он намеревался последовать ее совету. Но он должен был излить то, что лежало у него на сердце. Он сел на кушетку рядом с богиней.

— Пожалуйста, прости меня. Я дурак, — сказал он.

Персефона повернулась к нему.

— Я узнал, что ты собираешься меня покинуть, и захотел первым порвать с тобой. Я думал, это спасет меня от боли. Я думал, я смогу вернуться к прежнему, к той жизни, которую вел до того, как полюбил тебя. Я ошибался. Это было эгоистично. Я не подумал о твоих чувствах. Я думал только о себе, как настоящее древнее одинокое чудовище.

Лина вскинула руку, заставляя его замолчать.

— Ни слова больше! Ты бог. Ты просто вел себя, как положено богу.

Гадес сжал ее пальцы.

— Нет! Я не такой, как другие. Все, что я сказал тебе тогда, в кузнице, было ложью. Я был разгневан. Мне было больно. Мне было трудно понять, как ты можешь быть со мной и в то же время с Аполлоном. Я... — Он запнулся. — Я не привык менять возлюбленных, как это принято у бессмертных.

— Гадес, Аполлон никогда не был моим любовником.

Темный бог всмотрелся в ее лицо.

— Я видел, как он тебя обнял.

Лина удивленно моргнула.

— Ты был там?

— Я пошел за тобой. Я слышал, как Деметра напоминала тебе, что любовь бессмертных коротка, а потом видел, как Аполлон тебя обнял.

— Если бы ты задержался, ты увидел бы и то, что было дальше. Мне не нужен Аполлон, Гадес. И если бы слова Деметры не расстроили меня так сильно, я бы никогда не позволила ему прикоснуться ко мне.

Гадес провел ладонью по лбу.

— Так ты не испытываешь влечения к Аполлону?

— Нет.

Гадес склонил голову.

— Тогда боль, которую я причинил тебе, вообще не имела причины. Я не знаю, сможешь ли ты меня простить, но прошу, поверь, когда я говорю, что люблю тебя, я говорю правду, Персефона.

Она отвернулась.

— Ты не меня любишь, Гадес. Ты любишь ту, которую принимаешь за меня. Меня ты вообще не знаешь.

— Как ты можешь говорить такое?

— Ты любишь богиню, а не женщину, что обитает в ее теле.

— Ты ошибаешься, Персефона, но позволь сказать тебе, что именно я люблю, а уж потом решай. Меня очаровывает твой интерес ко всему вокруг. Я радуюсь, что ты видишь мои владения совершенно новым, восторженным взглядом. Я люблю твое чувство юмора. Я люблю твои честность и доброту. Я схожу с ума от твоей свободной страсти. Мне нравится, как ты очаровываешь животных. Я люблю твою преданность. И особенно я люблю твое упрямство, потому что именно благодаря твоему упрямству один древний бог выбрался из ловушки вечного отрицания и одиночества. — По щекам Персефоны медленно потекли слезы, и Гадес осторожно смахнул их. — А теперь скажи, что я люблю — богиню или ее душу?

— Но ты не знаешь... ты просто не можешь знать, — убитым тоном произнесла она.

— Я знаю, что ощущаю твое присутствие еще до того, как тебя увижу. Что-то происходит во мне, и это не имеет отношения к физическим желаниям. Впервые за целую вечность я понял, почему души-половинки не могут быть разлучены даже смертью. Это потому, что их сердца бьются как одно. Пока я ждал вон там, за дверью, я ощущал, как тебе больно. Позволь мне исцелить тебя, Персефона... и, помогая твоему сердцу, я спасу самого себя.

— Возможно ли такое — что ты действительно любить именно мою душу? — прошептала Лина.

Гадес улыбнулся, чувствуя, как понемногу начинает рассеиваться охвативший его страх.

— Смерть полностью покорена весной. А уж если возможно такое, то возможно вообще все, любимая.

Богиня склонилась к нему, и их губы встретились. Гадес хотел поцеловать ее легко, осторожно, однако Персефона раскрылась ему навстречу, прижалась крепко, требуя большего. Гадеса мгновенно охватило желание, он выдохнул ее имя, когда едва одетое тело богини коснулось его груди.

— Люби меня, — прошептала она. — Я хочу ощущать тебя внутри...

Гадес подхватил ее на руки и понес к постели; но когда он начал снимать с нее одежду, богиня остановила его.

— Позволь мне, — сказала она.

Богиня села на край постели, а Гадес встал перед ней, с трудом удерживая руки от действий, пока Персефона раздевала его. Он был одет в тунику и короткий, не слишком пышный плащ, и богиня медленно, неторопливо снимала с него все это. Ее руки двигались по его груди; кожа Гадеса мгновенно загоралась и влажнела от ее прикосновений. Потом она наклонилась к его животу и скользнула по нему губами. Темный бог судорожно втянул воздух, когда язык богини прошелся по его коже. А ей все было мало. Она чувствовала себя так, словно восстала из мертвых, и ей нужно было ощутить его страсть, его любовь, его тело — все то, что их связывало. Богиня распустила набедренную повязку темного бога и бросила ее на пол. Потом прохладными руками погладила его твердую плоть, медленно целуя все ниже и ниже. Когда же она поглотила его, тело Гадеса сотрясла судорога.

— Твои губы — как шелковая ловушка, поймавшая меня, — простонал он.

И ему показалось, что ноги вот-вот подогнутся.

Она отодвинулась и посмотрела ему в глаза.

— Хочешь из нее вырваться?

Гадес поднял ее и крепко прижал к себе.

— Никогда! — выдохнул он в ее волосы. — Никогда, любимая!

Она потянула его к постели. Пока она ласкала его, Гадес исследовал ее тело. Халат был настолько тонким, что Персефону словно окутывал туман. Он нащупал ее соски, дразня их сквозь легчайшую ткань. Он помнил, что это доставляет ей удовольствие, и ему не нужно было теперь, чтобы она сама направляла его руки. А она отвечала на его ласку так, словно они были возлюбленными уже многие века.

Внезапно она села на край кровати и рывком сбросила с себя халат. Но когда Гадес двинулся к ней, чтобы снова обнять, богиня остановила его.

— В чем дело, любимая?

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

— Все, что угодно, — решительно ответил он.

— Я хочу, чтобы ты любил меня с закрытыми глазами. Как будто ты не можешь видеть моего тела. — Она пристально посмотрела на него, словно искала в глазах бога какой-то ответ. — Можешь ты меня любить, не видя?

Он улыбнулся и закрыл глаза. И раскрыл ей объятия.

Погрузившись в ее запах и прикосновения, Гадес теперь существовал в особом мире. Не видя Персефону, он смог больше внимания уделить негромким звукам, которые сопровождали движения ее тела. Когда дыхание богини участилось и с ее губ сорвалось его имя, ему и не нужно было видеть ее разгоряченное лицо, чтобы понимать: он доставляет ей наслаждение. Он всей душой ощущал, что именно ей нужно, и отвечал все новыми и новыми ласками. А потом он наполнил ее тело, и они раскачивались вместе в древнем ритме, не нуждавшемся в зрении или словах... остались одни только чувства.

Потом она уютно прильнула к нему, положив голову на его плечо. Гадес не знал этого, но он помог ей принять окончательное решение, и теперь Лина была спокойна Что бы ни случилось, она это переживет. Все равно ничего не может быть хуже, чем ужасающая черная пустота Тартара. С помощью Гадеса она смогла освободиться от беспредельного кошмара, а теперь она должна освободиться от той лжи, что еще оставалась в ее жизни. Лина не собиралась больше скрывать правду от темного бога. Черт с ним, с гневом Деметры, она все ему расскажет. Гадес заслуживал того, чтобы все знать. Он действительно любил ее душу.

— Гадес, я должна кое-что тебе сказать. Темный бог улыбнулся.

— Мне можно открыть глаза? Лина негромко рассмеялась.