Я стремился узнать все возможное о пропавшем манускрипте, о расшифрованном четверостишии, равно как и о самом «Золотом роге», поскольку за предшествующие дни мне удалось выяснить совсем немного. Я провел несколько часов у моих книжных полок, ища информацию о «герметическом своде». Не представляя даже, с чего начать, я просмотрел все-таки издания Лефевра и Турнеба, которые завели меня в прошлое, в глубь веков, к горстке греческих и римских писателей, а те вдруг повели меня вперед — самыми неожиданными путями, выделывавшими странные и гипнотические извивы. Я выяснил, что герметические тексты, словно некое подводное течение, исподволь подпитывали почву почти двух тысячелетий мировой истории. Они могли забурлить где-то на поверхности — в Александрии или Константинополе — лишь для того, чтобы вновь ускользнуть в незримые каналы под пустынями, горными кряжами и разрушенными войной городами… а затем вдруг прорваться в новом месте, отделенном от прежнего несколькими столетиями и тысячами миль.

Самые ранние комментаторы полагали, что родиной этих книг являлся Египет, Гермополис-Магна, который древние называли старейшим местом на земле. Считалось, что эти книги были откровениями некоего жреца, известного египтянам под именем Тот, а их последователям-грекам под именем Гермес Трисмегист, или Гермес Триждывеличайший, которого Боккаччо называет «interpres secretorum», или «толкователь тайн». Тот — в египетской мифологии бог мудрости, счета и письма, который, согласно Phaedrus Сократа, дал миру арифметику, геометрию и письменность, а на досуге изобрел такие развлекательные игры, как шашки и кости. Полагали, что мудрые сочинения Тота изначально были вырезаны на каменных плитках, позднее их скопировали на листы папируса и в третьем столетии до Рождества Христова, во время правления Птолемея II [107], эти свитки привезли в недавно основанную Александрийскую библиотеку, где Птолемеи надеялись сохранить копии всех когда-либо написанных сочинений. Именно здесь, в Александрии, в этой великой библиотеке, давшей пристанище тысячам свитков и ученых, знаменитый историк Египта, священник по имени Манефон перевел египетские иероглифы откровений Тота на греческий язык.

И именно отсюда, из Александрии, герметический поток разливается, как Нил. Из великой библиотеки эти тексты распространяются во все уголки Древнего мира, и в последующие семь сотен лет любой заслуживающий внимания трактат — не важно, посвящен ли он был вопросам астрологии, истории, анатомии или медицины, — обязательно включал в себя какие-нибудь (на выбор автора) ссылки на этого египетского жреца, откровения которого, по общему мнению, были неисчерпаемыми источниками разнообразных знаний. Со временем поток этот замедляется, мельчает, разделяется на ручейки и — после указа императора Юстиниана, который закрыл академию в Афинах и сжег греческие свитки в Константинополе, — вовсе исчезает. Никто не слышал о герметических текстах в течение нескольких сотен лет. И вот, в начале девятого века, эти тексты появились в новом городе Багдаде, среди сабеев [108] — религиозной секты немусульманского толка, которая пришла из северной Месопотамии. Они превозносили откровения Гермеса как священное писание, и их величайший писатель и учитель Табит ибн Курра утверждает, что сабейские тексты содержат «сокрытую мудрость». Но часть этой мудрости, видно, припрятали не слишком хорошо, поскольку вскоре она попала в руки мусульман. Следующее упоминание о Гермесе Трисмегисте уже встречается в труде «Китаб аль-улуф» мусульманского астролога Абу Машара, и алхимик ар-Рази изучает некий герметический текст под названием «Изумрудная скрижаль», являющийся частью более значительного сочинения, известного как «Книга о тайне творения».

Но вскоре после этих арабских писателей герметический поток сужается и исчезает из Багдада, опять-таки по политическим и религиозным причинам. Начиная с двенадцатого столетия строгая мусульманская ортодоксия торжествует во всем халифате, и о сабеях из Багдада больше нет ни слуху ни духу. Однако герметические сочинения вновь почти сразу всплывают на поверхность в Константинополе — этот город, возможно, подразумевается в расшифрованном мною стихе, — где в 1050 году в руки ученого монаха Михаила Пселла попадает поврежденный манускрипт, написанный на древне-сирийском, на языке сабеев. И вот одну из таких скопированных писцом на пергамент рукописей увозят из захваченного турками Константинополя, а в итоге, примерно четыре века спустя, она попадает во Флоренцию, в библиотеку Козимо де Медичи.

Но в какое же место этой длинной и запутанной истории может вписаться «Лабиринт мира»? Мне не удалось найти упоминания об этой книге ни среди герметических изданий, ни в комментариях к ним — нет их даже в Stromaties Климента Александрийского [109], который перечисляет названия нескольких десятков священных текстов, написанных Гермесом Трисмегистом. Судя по всему, «Лабиринт мира» был еще гуще окутан покровом тайны, чем остальные герметические книги.

Обескураженный итогом моих поисков, я выбрал для них несколько иное направление и нанял лодку до Шедуэлла, решив навестить бумажную фабрику Джона Тимбльби. Много лет я вел дела с Тимбльби, и, по моим подозрениям, именно его водяной знак «ДТ» был на вставленном в атлас листке. Но Тимбльби не смог сказать точно ни когда был сделан мой таинственный листок бумаги, ни кто был его покупателем.

Образец, заметил Тимбльби, довольно низкого качества. Будто я сам не видел, какая тонкая эта бумага. Что она уже пожелтела и покоробилась. Что она почти прозрачна, если поднести ее к свету. Все это означало, что ее, возможно, сделали в сороковых годах, вероятно между 1641 и 1647 годами. В те годы Тимбльби был основным, хотя и не единственным поставщиком бумаги для роялистских печатных станков, включая королевскую типографию, которая сопровождала в походах поредевшие и осаждаемые роялистские войска и выпускала пропагандистские памфлеты так быстро, как успевали писать. В те дни производилась бумага низкого качества, пояснил он, поскольку спрос резко превосходил предложение.

Тимбльби пригласил меня в свой производственный цех, где два человека загружали нечто похожее на овсянку в огромный котел. Именно так обычно изготовляют бумагу, пояснил он, махнув рукой на овсянку, которую третий работник старательно помешивал: в дело идут тряпки, разорванные книги и брошюры и прочая рвань, собираемая старьевщиками. Все сырье разрезается на полоски, измельчается, кипятится в чане, выдерживается в кислом молоке, бродит в течение нескольких дней, затем, как правило, процеживается или протирается через проволочную сетку. Однако из-за нехватки льняного тряпья приходилось импровизировать. Морские водоросли, солома, старые рыболовные сети, банановая кожура, мотки веревок, даже коровий навоз и прогнившие похоронные саваны со скелетов, эксгумированных для кремации, — то есть Тимбльби вынужден был использовать почти все. В результате бумага получалась сомнительного качества, которую он тем не менее отправлял войскам роялистов. Проверив свои записи, он сообщил мне, что в 1645 году отправлял большие партии в Шрусбери, Вустершир и Бристоль, и в 1646 году — в Эксетер. Но он ежегодно изготовлял сотни стоп бумаги, и мой таинственный листок, по его словам, мог быть взят из любой пачки.

В общем, в тот вечер я вернулся в свою «Редкую Книгу» лишь с весьма неопределенным указанием на то время, когда сэр Амброз мог зашифровать этот стих. И все же рассказ Тимбльби приободрил меня. Если четверостишие написано в сороковых годах, перед началом или даже во время Гражданской войны, то моя первая версия имела смысл. То есть шифровка должна иметь отношение к неким сокровищам, включавшим, быть может, и искомую рукопись, которые надежно спрятали — в Понтифик-Холле или где-то еще, — и их надлежало вновь вытащить на свет Божий, когда сторонники парламента потерпят поражение и можно будет спокойно вернуться в Понтифик-Холл. Но пока эти сокровища никто не нашел. Почему же? Потому что сэра Амброза убили, как утверждала Алетия? Но когда убили? Я понял, что не знаю, когда умер сэр Амброз. Должно быть, до 1651 года, до окончания Гражданской войны, во время которой Понтифик-Холл был конфискован, но я не помнил, что говорила Алетия.