— Почему вы решили, что не догадываются?

— А потому, что живут в своем придуманном мире.

— Все живут в придуманном мире. Никакого мира вообще не существует.

— Опять соглашаюсь с вами. Но не все книжки строгают. Я уверен, что они искренне считают свои произведения гениальными, более того, признаю, что они, вероятно, в самом деле гениальны, но только в том круге реальности, в котором обитают наши творцы. Но впарить-то они собираются свои творения людям из совершенно другого мира. С другими заботами, проблемами, мечтами и надеждами. Ужас. Трагическая несовместимость.

— Так всегда было.

— Никогда еще разрыв между творческим человеком и потребителем его работы не был таким огромным. И никогда еще желание развести лоха на деньги не побеждало с таким явным преимуществом творческие планы писателей.

— Неужели, все так плохо?

— Знаете, Иван Петрович, пойду я, в шашки играть у меня сегодня не получается.

Он ушел. Я был потрясен. Вот так играешь с человеком в шашки, а он оказывается философ. Здорово.

Я и раньше говорил, что литературным произведением текст становится только после встречи с неподготовленным читателем. Очень трудно предсказать заранее, какие мысли и чувства возникнут у человека после прочтения самого, казалось бы, простейшего сочинения. Субъективность восприятия — это ли не самая великая тайна литературы! Представил, что когда-нибудь появится человек, сподобившийся написать абсолютно объективную книгу, такую, что все до единого читатели поймут ее одинаково. И понял, что вот тут-то литературе и придет карачун!

Это было понятно и раньше. Но Кирилл Русланович заставил меня посмотреть на свою работу с другой стороны. Он не читал моих книг и, насколько я понял, читать их не собирается. Но он каким-то странным образом составил мнение о моих текстах, сформулировал претензии и сумел донести до меня свои пожелания. Да так ловко у него это получилось, что я признал за ним право говорить со мной резко, поскольку чувствую, что он тщательно обдумал свои слова и говорит то, что действительно думает, то, что для него по-настоящему важно.

А я стал оправдываться, потому что был согласен с ним. что-то подобное я мог сказать и сам.

Неужели прав был Олдос Хаксли, когда утверждал, что любая изданная книга обладает мистической способностью проникать в мозги людей независимо от того, читали они ее или нет? И происходит это с помощью особого литературного поля, к которому подключены все без исключения разумные существа. Это ли не повод для оптимизма!

В дверь опять настойчиво позвонили. И на этот раз это была не Анна. Но я все равно обрадовался, потому что ко мне пришел отец с Настасьей.

— Привет, Ив! Ничего, что мы без предупреждения?

— Ты мой отец, а это твой дом.

— Что ж! «Ничего, что я не бритый, я всегда с тобою рядом»! — сказал он, я догадался, что это были стихи к случаю.

— Проходите.

— Спасибо. Если ты не против, Настасья приготовит еду, а мы с тобой поговорим.

— Ты выбрал прекрасный вечер для визита, папа. Сегодня я случайно встретил на набережной Анну, и она обещала вернуться. Вот сижу, жду. Заодно вас познакомлю. Здорово, правда?

— Это хорошая новость. Рад за тебя. Но мы с Анной уже знакомы. У тебя прекрасная жена, тебе повезло.

— Ах, да, это ведь ты сообщил ей, что я — энэн.

— Прости, я не ожидал такой бурной реакции от столь милой женщины.

— Все в порядке, папа, ты сделал то, что посчитал правильным. Только не думаю, что реакция Анны для тебя что-то значила. Когда тебя интересовала чужая реакция?

— Ты не справедлив, Иван. Но я пришел не для пустых препираний. Настасья приготовит ужин. А мы с тобой поговорим. Я должен тебе кое-что объяснить.

Пришлось заткнуться. Можно было и дальше перечислять многочисленные претензии к отцу, накопившиеся за долгие годы нарушенного общения. Но отец был прав, никакого смысла вспоминать давние обиды не было. Некоторая остаточная агрессивность с моей стороны была вызвана, скорее всего, недавним бурным разговором с соседом-шашистом Кириллом Руслановичем. Я понимал, что не сумел вовремя привести нервы в порядок, что не делает мне чести.

— Я слушаю тебя, папа. Если бы ты знал, как мне не хватало разговоров с тобой все эти десять лет, — сказал я, не сомневаясь, что сейчас мне придется выслушать еще одну порцию чрезвычайно ценных сведений.

Отец нахмурился.

— Мне казалось, что я подробно и понятно объяснил сложившуюся ситуацию. Но тебя захлестывают эмоции. Это нехорошо. Не утверждаю, что эмоции — недостаток. Вовсе нет. Эмоции — обязательный элемент восприятия мира. Обязательный, понимаешь? Рассмотрим, например, законы Ньютона, даже их нельзя воспринимать отрешенно, отключив чувства.

— Подожди, законы Ньютона всего лишь написанные на листке формулы, которым приписывают абсолютный характер в своей области применения. Подход нравится — не нравится, здесь не применим.

— Увы. Таково распространенное заблуждение. Но если вновь открытые законы природы оставляют ученых равнодушными, то есть, не вызывают у них эмоционального отклика, они остаются невостребованными. Могу привести сотни примеров, когда важнейшие открытия быстро забывались только потому, что не вызвали интереса современников. Хрестоматийный пример — открытие Кавендишем основного закона электростатики за 15 лет до Кулона. Кое что он даже сумел опубликовать, но это не помогло, научное сообщество не обратило внимания на его работы, поскольку они не вызвали должного эмоционального отклика. А вот у Ньютона все сложилось наилучшим образом, поскольку картина мира, вытекающая из его законов, потрясает воображение. Утверждаю, что формулы производят не меньшее эмоциональное воз-действие, чем поэзия, музыка и живопись. Представляется, что большее, но пусть будет — не меньшее. Измерителя чувственного восприятия, слава Богу, еще не изобрели, к тому же нам не пристало мериться интенсивностью эмоций с гуманитариями. Все равно по части эмоций и нам, и гуманитариям с футбольными болельщиками соперничать бесполезно.

— Согласен. Но нравится — не нравится? Не слишком ли примитивный подход к оценке научных достижений?

— Отнюдь нет. Не нравится — это единственный посыл исследователю продолжать свою работу. И чем сильнее что-то «не нравится», тем интенсивнее поиски истины.

— Согласен. Но тогда объясни, пожалуйста, почему тебе не нравятся, захватывающие меня эмоции? Где же логика?

— Дело в том, что факты, которые я тебе сообщил, не настолько важны, чтобы вызывать такие сильные эмоции. Да, ты энэн, ну и что с того? Что изменилось в твоей жизни после того, как ты узнал об этом? Пока все идет по старому, правда?

— Может быть, и так, — я не понимал, куда клонит отец. — Но мне не по себе, наверняка, что-то изменилось. Но я этого не чувствую, вот нервы и сдают.

— Я уже говорил, что главное для тебя — продолжать заниматься своими делами, не обращая внимания на окружающих. Их влияние на твою жизнь должно быть минимальным. Если ты собирался написать новую книжку — напиши. Не вижу препятствий, не вижу враждебной чужой воли, которая была бы направлена на то, чтобы помешать тебе. Возьми лист бумаги, ручку и — вперед! Или теперь ты используешь компьютер? Тогда шагом марш за клавиатуру.

— А в это время друзья Михалыча пристрелят меня, не вступая в долгие переговоры.

— Второго Михалыча тебе опасаться не следует, это я уже говорил.

— Спасибо, конечно. Но, по-моему, это явно не в твоей власти. Разве ты можешь отвечать за действия, скажем, психически неуравновешенного человека? Сейчас он сидит спокойно, улыбается, а через минуту ему в голову придет что-то не подконтрольное тебе и — бац — выстрелил!

— Ты недооцениваешь пределы нашей власти.

— А все-таки?

— Не забивай себе голову ерундой. Не пристало энэнам ждать неприятных подвохов от жизни. Это больше свойственно людям. Наше дело — честно выполнять свою работу. Не накручивай себя без надобности, постарайся меньше думать о своей роли в мировой литературе. Это не продуктивно. Как правило, энэны с трудом находят эмоциональный отклик у людей. Как Кавендиш со своими не вовремя открытыми законами. С этим ничего не поделаешь. Ну и наплюй.