Демонстрировать общий ход события, игнорируя частности, в том числе и индивидуальные особенности участников репортажа – этого принципа отечественное телевидение придерживалось и в других передачах. Лишь в начале 60-х телевизионные ведущие впервые предстали без привычной бумажки или явно заученных текстов, ошеломляя аудиторию незаданным строем речи, непринужденностью интонаций и обращения. В обиход очень быстро вошли такие понятия, как «дистанция доверия», «интимность контактов». Потребность увидеть человека на экране раскованным, найти в нем постоянного собеседника, встретиться с ним в такой обстановке, в которой находится сам телезритель, вызвала к жизни целое семейство новоявленных рубрик – «Клуб кино-путешественников», «Музыкальный киоск», «Голубой огонек», «Кинопанорама»...

Последним сдало свои позиции информационное телевидение, а первым советским «комментатором новостей» стал Юрий Фокин. /Быстрота, с какой в 1961 году завоевала всеобщую популярность его еженедельная «Эстафета новостей», сопоставима разве что с будущим феноменом Влада Листьева/. Обнаружилось, что не одно и то же – представлять людей или с ними знакомить, информировать зрителя о событиях или помогать ему в них разбираться.

«Обратите внимание на такую-то новость, она представляет интерес в связи с тем-то и тем-то...» – сколько бы непосредственности не вложил в эту фразу диктор, она все равно им будет прочитана. Комментатор вправе произнести ее. Ибо различие между ними – это различие между автором и актером, между журналистом и исполнителем.

Рождение «Времени» /1 января 1968 г./ вернуло информационную политику в прежнее русло – от персонализации новостей к дикторскому ведению. /Три года спустя «Эстафету новостей» вообще удалили с экрана вместе с ее ведущим, отлученным навсегда от эфира/. И только с наступлением перестройки противостояние «журналист или диктор» – возобновилось «на новом витке спирали».

Факты и мнения

Конкурс двух моделей – «ТСН» и «Времени» – на самом деле был столкновением двух подходов, двух принципов. Молодые журналисты стремились избавиться от тенденциозности. Официальным комментариям предпочитали факты. Как уже говорилось, в их коротких выпусках – втрое меньших по размеру солидного Времени» – фактов, содержалось раза в три больше. Можно сказать, что «ТСН» играла роль «пятой колонны» – десанта на вражеской территории. В конечном итоге эта высадка десанта и привела к победе.

Но победа над прошлым породила новые противоречия в информационном поле.

Еще недавно молодые ведущие были вынуждены скрывать свои убеждения. Поэтому выражали свое отношение чуть заметной мимикой, интонацией. Это ничуть не мешало зрителям чувствовать отношение журналистов к излагаемым фактам. Такого рода самоограничение было достоинством, о котором сами журналисты навряд ли подозревали. Для них это было вынужденным поведением в предлагаемых обстоятельствах…

Создание «Вестей» они восприняли как прорыв к свободе. Отныне никто не мешал открыто высказывать свою точку зрения – говорить, что думаешь. Ведущие решили не только сообщать о событиях, но и объяснять их смысл аудитории. Мнения о фактах подчас становились важнее фактов. Не удивительно, что многие из них ощутили «Вести» едва ли не как свою авторскую программу. Комментарии А.Гурнова, Ю.Ростова, В.Флярковского и вошедшей в команду С.Сорокиной все чаще превращались в маленькие публицистические выступления.

Но тут оказалось, что далеко не всем зрителям требуются подобные комментарии. Что хотя я, зритель, и жду от ведущего сумму фактов, но протестую, если эти факты упакованы в его мнения. За многие годы мне, зрителю, давно уже опостылело получать с экрана события в идеологически расфасованном виде. И от того, что вместо привычных клише, я получаю их в субъективной интерпретации, положения не меняет. Это все равно, как если бы спортивные комментаторы постоянно сопровождали свои выступления рассуждениями о том, как следует понимать игру и выражали свое личное отношение к любимой команде.

Тяготение к назиданиям - наш отечественный порок. Создавалось впечатление, что он – неискореним. Когда аудитория видит в кадре ведущего, у которого на лице написано, что сейчас он расскажет не только о событиях, но и о том, что думает по их поводу, рука инстинктивно тянется к переключателю каналов. Откуда у ведущих такая уверенность в том, что зритель неспособен самостоятельно делать выводы?

Воспитанные на прежних принципах документалисты не понимали, что уважение к праву каждого гражданина иметь и высказывать свое мнение обязывает телевидение отражать в своих программах максимально возможный спектр мнений, бытующих в обществе. Журналист не вправе позволить себе забыть, что аудитория состоит не только из людей, разделяющих его взгляды и принципы. Не только из болельщиков им же любимой команды. Я, зритель, разумеется, понимаю, что личные пристрастия к той или иной команде у ведущего существуют, но совсем не хочу, чтобы он проявлял их в момент комментирования репортажа. Даже в тех случаях, когда я разделяю его пристрастия. Я протестую против навязанной точки зрения.

Так впервые в отечественных рубриках новостей возникла проблема соотношения фактов и мнений.

Прежде подобной проблемы не было. Факты поглощались идеологической установкой, не представляя собой никакой самостоятельной ценности. Подобную ценность мы ощущали лишь в зарубежных радиоголосах, где само изложение «голых» фактов каждый час открывало программу, после чего шел анализ событий /«комментаторы за круглым столом»/, в котором сопоставлялись различные точки зрения. «Авторам и дикторам следует считать, что слушатели так же интеллигентны, как и они сами, и единственная разница между пишущим и слушающим состоит в том, что первый имеет доступ к большей информации, чем второй», – говорилось в меморандуме руководства радиостанции «Свобода» от 1971 года.

Если в свое время иностранцев поражала тенденциозность "Времени" /голос диктора был голосом государства/, то теперь их не менее озадачивал полемический и субъективный характер журналистского изложения. От унифицированного государственного наставника /«кремлевского» диктора/ телевидение перешло к институту политических миссионеров. По существу, это была оборотная сторона все той же тенденциозности.

Однако, и у субъективно комментируемой информации появились свои сторонники. «Столько лет мы боролись с режимом и анонимной централизованной журналистикой за право на личную точку зрения, – говорили критики, – а теперь, когда это право мы получили, вы хотите снова вернуть нас к безучастному изложению». Многие вспоминали, что дикторы в свое время пользовались всеобщей любовью благодаря своим личным качествам /Валечка, Ниночка, Анечка – были любимицами экрана/, а это, конечно, куда душевнее любой «беспристрастной» подачи новостей. При этом забывали, что свои ласкательные прозвища наши любимицы получили задолго до того, как появились первые информационные рубрики.

Наконец, находились и те, кто считали пристрастное изложение едва ли не национальным завоеванием, ссылаясь на то, что русская публицистика была пристрастна всегда и беллетризована настолько, что не различишь, где у журналиста информация, а где – комментарий. «Властители дум» – это выражение, на их взгляд, к репортерам относилось не в меньшей мере, чем к комментаторам. Информатор без собственного, публично выраженного мнения тут же, казалось им, теряет уважение в глазах телезрителей.

Между тем дискуссия о чистоте документалистики и о степени фактографичности излагаемых на экране событий возникла задолго до появления телеинформации. Более 70 лет назад она развернулась вокруг творчества Дзиги Вертова.

Прообраз телехроники

«Я хочу знать номер того паровоза, который лежит на боку в картине Вертова".

Это историческое обвинение было брошено автору «Шагай, Советы» и «Шестой части мира» Виктором Шкловским. В статье "Куда идет Дзига Вертов?", опубликованной в "Советском экране" за 1926 год /№32/, он утверждал, что в фильме исчезла "фактичность кадра", что "вещь потеряла свою вещественность", ибо "весь смысл хроники в дате, времени и месте".