И все с интересом и ожиданием уставились на Валентину.

История четвертая,

Было это прошлой зимой. Пригласил нас на день рождения старый друг, майор милиции, живший и работавший в городе Пушкине. Муж поехал прямо с работы, а я задержалась на совещании и выехала позже, часов в восемь. Выхожу я на привокзальную площадь в Пушкине, там ни такси, ни автобусов. Мороз завернул, стоять на площади и ждать транспорта, когда люди уже давно гуляют и пьют за здоровье именинника, мне совсем не хотелось. Решила я на своих двоих добираться, благо наш друг Аркадий жил не слишком далеко. Не сообразила я только того, что идти-то парком надо, а этого в темное время лучше не делать — мало ли что…

Бегу я вприпрыжку по парку и вдруг слышу за собой шаги, и снежок хрустит как-то подозрительно. Оглядываюсь — догоняет меня мужик в дубленке нараспашку, рожа красная, глаза белые. Ну, думаю, конец пришел либо мне, либо моей каракулевой шубке. Подбегает он ко мне, за шубку хватает, но не снимает, а лезет под нее, к титькам. И одновременно валит меня за куст на краю дорожки. Я орать, а он мне в лицо рычит: «Ори громче. Тут мои кореша неподалеку в беседке пьют: будет им царский закус, баба на троих. Гы-ы!» Еще и смеется, гад. Но я замолчала, только руками-ногами отбиваюсь, да где там! Шуба мешает, шапка на глаза налезла, ничего не вижу. А он уже причиндал свой выставил, тычет им мне в коленки, как ножкой от стула. Я причиндал-то этот руками от себя отталкиваю, а он своей рукой путь ему расчищает, трусы на мне рвет.

Тут, в самый интересный момент, должна я сделать небольшое отступление. Была на мне каракулевая серая шубка, как я уже говорила, сапожки импортные, французские, по большому блату добытые, и лохматая песцовая шапка. Даже рукавички на мне из Канады, Костя прислал в подарок. Словом, одета я дама дамой. Но была на мне одна, прямо скажем, неприличность: канадские эти рукавички были пришиты к рукавам шубки на резиночках, как у первоклассницы. Я за собой знала привычку терять перчатки и рукавички при первой возможности, а эти, поскольку Костина память, мне потерять не хотелось: вот я и поступилась шиком ради памяти о милом дружке. Да так крепко пришила, вощеной ниткой, чтобы уж никак не потерять. Вот рукавичка-то меня и спасла, а насильника моего наказала.

Я борюсь, значит, с ним, барахтаюсь в снегу без толку, шапку с глаз стряхнуть пытаюсь, а сама уже чувствую, что слабею, задыхаюсь и сердце к горлу подкатывает. И вдруг он как взвоет диким голосом: «А-а! Пусти, сука!» Рванулся и пуще взвыл. «Отпусти! — рычит. Ничего не понимаю, кто ж кого держит? Тут чувствую я, он руку мою зачем-то к себе потянул, к штанам своим расстегнутым. Я руку-то назад рванула, и тут он уж таким звериным голосом завыл, что я испугалась: а ну, как те, в беседке, услышат. «Тише ты!» — говорю ему, а сама пытаюсь понять, что ж это такое у нас вышло, что не я, а он отпустить просит? Он мои руки уже не хватает, но правую к себе тянет, хоть и не рвет уже. Я левой рукой шапку свою с глаз отодвинула, села в снегу и смотрю, в чем дело-то? Батюшки мои, и что же я вижу?! Рукавичка моя, резинкой захлестнулась ему за яйца и затянула их накрепко. Тут я поднимаюсь уже на колени и говорю ему: «А ну, вставай. Поигрался и хватит. Вставай и идем, а то хозяйство твое сейчас оторву!» Он послушно поднимается, держась обеими руками за это самое хозяйство. Слезы у него из глаз катятся, но больше не воет, только постанывает. «Отпусти, пошутил ведь я!» — просит. «Ты пошутил, а теперь я пошучу. Пошли». Вывела я его на дорожку, веду. На всякий случай — на вытянутой руке, чтобы он, опомнившись, своими лапами до меня не добрался. «Чего это у тебя, чем ты меня держишь?» — спрашивает он. «А это такое специальное средство от насильников, из Канады. Вроде наручников, называется «нахерники». Теперь ты от меня вырвешься только в кастрированном виде», Говорю так, а сама боюсь: если не поверит, то сообразит, что все равно он сильнее меня и уж как-нибудь вырвется, да еще мне за позор и боль отплатит. «Куда ведешь-то?» — «Иди, иди!» — покрикиваю я и дергаю за резиночку. Он ойкнул и дальше идет послушно. А я в панике соображаю, как же мне-то от него отвязаться? Ну, прямо как в шутке про медведя: «Я медведя поймал! — Ну, так веди сюда. — А он не идет! — Тогда сам иди. — А он не пускает!» К майору милиции на день рождения в качестве подарка доставить не получится — придет в себя по дороге и еще неведомо что учинит со мной. Где ближайшая милиция я тоже не знаю, а он-то наверняка знает да не пойдет. Вот ведь связались! И тут вспоминаю я про его приятелей, которыми он грозился. Страшновато было, а все же рискнула. «Ладно, — говорю, — достаточно я тебя проучила. Отпущу, так и быть. Только одной мне с этими нахеровыми наручниками не справиться. Где тут твои приятели водку пьют? Веди к ним, пусть они помогут мне тебя освободить». Он замялся: «А сама никак не можешь?» — «Не могу, тут мужская сила нужна. Они рассчитаны на то, что на крик жертвы прибегает полиция. Это ж за границей сделано, чучело!» — «А! Ну, тогда идем…» — и привел он меня в беседку, где и вправду дружки его выпивали водку под морозный снежок. «Принимайте дружка, — говорю я им. — Выручайте! Есть у кого перочинный ножик?» Смотрят они на нас, глаза вылупивши, ничего понять не могут. Один порылся в карманах, вытащил нож. Тут мой насильник дубленку, которой прикрывался, пока на поводке шел, распахнул, и увидели они его во всей красе и с рукавичкой под яйцами. Что с ними было, не передать! От хохоту так друг на дружку и повалились. Но страдальца освободили, перерезали ножом резиночку-то. А на меня глядели в полном восторге: «Ай да баба! На такую нарвешься в темном переулке — не обрадуешься». А этот олух как увидел рукавичку и сообразил, как попал на веревочку и какие у меня «канадские нахерники» были, так от стыда сел на скамейку и голову в колени запрятал, переживает.

Ну, я не стала дожидаться, пока он очухается, побежала поскорей к дому своих друзей. А два парня вызвались меня проводить: «Хоть ты и бедовая, сама справишься, но надо тебе уважение оказать». Третий остался утешать пострадавшего. По дороге я, конечно, не удержалась и рассказала этим ребятам, как все было, по порядку, так они у меня дорогой чуть не уписались. Сдается мне, что тому горе-насильнику до сих пор от друзей прохода нет.

А и ладно: этот-то уже ни в жисть ни к одной бабе насильно не сунется. Боюсь, что и добровольно не очень, после такой-то передряги.

Женщины заходились от хохота, а Альбина, держась за живот, подбежала к койке Валентины с криком:

— Валюта! Рыбонька ты моя! Дай же я тебя расцелую за этот подвиг!

Тут и другие женщины кинулись Валентину обнимать и целовать.

— Да, утешила ты нас, девонька… — вытирая выступившие от смеха слезы, пропела Зина, — Вот уж разутешила!

Долго не могли успокоиться развеселившиеся женщины, пока на хохот не прибежала дежурная медсестра. Рассказали, уже все вместе, про подвиг Валентины и ей. И медсестре история очень понравилась, и она смеялась, но все же попросила их так громко не хохотать, а то в соседних палатах роженицы волнуются. Поэтому все притихли и попросили рассказывать Альбину, чья теперь была очередь.