— Я вас не упрекаю. У меня и в мыслях не было, чтобы вы весь вечер стояли у каждого за спиной и периодически грозили пальцем: «Не убий». Просто надеялась, что ваше присутствие остановит убийцу и не произойдет того, что произошло. Хотелось поверить в то, что общее веселье всех примирит.
— Хотели мира, а получили… Да не решается ни один конфликт путем грандиозной пьянки, увы. Ладно, Ирина Сергеевна, доказать чье-то алиби в пылу пьяной вакханалии невозможно, остается надеяться, что народ начнет что-то вспоминать. Кстати, как там насчет обеда? Может, ваша повариха покормит, так сказать, на дому? Неохота по сугробам лазить. Смотрел я сегодня на эту даму очень внимательно, похоже, она о Павле Петровиче сожалеть не будет. А он, бедняга, как к ней относился?
— Знаете, что странно: он ведь ее просто не замечал, а на днях вдруг попросил уволить, причем в очень категоричной форме.
— На каком основании?
— Мол, много кладет себе в карман. Но это глупо: кто из поваров не приворовывает? Конечно, она брала себе и оставшиеся продукты, и с деньгами было нечисто, но все в меру.
— Воровать в меру. Это хорошо. А, простите, кто эту самую меру определил?
— В меру, это когда другим остается достаточно, чтобы на подобное воровство закрывать глаза.
— Так. И что же вы ответили Павлу Петровичу?
— Сказала, что если на то пошло, то решение всех кадровых вопросов я могу переложить на него, пусть сам занимается подбором и увольнением сотрудников.
— Короче, развязали руки?
— Я не сижу целыми днями в офисе и тем более не обедаю. Ему виднее.
— Значит, Корсакова после Рождества у вас больше работать не будет?
— Ну, теперь, думаю, вопрос о ее увольнении отпал. Кто будет заниматься поисками новой поварихи? Если у Паши и была какая-то кандидатура, то теперь это уже не актуально.
— Прекрасно! Вы плодите подозреваемых со скоростью один в пять минут. Проще было бы назвать тех, у кого не было повода лишить фирму коммерческого директора, осталось только выяснить, не было ли у Павла Петровича махинаций с бухгалтерией и любовных связей на стороне. Кстати, мы забыли про красавицу Нору. Как развивался их роман с Павлом?
— Еще раз повторяю, что я не собираю сплетни. Это охотно расскажут вам другие. Желаю успеха.
— Так, значит, действительно что-то было. Ну, с любовными связями я как-нибудь разберусь сам, это мой конек. А как насчет бухгалтерии?
— Не имею претензий. У Юлии с Павлом проблем не было.
— Кстати, она хорошо зарабатывает?
— А в чем дело?
— Это ведь она приехала на новенькой «восьмерке»? Сама за рулем — смелая дама. Это ее личная машина?
— Ведь не иномарка. Юле без конца приходится ездить в банк, по делам, и я довольна, что она обходится без служебной машины.
— А про ее зарплату не скажете?
— Приличная зарплата. Цифры называть не буду, скажу только, что не задаюсь вопросом, на какие деньги куплена эта машина.
— Что ж, вопрос исчерпан. Пока мне не о чем вас больше спросить, вы' меня и так основательно загрузили.
— Я всегда готова вам помочь, чем могу.
— Воспользуюсь непременно. — Серебрякова подавляла его своей вежливостью и правильностью речи.
Леонидов вслед за Ириной Сергеевной вышел в холл, застав там вполне мирную картину: молодой человек, которого он вчера запомнил как просто Колю, наливал пиво себе и Андрею Липатову, Барышев сверлил глазами дырку в фанерных перилах балкона, Корсакова вместе с Тамарой Глебовой носила в комнату напротив посуду, у окна курили секретарша Марина и Наташа из бухгалтерии. Остальные, видимо, разбрелись досыпать. Серебрякова сразу прошла к себе, проведать Нору. Вот кого Леонидов мечтал хорошенько потрясти! Лежала она, закрывшись в комнате, неспроста, и уж наверняка не из-за переживаний о потерянной неземной любви. С девушками этого типа Алексей уже сталкивался: бурно оплакивать они могли только уплывшие из рук деньжата, а вместо сердца Бог вложил им в прекрасную грудь некий блестящий, как железо, камень, из которого делают популярные дешевые украшения. Гематит, кажется, называется. В общем, что-то связанное с кровью, у Саши были такие бусы, по его мнению, и Алексей давно покушался их выкинуть. Сергей Барышев встал, как только Алексей кивнул ему на дверь в свой номер.
— Только там сейчас наши феи чирикают.
— А мы их попросим с детьми прогуляться.
— Ага, пусть роют снежные пещеры.
— Им полезно. — Леонидов распахнул дверь. — Девочки! Идите-ка подышите воздухом, а заодно и оцените спасательные работы. Вблизи уже должен быть слышен шум моторов.
— Выпроваживаете? Думаете, мы будем вас подслушивать? Ну и ладно. — Слегка надувшись, женщины стали собираться. Саша крикнула Сережку, надела на него пуховик и сапоги, плотно обернула шарфом шею.
Когда компания удалилась, Леонидов полез в тумбочку, где с вечера предусмотрительно запрятал бутылку хорошего вина.
— Смотри: мускат! Сахару, зараза, тридцать пять процентов. Сироп, елки! Похмелимся?
— А пить из чего? Стаканы-то в холле. Сходить?
— Ни-ни! Не стоит оказывать дурное влияние на общественность. Сейчас крышку от мыльницы принесу, да подай ту пластмассовую штуку от лака для волос.
— Колпачок, что ли?
— Его, родимый.
— Воняет же.
— Ничего, пойдет под мускат. Я эту штуку сейчас с мылом помою.
— Тогда ты из него сам и пей.
— Ладно, как гость, можешь пользоваться привилегией в выборе посуды. Будешь потом мыльные пузыри ртом пускать.
— Классное занятие! С детства обожаю.
Они разлили мускат в мыльницу и колпачок от лака для волос. В тумбочке нашлась пара мандаринов.
Потом глотнули из импровизированных стаканов. Барышев скривился и закашлялся:
— Ш-ш-ш…
— Ш — што?
— Ну ты злодей, Леонидов!
— Я тебя предупреждал. Между прочим., мне тоже невкусно. Знаешь, какую гадость бабы себе на голову льют?
— Иди ты, отравитель.
— Ладно, будем считать, что водные процедуры закончены. Вернемся к нашему хладному телу. Передо мной список присутствующих в этой экспедиции граждан. Итого тридцать человек. Минус пятеро детей — остается двадцать пять. Себя с Сашей я тоже исключаю, если только я не лунатик и не осуществляю под воздействием сна свои заветные мечты, но поскольку это маловероятно, получается еще минус два. Теперь о вас, Барышевы: во-первых, я тебе доверяю. Во-вторых, вы спали в угловой комнате и рано ушли. Так что получается еще минус два.
— Ну, спасибо, благодетель ты наш.
— Не за что, цветы можно прямо в номер. Итого получается: двадцать три минус два равно двадцати одному.
— В первом классе ты, Леонидов, наверняка на пять учился?
— Только в первом… Серебрякову тоже в общем-то можно исключить.
— И самого убитого, надеюсь, тоже.
— Да, елки, даже забыл, для чего вся эта арифметика. Остается девятнадцать душ, у шестерых из которых уже обрисовался веский мотив. Нора тоже под большим вопросом.
— Ей-то какой навар?
— Пока определенно сказать не могу, но что-то там есть, видел вчера, как они с Пашей по разным углам сидели. Кстати, как только все эти сугробы разгребут, надо будет добраться до главного корпуса и просмотреть кассету с записью вечера.
— А где кассета?
— У меня в кармане. Сейчас уберу в тумбочку вместе с бутылкой, надо прятать от грабителей такие ценные вещи. Итого: шесть человек имеют видимый мотив, остальные скрытый. В таких делах, как правило, стоит только поглубже копнуть. В учреждений, где зарплата коммерческая, да и очень приличная, нет места любви и братству, тем более сейчас, когда народ за место под солнцем глотку перегрызет, когда каждый сам за себя.
— А Пашины люди? Их ты со счетов не сбрасываешь? Они-то его лелеять были должны, как нежный цветок орхидею.
— А если кто-то притворялся, что он Пашин человек, а сам делал ставку на Валеру?
— Ну ты прямо раздул тайны мадридского двора. Король и его свита, толкающая друг друга в зад.
— А ты у своей жены спроси, как ее в свое время убрали из «Алексера», она тебя просветит. Серебрякова, между прочим, сама мне сейчас призналась, что некая Эльза ей досье на всех пыталась всучить.