Леонидов поспешил ретироваться в свою комнату. Саша уже умылась и причесывала волосы.

— Саш, я там ночью маленький погромчик устроил, повариха ругается. Может, ты ей поможешь все убрать?

— Маленькая ты моя свинья. Ладно, иду, — вздохнула она.

В холле уже начали появляться и другие женщины.

— Сейчас позавтракаем и будем собираться. Надо домой заехать, а потом уже на кладбище, — сказал кто-то.

Часам к одиннадцати наконец подтянулись остальные, женщины накрыли на стол, кто-то из публики принес кипящий чайник. Кутаясь в свой любимый вязаный платок, вышла Серебрякова, пришел хмурый Иванов-младший со свежим синяком под глазом, над ним сразу же начали подкалывать Марина Лазаревич и не выспавшийся Манцев. Когда сели за стол, Ирина Сергеевна задумчиво сказала:

— Что-то Оленьки не видно.

— Наверное, спит еще, — неуверенно бросил кто-то.

— Надо разбудить, — сказала одна из девушек. — Ехать скоро, да и комнаты сдавать надо. Хватит спать.

— Да-да, — кивнула Серебрякова.

Манцев направился к дверям, громко постучал:

— Ольга, сколько можно спать! Народ тебя ждет. За дверью никто не отозвался.

— Оля! — Манцев забарабанил кулаками, налегая на дверь.

Тишина.

— Да что там такое? Может, она уехала? Никто Ольгу не видел? — заволновалась Марина.

— Да не было ее здесь, — уверенно заявила Корсакова, намазывая бутерброды. — Я с самого раннего утра тут вожусь, первая пришла. Из их комнаты никто не выходил.

— Маринка, а ты разве не там ночевала? — спросил Манцев.

— Представь себе, нет.

— Значит, Ольга там?.. Да стучите вы! Леонидов почувствовал легкий тревожный озноб. Он подбежал к двери, стал с размаху бить в нее ногой:

— Ольга! Откройте!

За дверью по-прежнему ни звука. Алексей повернулся к Барышеву:

— Серега, ломай.

Барышев подошел, с разбега ударил мощным плечом. Дверь завибрировала, но не поддалась.

— Мужики, помогите ему! — крикнул Леонидов. Манцев, Глебов и Липатов стали плотным тараном, вместе с Барышевым они ударили в дверь. Та дрогнула и с мясом выдралась с петель. Мужчины ввалились в комнату.

Ольга лежала на кровати: светлые длинные пряди волос свесились вниз и доставали до самого пола. Одежда аккуратно висела на стуле, а на столе белел клочок бумаги и стоял знакомый Леонидову пузырек, к которому при нем прикладывалась Нора. Пузырек был пуст, он замер на уголке листочка в клеточку, рядом валялась ручка. Алексей выдернул этот листок, взглянул на небрежный красивый почерк. Там было всего два слова:

«Я сама». И подпись: «Ольга Минаева». Все.

В проеме двери уже появились чьи-то взволнованные лица, кто-то ойкнул, кто-то испуганно прикрыл рукой рот, мужчины просто растерялись, глядя на красивое мертвое тело.

— Она выбрала, — сказал Леонидов и повернулся к Барышеву: — Ты у нас специалист по вызову оперативников. Иди, что стоишь. А вы все выйдите, это не Третьяковская галерея, нечего здесь смотреть.

Он осторожно положил на кровать свесившуюся вниз Ольгину руку, поправил волосы, открыв застывшее прекрасное лицо. Ольга умирала мучительно, билась в судорогах, черты лица исказило страдание. Большие голубые глаза смотрели куда-то вверх, словно перед смертью она удивилась, что все наконец-то кончилось, и увидела незнакомый ослепительно яркий свет. Алексей сдернул с соседней кровати белую простыню и накрыл тело. Особенно тщательно он!расправил эту простыню на Ольгиных длинных стройных ногах, которые были раскинуты в последнем отчаянном броске навстречу смерти.

Алексей по привычке бросил профессиональный взгляд на комнату, словно хотел убедиться, что это действительно самоубийство, но почувствовал, что не хочет и не может здесь больше оставаться и выяснять подробности. Он вынул торчавший из замка ключ, вышел и попытался приставить дверь на место. Петли со скрипом вошли в свои пазы.

— Никому не надо сюда входить, — громко сказал он. Вдруг сдавленный вздох раздался в углу дивана.

— С Ириной Сергеевной плохо! — крикнул кто-то.

Народ, словно обрадовавшись возможности отвлечься, кинулся в разные стороны за водой, нашатырем, полотенцами. В суматохе Леонидов подошел к Александру Иванову и с силой сжал его плечо.

— Что ты ей вчера сказал, сволочь?

— Ничего я не говорил. — Иванов был бледен и с трудом сжимал стучавшие зубы.

— Ты последний там был. Я тебя, гад, в тюрьму засажу!

Наних начали оглядываться.

— Тише ты! Я как лучше хотел. Мы нормально расстались.

— Ты к ней в постель пытался залезть? Лапал?

— Да ничего я не делал! — Иванов дернулся. — Да у меня от, твоих кулаков до сих пор все болит. Какая к черту баба после того, как тебя долбанули во все места?

— Почему она это сделала?

— А я откуда знаю? Мы говорили-то всего минут десять.

— О чем?

— Я сказал, что никто ее не уволит, что я сам сделаю все, что она скажет, вот и весь разговор.

— Предложил себя в качестве содержателя?

— Да я просто сказал. Подумаешь, подкатиться к бабе, которая тебе нравится, что ли, нельзя. Кучу комплиментов ей наговорил, чуть ли не в любви объяснился. Да я даже жениться на ней был готов!

— Только она не захотела. Лучше уж на тот свет, чем в любовницы к такой гниде.

— Да не из-за меня она! Не из-за меня!

— Да ты прыщ, гниль, ты себя в зеркале-то видел? Да тебе шлюха только может дать, и то если по максимуму заплатишь!

— Ее просто совесть замучила! Это она Пашу убила! Она! Все знают!

— Заткнись!

— Кто убил Пашу? — спросила вдруг осевшим голосом внезапно очнувшаяся Серебрякова.

Иванов облизнул губы:

— Она пошла на тот балкон, чтобы послушать, как Валера будет Пашу ломать. Я просто хотел, чтобы она узнала, что Паша бабами не дорожит, даже такими порядочными.

— Но ты же ничего не видел?

— Костя видел,

— Костя, ты видел, как Оля Пашу толкнула? — Серебрякова напряглась.

— Какая разница, кто толкнул.

— Как же так, Костя? Это не может быть, чтобы Оля.

— Она. — Манцев зачем-то высморкался в клетчатый, пахнущий дешевым одеколоном платок. — Я на диване лежал, когда они заспорили: Валера и Паша. Потом Валера Пашу все-таки уломал, тот успокоился. Он все никак не мог протрезветь, здорово налакался в тот вечер, начал к Валере лезть, обниматься, другом называть, а Ольга пряталась в той летней комнате, там замок плевый, я сам ей шпилькой открыл.

Ну, пока они о делах говорили, еще ничего, можно было проглотить, но потом Валера начал Сергеева убеждать, что с Ольгой тот далеко не уедет. Еще сказал: «Такому, как ты, порядочные девушки не нужны. Зачем тебе под боком этот комсомольский задор, она до сих пор видит только черное и белое». А Паша сказал: «Зато знаешь, какая она страстная? Тебе так ни одна баба не дает». Ну и всякое там прибавил, чего мужики друг другу говорят. Но потом Паша подумал-подумал и решил потихонечку с Ольгой расстаться. Долго еще они с Валерой трепались про всякое.

— А ты лежал и слушал, как они Ольгу обсуждают. Ведь знал, что она за дверью стоит.

— А что мне было делать, туда, что ли, бежать?

Я же не знал, что она такая ненормальная? Когда Валера с балкона вышел и начал по лестнице спускаться, она как фурия выскочила из-за двери. Паша испугался, потом начал смеяться, я же говорю, что он был пьяней. И говорит: «Хорошо, что ты все слышала, ты у нас гордая, сцен устраивать не будешь». Тут Ольга его, как толкнет в живот, просто от отчаяния, так ей было обидно. А какая бы удержалась? Паша и свалился с балкона. Она не хотела его убивать, просто так получилось, если бы он не попал случайно на этот угол, ничего бы не было. Ольга испугалась, когда Паша вскрикнул и замер. Кинулась на лестницу, а тут Валера спустился вниз. Он вообще позеленел, особенно когда увидел, что я с дивана поднимаюсь. Потом Саша и Эльза из боковой комнаты выскочили. Валера сразу закричал: «Это не я, это не я! Костя, скажи, что это не я!» А я сказал, что ничего не слышал и не видел до того момента, как он, то есть Валера, к телу подошел.