Вечер крутящихся дервишей

К воскресенью Мэгги в две ходки перетащила на берег реки и довольно ловко запрятала весь свой инструментарий: лодку грузики на лодыжки и таймер–петушок. Пока все складывалось как нельзя лучше, и до утра третьего ноября не предвиделось никаких неожиданных помех. Выбранное место было все так же безлюдно, и осень просто идеально подходила, чтобы прятать вещи в лесу: забросала листвой и хвоей – и готово.

Скарб весь тоже был упакован. Ей удалось по–тихому прибрать стол на работе и уничтожить все бумаги и фотографии. Бренда и Этель ничего не заметили. После стольких лет она наконец разобралась, как работает машина, измельчающая бумагу. Удивительно, чему способен выучиться человек, стоит только приложить мозги.

Все шло по плану: с утра она сбегала к телефону–автомату перед супермаркетом «Вестерн» и заказала на понедельник такси на 9 утра. Настоящим именем она, разумеется, назваться не могла. У сидящего на телефоне человека был иностранный акцент, так что она назвалась Дорис Дэй. Ей всегда нравилась Дорис Дэй. Затем Мэгги свозила машину на мойку, залила бензин, подкачала шины, проверила масло и воду, чтобы автомобиль вернули компании в том же состоянии, в каком брали, чистеньким и аккуратным, со всеми документами в отделении для перчаток. Осталось только посмотреть крутящихся дервишей.

Бренда заехала за ней ровно в семь. Почему Бренда обожает приходить куда бы то ни было за час до начала, Мэгги хоть убей не понимала, но тем не менее была одета и готова к выходу. Зачем нервировать Бренду, пусть этот вечер порадует ее. Бренда мигом домчалась до центра и припарковала машину на стоянке, и в 7.15 они уже стояли в вестибюле театра, ожидая, когда откроют двери. Верный своему слову Сесил оставил для них два билета в кассе. Открыв конверт. Бренда пришла в восторг:

– Мэгги, не поверишь, у нас два билета в первый ряд! Здорово, правда? Я принесла бинокли, но они, наверно, не понадобятся.

– Да уж, вряд ли.

Мэгги оглядывала вестибюль театра «Алабама» с привычными гордостью и удивлением. Слава небесам, в последнюю минуту театр спасли от чугунного шара экскаватора и полностью восстановили – и все благодаря сотням взволнованных горожан. Хейзел пожертвовала пять тысяч долларов. Мэгги до сих пор помнит, как, попав сюда в первый раз, была потрясена четырехэтажным вестибюлем с гигантской хрустальной люстрой, нависающей над великолепной лестницей, швейцарами в белых перчатках. Здание было изначально построено как оперный театр, с шикарными красными бархатными креслами и пятью полукруглыми балконами, что поднимались до самого потолка. Она видела театр не только из зрительного зала, но и со сцены. На этой сцене на нее надели корону. Она ждала Бренду, забежавшую в дамскую комнату, и вспоминала тот вечер: нервное возбуждение выстроившихся в шеренгу конкурсанток, готовых выйти на красную дорожку когда назовут их имена; запах лака для волос, впивающиеся в ребра косточки бюстгальтера без бретелек; четырехдюймовые каблуки; блеск брильянтовых сережек; ослепительный свет мощных прожекторов из–под купола; громоподобные аплодисменты, когда орган «Хаммонд» за миллион долларов исторг первые ноты «Звезды падают на Алабаму»; за кулисами беготня и суета, переодевания из купальника в костюм для исполнения номера и снова в вечернее платье; визг и крики радости, когда провозгласили победителя. Да, провести последний вечер именно здесь – очень правильно.

В 7.45 двери зала открылись, они пошли вниз по проходу к первому ряду, нашли места, сели… И тут Мэгги поняла, что, хотя ряд и первый, места–то не очень хорошие. Прямо скажем, кошмарные места. Ей пришлось откинуться назад и задрать голову, чтобы видеть хотя бы краешек сцены. Но Бренда ничего не замечала. Она просто радовалась тому, что сидит в зале. Обернувшись, она махала рукой и знакомым, и незнакомым людям, сидящим на балконе. Зал был полон. Мэгги с удовлетворением отметила, что одеты все великолепно. Когда она была в последний раз в Нью–Йорке, народ пожаловал на бродвейский спектакль в джинсах и трикотажных фуфайках, но старый добрый Бирмингем в этот вечер ее не подвел. Когда занавес наконец поехал вверх, публика примолкла, сцена открылась, и Мэгги увидела, что кроме ряда деревянных складных стульев на сцене ничего нет. Она ожидала экзотических, ярких декораций. Две минуты напряженного ожидания – и вдруг Бренда пихнула ее в бок и прошептала:

– Гляди, вон они.

Мэгги повернула голову направо и увидела за кулисами семь или восемь мужчин в белых рубашках и блестящих черных шароварах. Потом безо всяких фанфар и прочих церемоний мужчины просто вышли на сцену и, не улыбнувшись, даже не кивнув публике, сели и принялись играть на странно звучавших флейтах и еще каких–то странных инструментах странные мелодии, похожие одна на другую как две капли воды. А потом, по меньшей мере час спустя (или так показалось), опять же безо всякой улыбки встали и покинули сцену так же равнодушно, и за сим наступил антракт.

У Мэгги уже шея разболелась от того, что целый час пришлось просидеть, задрав голову, а она еще не видела дервишей. После длинного двадцатиминутного перерыва вышли те же самые мужчины и давай играть по новой. Зрители не знали, что делать, они были слишком воспитанны, чтобы свистеть, топать ногами и кричать: «Где дервиши?» – тем не менее по залу побежал шелест. Слава богу, после четырех или пяти музыкальных номеров Бренда снова ткнула ее локтем в бок и кивнула на правое крыло кулис. На этот раз Мэгги увидела мужчин в длинных черных плащах и высоких шапках. Наконец, после очередного бесконечного музыкального этюда, один из них вышел к краю сцены и разложил что–то наподобие двух больших ковриков для ванной комнаты, а затем снова удалился.

Нечего и говорить, более странного представления Мэгги видеть еще не доводилось. Но по крайней мере, что–то начало происходить. Через некоторое время двое самых старших в высоких конусообразных шапках вышли и опустились коленями на коврики. Посидели. Время шло. Но вот один за другим на сцену вышли дервиши помоложе, без улыбки подошли к первой парочке и тоже сели на колени – в ровный ряд с ними. Все так обрадовались им после столь изнурительного ожидания, что с удовольствием бы похлопали, но у мужчин был до того серьезный вид, что публика не решилась. Непонятно, что они там делали, сидя на коленях, но делали они это довольно долго, потом внезапно вскочили и сбросили на пол плащи, дабы явить публике свой наряд: белая рубашка с маленькой белой жилеткой, широкая белая юбка и полуботинки из коричневой кожи. Потом очень медленно, друг за дружкой, начали кружиться, все быстрее и быстрее. Поначалу Мэгги сказала бы, что зрелище и в самом деле красивое: высокие, приятные лицом, грациозные мужчины вращаются в едином ритме, юбки взлетают и опадают, как волны в океане. К сожалению, Бренда и Мэгги видели только ту часть дервишей, что находилась под юбками, – свободные белые штаны и коричневые ботинки. И чем стремительнее они вращались, чем сильнее взвихрялись и опадали юбки, тем больше пыли летело на сидящих в первом ряду. Но даже та малая толика вращения, доступная их взглядам, была волнующе прекрасна. Но кружение длилось и длилось, и теперь Мэгги не могла дождаться, когда же это закончится. Шея зверски болела, глаза жгло от того, что она смотрела все время вверх, на рампы, а от пыли, летящей в лицо, першило в горле. Мэгги прикинула, что если бы дервиши вращались не по кругу, а по прямой, то оказались бы уже в Атланте. Она с надеждой ждала, что, возможно, следующий круг уже будет последним, а потом вдруг начала понимать логику их движений. После каждого круга каждый из дервишей возвращался ровно в то место, с которого начинал. В какой–то мере это походило на ее жизнь. Крутишься, крутишься и в результате никуда не приходишь.

Спустя еще сорок мучительных минут вращение все же иссякло, дервиши надели свои черные плащи и так же медленно и беззвучно покинули сцену, в сопровождении музыкантов, оставив шесть пустых деревянных стульев и благодарную, но недоумевающую аудиторию. Зрители хотели было похлопать, но побоялись, что это неуместно. Это явно был мрачный религиозный обряд, а не развеселое шоу, которого они ждали.