– Госпожа! Вы, может быть, слышали сказку про лягушек? Когда дети стали швырять в них камнями, лягушки сказали: «Для вас это забава, а для нас – смерть». Примерно то же сказал мне перед смертью Аоки Дзюн. Не думайте, что гибель его случайна. Формально он погиб при автомобильной катастрофе, но фактически это было самоубийство. Катастрофа просто ускорила события. Не усыпляйте свою совесть, вы виновница его гибели. Он погиб, как погибли в пруду лягушки, в которых дети швыряли камнями. Если бы лягушки могли, они ответили бы детям тем же. И вот сейчас я от имени Аоки Дзюна швырну эти часы в вашу совесть, если только она у вас сохранилась. Возможно, я причиню вам боль, но эта боль очистит вашу душу, вы перестанете играть в любовь и хоть этим искупите свою вину перед Аоки Дзюном. Аоки Дзюн не имел семьи и погиб один, но если бы я поддался искушению, жертвами вашей игры стали бы двое: я и моя жена.
Возбуждение сделало Синъитиро красноречивым, и каждое его слово ранило душу госпожи Рурико, которая молча слушала, опустив голову. Решив, что она близка к раскаянию, Синъитиро, растроганный, продолжал.
– Я не питаю к вам никакой вражды, госпожа, и не собираюсь мстить. Наоборот, я даже питаю к вам искреннее уважение за ваш разносторонний ум, за утонченный вкус. Но я глубоко сожалею, что свои блестящие способности вы направляете в дурную сторону. Подумайте над тем, что я сказал, не только ради покойного Аоки Дзюна, но и ради собственного блага.
При этих словах госпожа Рурико подняла голову и ледяным тоном произнесла:
– Простите, что прерываю вас, но дело свое вы мне изложили, а от нравоучений я просила бы меня избавить.
Последняя надежда на раскаяние госпожи Рурико покинула Синъитиро. У нее не только не было совести, но и намека на нее, равно как и женской скромности. Она была настоящим чудовищем, вампиром, жаждущим крови, дьяволом в облике ангела. Взывать к ее совести, пытаться направить ее на путь истины было так же бесполезно, как обучать демона христианской морали.
Некоторое время Синъитиро молча смотрел на госпожу Рурико.
Он хотел было сказать: «Прошу прощения за причиненную вам неприятность, свой долг перед покойным Аоки Дзюном я считаю выполненным» – и выйти из комнаты, но в этот момент вспомнил о брате погибшего. «Да, надо во что бы то ни стало вырвать его из когтей этой страшной женщины, это тоже мой долг».
– Госпожа! Мне необходимо сказать вам еще несколько слов не в порядке нравоучения или вмешательства в вашу личную жизнь, а чтобы до конца выполнить свой долг перед Аоки Дзюном. Это будет, пожалуй, как бы второй частью его духовного завещания. Вы можете как угодно издеваться над чувствами всех ваших поклонников, всех, кроме одного, – брата покойного Аоки Дзюна. Это я вам просто запрещаю. Надеюсь, у вас самой не хватит жестокости следом за старшим братом столкнуть в пропасть и младшего, хотя, может быть, я ошибаюсь. Еще раз простите за беспокойство.
Рурико побледнела. Синъитиро бросил на нее презрительный взгляд и направился к выходу.
– Ацуми-сан, подождите! – тоном разгневанной королевы остановила его Рурико. – Вы потребовали, чтобы я выслушала вас, и я выполнила ваше требование, теперь я вправе требовать, чтобы вы выслушали меня.
Она гневно сдвинула тонкие брови, сверкнула глазами на Синъитиро и поднялась с места, похожая на рассерженную богиню.
– Напрасно вы так долго говорили о каком-то завещании. Оно не имеет ко мне ни малейшего отношения. Часы я взяла, но это не значит, что я повинна в гибели этого юноши. Так что считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышала.
Ненависть и раздражение в ее голосе не пугали больше Синъитиро, и он сказал:
– Вам не следовало бы говорить подобных вещей, хотя Аоки Дзюн мертв и не может вам возразить. Надеюсь, вы не станете отрицать, что сегодня среди ваших гостей был капитан Мураками.
– Полагаю, что вам это известно не хуже, чем мне! – равнодушно ответила госпожа Рурико.
– В таком случае ваш долг взять у меня дневник Аоки Дзюна и, если у вас есть хоть остатки совести, набраться духу и прочесть его.
С этими словами Синъитиро вынул из кармана записную книжку и положил ее перед госпожой Рурико.
С таким видом, словно для ее нежных рук это была непосильная тяжесть, госпожа Рурико взяла ее со стола. У нее и впрямь было каменное сердце, если она могла, даже не изменившись в лице, взять записи погубленного ею человека.
– Ах, это записная книжка Аоки-сан! – произнесла госпожа Рурико, спокойно листая ее.
«Посмотрим, что будет дальше, – думал Синъитиро. – Даже такая черствая и наглая, как она, не сможет остаться безразличной к полным ненависти и презрения словам Аоки Дзюна, написанным кровью его сердца. Они исторгнут стон из ее груди, вызовут угрызения совести, ведь она женщина! Гордая и тщеславная, как павлин, она глубоко раскается».
Размышляя так, Синъитиро не отрываясь смотрел то на ее пальцы, листавшие дневник, то на прекрасное, слегка побледневшее лицо. Но вот глаза ее впились в одну из страниц, она покраснела, потом снова побледнела, уголки губ нервно подрагивали. Синъитиро казалось, что вот сейчас она в отчаянии уронит голову на стол и зарыдает, моля у загубленного ею юноши прощения. Он уже представил себе ее крупные, как жемчужины, слезы раскаяния и стыда. Но надежды его не оправдались. Госпожа Рурико быстро оправилась от потрясения, не уронив ни единой слезинки, и молча отодвинула от себя записную книжку.
Подавленный безнадежной черствостью ее сердца, Синъитиро не в силах был вымолвить ни слова. Несколько минут длилось молчание. Синъитиро наконец не выдержал и произнес дрожащим голосом:
– Ну, что вы скажете теперь, прочитав эти записи? Госпожа Рурико по-прежнему молчала. Синъитиро наступал:
– Неужели вы так ничего и не скажете про дневник, написанный кровью?! Неужели вы не почувствовали укора собственной совести и страха, когда узнали, к чему привела ваша забава?!
Но, несмотря на возбуждение Синъитиро, госпожа Рурико оставалась холодна как лед.
– Госпожа, что значит ваше молчание? – раздраженно воскликнул Синъитиро.
– Кое-что могу вам сказать.
– Говорите же! Я слушаю вас!
– Только нехорошо так говорить о покойном.
– Вы собираетесь оскорбить мертвого! Хотите клеветать на него!
– Его дневник говорит лишь об одном – что он, как и все остальные мужчины, был чересчур самонадеянным и своенравным.
Слова госпожи Рурико ошеломили Синъитиро. Любая женщина на ее месте, какой бы жестокой и бессердечной она ни была, не осмелилась бы так говорить о дневнике погибшего по ее же вине человека, о написанных кровью строках. Придя в себя, Синъитиро почувствовал сильное озлобление. Она – настоящее чудовище, лишенное каких бы то ни было женских качеств.
– Больше я не скажу вам ни слова. Можете издеваться над мужчинами, как вам угодно. Но в один прекрасный день справедливый гнев настоящего мужчины сотрет вас с лица земли! – Синъитиро чуть не затопал ногами от гнева.
Но чем больше он горячился, тем спокойнее становилась госпожа Рурико. Наконец она холодно усмехнулась:
– Издеваться над мужчинами! Вы находите, что игра женщин с мужчинами настолько опасна? Вот поэтому-то я и считаю мужчин грубыми эгоистами. Если, по-вашему, гнев настоящего мужчины должен стереть с лица земли женщину, которая насмеялась над его чувствами, то большая часть современных мужчин заслуживает быть стертой с лица земли гневом настоящих женщин! Не испытываете ли и вы стыда перед вашей женой, у которой чистое сердце? Вы все время взывали к моей совести, а теперь я хотела бы спросить вашу совесть! Когда женщина играет чувством мужчины, он называет ее бездушной кокеткой, вампиром, словом, всячески оскорбляет. У вас, например, даже глаза потемнели от возмущения, когда вы отчитывали меня! Но посмотрите, как играют чувствами женщин мужчины! Женщины же платят им тем же за непостоянство и легкомыслие. Играя с женщиной, мужчина втаптывает в грязь и душу ее, и тело, доброе имя и честь! Все делают вид, будто не замечают, сколько есть в мире женщин, у которых отравлена душа, потому что их унизили и оскорбили мужчины. Быть может, женщина, которую вы сейчас видите перед собой, одна из них. Голос Рурико дрожал, глаза сверкали.