Теперь Рурико больше не сомневалась в искренности слов Сёхэя, ибо он произнес их перед смертью, и слова эти словно иглой пронзили ее замкнутое, остававшееся до сих пор холодным сердце.

– Ох, как больно… Не могу больше…

Сёхэй схватился обеими руками за грудь и стал кататься по циновке.

– Минако! Где Минако?

Преодолевая мучительную боль, он вдруг приподнялся и стал озираться, но в следующее мгновенье снова рухнул на пол.

– Минако-сан тоже скоро приедет. Сейчас позвоним ей по телефону! – сказала Рурико, склоняясь к его уху.

– Ой! Больно! Умираю! Прошу вас, Рурико-сан… позаботьтесь о Минако и Кацухико! Вы презираете меня, но не станете презирать моих детей!… Мне не к кому обратиться, кроме вас! Простите мой тяжкий грех и позаботьтесь о детях… Умоляю вас!… Кацухико!… Кацухико!…

Сёхэй, видимо, хотел проститься с сыном, но тот даже не двинулся с места, тупо глядя на происходящее.

Смерть уже витала над Сёхэем. Вдруг он взмахнул руками, будто ловя что-то в воздухе, и Рурико впервые протянула мужу руки. Сёхэй собрал последние силы, чтобы пожать их, и понял, что она простила его.

Доктор пришел слишком поздно. Он вымок до нитки, с плаща ручьями стекала вода.

– Я нанял рикшу, но коляску едва не опрокинуло бурей, так что пришлось идти пешком. Сейчас направление ветра переменилось, и вы можете не волноваться. По крайней мере, такой бури, как была недавно, не предвидится. – Все это доктор произнес с нарочитым спокойствием, желая похвастать своей профессиональной выдержкой. – Я так и не понял по телефону, что здесь стряслось, – обратился он к Рурико. – На вас, кажется, напали бандиты, не правда ли? – С этими словами доктор приблизился к пострадавшему.

– Нет, на нас никто не нападал, – стараясь сохранить спокойствие, ответила Рурико. – Это, наверно, служанка что-то напутала. Но, к нашему стыду, у него с сыном…

Рурико осеклась, у нее не было сил рассказывать дальше. Доктор же, сделав вид, что он обо всем догадался, приступил к осмотру Сёхэя.

– Ран я не вижу.

– Да, кажется, он не ранен…

– Успокойтесь! – сказал доктор. – Просто он потерял сознание от сильного удара. – И он положил свою холеную руку на руку Сёхэя, стараясь нащупать пульс.

Так прошло несколько секунд. Затем доктор скользнул взглядом по лицу пострадавшего, которое постепенно покрывалось мертвенной бледностью. Выдержка изменила доктору, и он воскликнул:

– Ему и в самом дело очень плохо!

Он быстро вынул из портфеля стетоскоп, послушал сердце и упавшим голосом сказал:

– Он совсем плох!

– Неужели все кончено? – с глубокой грустью спросила Рурико.

– Да. По-видимому, паралич сердца. Не раз говорил ему, что надо беречься. Ведь у него ожирение сердца, а это влечет за собой паралич. Всякие волнения были ему противопоказаны, не говоря уже о ссорах или потасовках. – Доктор, видимо, сильно досадовал, что пациент пренебрег его советами. Он спрятал стетоскоп и продолжал: – Ожирение сильно ослабляет деятельность сердца. Даже если случается пожар, нельзя бежать. А он мало того, что вступил в драку, так перед этим еще изрядно выпил. Конечно, сердце не выдержало. Но почему вы не воспрепятствовали драке? – спросил доктор у Рурико.

И Рурико почувствовала сильные угрызения совести.

– Я думаю, что все кончено. Но для собственного успокоения попробую впрыснуть ему камфару…

Доктор быстро приготовил все необходимое, затем ловко и искусно ввел в тело умирающего лекарственную жидкость, чтобы вернуть ему сознание. Но это, как и искусственное дыхание, не дало никаких результатов. Тело Сёхэя с каждой минутой становилось все холодней. На лице лежала печать смерти.

– Увы! Я не в силах помочь ему, – с грустью сказал доктор, всем своим видом желая показать, что человек бессилен перед лицом смерти.

Итак, поединок закончился. Неожиданно для Рурико враг пал и теперь лежал недвижим, как каменная глыба. Рурико вышла победительницей, в этом не оставалось больше никаких сомнений. Надменный враг, презиравший нравственность и развращавший людей золотом, больше не существовал. Победа была полной!

Но Рурико, устремившая взор на мертвого Сёхэя, не испытывала никакой радости. Напротив, ею почему-то овладела грусть. Победа очевидна, но была ли повергнута его душа так же, как и его тело? Одержала ли Рурико моральную победу? Нет, не одержала – отвечал Рурико голос ее совести. Сёхэй был перед смертью настолько чист душевно, что этим мог искупить все свои прежние грехи. Он просил у нее прощения и поручил ей заботу о своих любимых детях. Не видя от Рурико ничего, кроме враждебности, Сёхэй все же ей верил. Но больше всего тронула Рурико его безграничная любовь и нежность к детям. Зная, что Кацухико виновник его смерти, он в мучительной агонии тревожился за его будущее! Рурико близко не подпускала мужа к себе, считая его врагом и тем самым причиняя ему невыносимые душевные терзания. Обретя безграничную власть над Кацухико, пусть сама того не желая, Рурико заставила Сёхэя испытать муки ревности, довела его до того, что он превратился в настоящего зверя. Да, совести Рурико был нанесен тяжелый удар. Она считала Сёхэя злым демоном, а он оказался человеком с благородной душой. Уж не сама ли Рурико превратилась в демона, когда, задавшись целью мстить, прибегала к любым, самым низким средствам? Тот, кого она наконец уничтожила, пожертвовав ради этого всем своим будущим, вовсе не заслуживал смерти. Порвав со своим возлюбленным, презрев девичью гордость, бросив вызов обществу, она все силы отдала борьбе. Но победа в этой борьбе, стоившей стольких жертв, не принесла Рурико славы. Побежденный Сёхэй обрел спасение на смертном одре, она же, выйдя победительницей, испытывала душевный надлом.

Ничто так не растлевает душу, как оказавшееся пустой иллюзией дело, если человек посвятил ему всю свою жизнь.

Смерть Сёхэя преобразила Рурико. Она стала совсем другой. Вернуться к своей прежней, чистой девичьей жизни она не могла, хоть и оставалась девушкой. Она хотела отравить ядом лицемерия и лжи своего врага и, не замечая того, сама отравилась. Этот яд оставался у нее в сердце. Но хуже всего было то, что она почувствовала вкус к роскоши, которой ее окружил Сёхэй. С отравленным сердцем и юной свежестью, обворожительная молодая вдова, получившая возможность холить и лелеять свою красоту, незаметно превратилась в великосветскую львицу, обладавшую неограниченной властью над своими бесчисленными обожателями.

Ужасные Горгоны, со змеями вместо волос, как рассказывает греческий миф, превращали в камень каждого, кто дерзал взглянуть на них.

Но Рурико со своими черными как смоль волосами, ослепительно-белыми зубами, чистая, как жемчуг, очаровательная, как сирена, умная, с обольстительными манерами, – во что превращала она всех тех, кто осмеливался приблизиться к ней?

Чары любви

Синъитиро прочел до конца дневник трагически погибшего юноши, но очаровательная мадам Рурико все еще оставалась для него загадкой. Ясно было одно: таинственная незнакомка жестоко насмеялась над чувством юноши. По сути дела, она толкнула его на путь гибели. Сама Рурико утверждала, что не имеет никакого отношения к часам покойного, о которых он с такой горечью вспоминал. Синъитиро казалось, что Рурико своими нежными белыми руками накинула на него непроницаемую пелену. Он чувствовал, что между смертью юноши и очаровательной мадам Рурико существует какая-то таинственная связь, тоже прикрытая непроницаемой пеленой. Сквозь эту пелену то проглядывало мертвое, посиневшее лицо юноши, то лицо прекрасной Рурико с кокетливой улыбкой. Рурико ловко выманила у Синъитиро часы, которые юноша просил вернуть по назначению, точнее, не вернуть, а швырнуть. И Синъитиро считал своим святым долгом исполнить последнюю волю юноши. Однако единственный ключ к разгадке тайны – часы – был теперь в белых руках мадам Рурико, а взамен в кармане лежал подаренный ею билет на благотворительный концерт. Этот билет и сказанные ею слова: «Примите в знак нашего знакомства…» были единственным и малонадежным средством разгадать тайну, тонкой паутинкой связывающую Синъитиро с Рурико. Впрочем, самая тонкая паутинка может оказаться крепкой.