— Клянусь вашей несравненной красотой, сегодня вы действительно печальны, — произнес он.

— Вовсе нет, — возразила Радопис и опустила глаза, — мне просто чуть нездоровится. Наверное, я занемогла.

— Очень жарко. Не лучше ли вам посидеть часок у пруда?

— Я пришла к тебе с просьбой, Бенамун, — резко сказала Радопис.

Он скрестил руки на груди, словно говоря: «Я к вашим услугам».

— Бенамун, помнишь, однажды ты говорил мне о чудесном яде, составленном твоим отцом? — спросила она.

— Конечно, помню, — ответил молодой человек, и на его лице появилось удивление.

— Бенамун, мне нужен флакон этого средства, которое твой отец назвал «счастливым ядом».

Удивление Бенамуна стало очевидным, и он тихо спросил:

— Для чего он вам понадобился?

Как можно спокойнее она ответила:

— Я разговаривала с одним врачом, и он проявил интерес к этому средству. Врач спросил меня, не могу ли я раздобыть флакон упомянутого яда, тогда ему удалось бы спасти жизнь больному. Бенамун, я обещала достать этот яд. Обещай мне, в свою очередь, принести мне его без промедления.

Юноша был рад выполнить любую ее просьбу и весело ответил:

— Через считаные часы флакон будет в ваших руках.

— Как это возможно? Разве тебе не придется отправиться за ним в Амбус?

— Нет. Я храню один флакон в моем жилище в Абу.

Невзирая на все беды, обрушившиеся на Радопис, слова юноши пробудили в ней любопытство, и она недоуменно уставилась на него. Юноша опустил глаза, на его лице заиграла краска.

— Я ездил за ним в тягостные дни, когда чуть не исцелился от своей любви и был в глубоком отчаянии. Если бы не расположение, которое вы мне оказали после этого, я теперь уже коротал бы свои дни в обществе бога Осириса.

Бенамун отправился за флаконом. Радопис встала, гордо выпрямив спину, и промолвила:

— Быть может, я приму яд, это лучше, чем иной, более зловещий исход.

Стрела из толпы

Повинуясь велению фараона, Софхатеп отдал честь и вышел, его лицо выражало смущение и страх. Оба советника продолжали стоять, их лица покрылись мертвенной бледностью. Софхатеп нарушил молчание:

— Умоляю тебя, мой повелитель, откажись от посещения храма.

Фараон не мог принять такой совет и, сдвинув брови, гневно изрек:

— Неужели я должен спасаться бегством при первом выкрике из толпы?

Первый министр ответил:

— Мой повелитель, простой народ дошел до безумия. Нам следует выгадать время, чтобы подумать.

— Сердце подсказывает мне, что наш план обречен на явную неудачу, и если я сдамся сегодня, то навеки потеряю свое достоинство.

— А гнев народа, мой повелитель?

— Он спадет и уляжется, когда люди увидят, как я, подобно обелиску, в своей колеснице еду сквозь ряды людей, глядя опасности в лицо, и не собираюсь ни уступать, ни сдаваться.

Фараон начал расхаживать взад и вперед, пребывая в раздраженном расположении духа. Софхатеп молчал, он сам сдерживал гнев. Он повернулся к Таху, словно призывая того на помощь, но командир напоминал привидение, его глаза устремились вдаль, веки налились тяжестью, и стало ясно, что его мысли заняты собственными горестями. Воцарилась мертвая тишина, слышались лишь шаги фараона.

Нарушив молчание, торопливо вошел дворцовый распорядитель. Он поклонился фараону и сказал:

— Мой повелитель, офицер полиции просит вас принять его.

Фараон велел провести того и бросил взгляд на советников, дабы удостовериться, какое впечатление на них произвели слова распорядителя. Фараон заметил, что они смущены и встревожены, на его губах появилась кривая усмешка, он надменно пожал широкими плечами. Вошел офицер, запыхавшись от ходьбы и волнений. Его униформа покрылась грязью, шлем был разбит и криво сидел на голове. Его вид не предвещал ничего хорошего. Офицер отдал честь и, не дожидаясь разрешения, заговорил:

— Мой повелитель! Люди учинили отчаянное сражение с полицией. С обеих сторон много убитых, они одержат верх над нами, если мы не получим значительных подкреплений из рядов стражи фараона.

Софхатеп и Таху пришли в ужас. Оба взглянули на фараона и заметили, что у того от негодования дрожат губы.

— Клянусь каждым богом и богиней в пантеоне, — закричал фараон, — эти люди явились сюда не ради того, чтобы отметить праздник Нила!

Офицер полиции продолжал:

— Мой повелитель, наши разведчики доносят — жрецы подстрекают людей на окраинах столицы, внушая им, будто фараон ложно утверждает, что на юге идет война, и использует этот обман в качестве предлога, дабы собрать войско и сокрушить народ. Люди поверили им и обезумели. Если бы полиция не преградила им путь, то они уже подступили бы к священному дворцу.

Фараон крикнул громоподобным голосом:

— Сомнений больше нет. Вероломное предательство выплыло наружу. Именно эти люди заявили о своих пагубных намерениях и затеяли нападение.

Эти слова показались советникам странными и невероятными, на их лицах появилось вопрошающее выражение: «Неужели это действительно фараон? Неужели это народ Египта?» Таху больше не мог выдержать и обратился к фараону:

— Мой повелитель, настал роковой день. Точно силы тьмы незаметно втиснули его в бег времени. Этот день начался с кровопролития, и одному богу известно, как все закончится. Велите мне исполнить свой долг.

— Таху, что ты намерен делать? — спросил фараон.

— Расставлю вооруженных людей на оборонительных линиях, выведу колесницы навстречу толпе до того, как она одержит верх над полицией и проникнет сначала на площадь, а затем во дворец.

Фараон загадочно улыбнулся, некоторое время хранил молчание, затем торжественно сказал:

— Я сам поведу колесницы.

Софхатеп пришел в ужас.

— Мой повелитель, — вымолвил он.

Фараон резко ударил себя в грудь кулаками и сказал:

— Тысячи лет этот дворец служил твердыней и храмом. Он не станет объектом разных подлых бунтарей, коим вздумается поднять голос недовольства.

Фараон снял шкуру леопарда, с отвращением швырнул ее в сторону, бросился в свои покои, дабы облачиться в военную одежду. Софхатеп терял самообладание. Ощущая ужас и приближающуюся катастрофу, он обратился к Таху и повелительным тоном сказал:

— Командир, мы не должны терять времени. Иди готовься к обороне дворца и жди приказов.

Таху вышел, за ним последовал офицер полиции, а первый министр дожидался фараона.

Однако события не ждали, и ветер донес страшный шум, который набирал силу, становился дерзким и заглушал все вокруг. Софхатеп бросился к балкону, выходившему на дворцовую площадь, и посмотрел вдаль. Отовсюду огромные толпы людей устремились к площади, крича, бурно выражая недовольство, размахивая мечами, кинжалами и дубинками. Толпы напоминали волны страшного и мощного наводнения. Насколько видел глаз, кругом мелькали лишь непокрытые головы и сверкали клинки. Первый министр содрогнулся от ужаса. Он посмотрел вниз и увидел, что рабы торопливо запирают на огромные засовы ворота. Пехотинцы с ловкостью коршунов поднимались на башни, воздвигнутые в северном и южном концах внешней стены. Множество пехотинцев, вооруженных копьями и луками, двинулись к колоннаде, ведшей в сад. Колесницы стояли в глубине под балконом в два длинных ряда, готовые двинуться вперед, если толпа сломает внешние ворота.

Софхатеп услышал шаги позади себя. Он обернулся и увидел фараона, тот стоял в дверях балкона в форме главнокомандующего. Голову фараона венчала двойная корона Египта. Его глаза злобно сверкали, лицо исказил гнев. Он зло сказал:

— Не успели мы и шага сделать, как нас окружили.

— Мой повелитель, этот дворец — неприступная крепость, его защищают несгибаемые воины. Жрецы будут окончательно сокрушены.

Фараон застыл на месте. Первый министр отступил назад и встал позади фараона. Храня скорбное молчание, оба смотрели на толпы бесчисленных людей, устремившихся к дворцу, словно дикие звери, и угрожающе размахивавших оружием. Слышались их похожие на гром голоса: