Радопис спокойно взирала на него.

— Я никогда ни в чем не отказывала тебе, к тому же я всегда предостерегала тебя от соблазна.

— Этот кинжал, наверное, успокоит мою душу. Разве Радопис вправе рассчитывать на лучший конец?

— Неужели Таху, командир войска фараона, может ожидать более печального конца? — спокойно возразила она.

Таху долго смотрел на нее суровым взглядом. В это решающее мгновение он почувствовал смертельное отчаяние и безвозвратную утрату, но не дал гневу взять верх над собой и жестоким, ледяным голосом произнес:

— Радопис, как ты неприятна. Сколь отвратительную и коварную душу ты обнажила. У того, кто считает тебя красивой, есть глаза, но он слеп. Ты противна, ибо мертва, а там, где нет жизни, исчезает красота.

Жизнь никогда не струилась в твоем теле. Твое сердце так и не познало тепла. Ты мертвец с совершенными чертами лица, но все же мертвец. Твои глаза так и не познали сострадания, твое сердце никогда не испытывало жалости. Твои глаза и твое сердце сотворены из камня. Ты мертвец, будь ты проклята! Я должен возненавидеть тебя и жалеть о том дне, когда полюбил тебя. Я хорошо знаю, что ты будешь властвовать и покорять повсюду, куда бы ни занес тебя этот бес. Но однажды ты с грохотом рухнешь на землю, и твое сердце разлетится на множество кусочков. Все обречено на подобный конец. Какой тогда мне смысл убивать тебя? К чему мне взваливать на себя тяжкую ношу, убивая живой труп?

Сказав эти слова, Таху ушел.

Радопис прислушивалась к его тяжелым шагам до тех пор, пока ночная тишина не окутала ее. Она снова вернулась к окну. За ним царила кромешная тьма, только звезды глядели вниз с вечной головокружительной высоты. Среди этой торжественной, проникавшей всюду тишины ей показалось, будто в глубинах ее сердца тайны перешептываются между собой.

Нет, неправда, она не умерла, жизнь в ее теле била ключом. Это было не мертвое тело.

Фараон

Радопис открыла глаза, кругом было темно. Наверное, еще ночь. Сколько часов сна и покоя ей удалось обрести? Несколько мгновений она ничего не ощущала, ничего не помнила, будто прошлое ей было столь же неизвестно, как и будущее, а кромешная тьма поглотила ее. Некоторое время она испытывала растерянность и усталость, но ее глаза постепенно привыкали к темноте, и она заметила слабый свет, проникавший сквозь занавески. Она начинала различать очертания мебели, заметила висячую позолоченную лампу. Чувства Радопис вдруг обострились, она вспомнила, что бодрствовала, ее веки не сомкнулись, пока нежные голубые волны рассвета не накрыли ее. Затем она опустилась на свое ложе, и сон избавил ее от чувств и мечтаний. Если все так и случилось, то новый день, видно, уже близился к обеду или даже к вечеру.

Радопис вспомнила события предыдущего вечера. Она снова увидела Таху, тот рвал и метал, стонал в отчаянии, угрожал ей ненавистью и презрением. Какой же он несносный человек, обидчик с диким нравом, к тому же безумно влюбленный. Единственный недостаток Таху заключался в том, что его любовь была упряма и настойчива, а сам он находился в плену бездонной страсти. Она искренне надеялась, что он либо забудет, либо станет презирать ее. Любовь причиняла ей лишь боль. Все жаждали завладеть ее сердцем, а оно оставалось неприступным и замкнутым, словно неукрощенное животное. Сколько раз Радопис приходилось ввергать себя в тревожные и трагичные ситуации, хотя ей не хотелось этого. Однако трагичные ситуации тенью следовали за куртизанкой, витали вокруг нее, словно ее сокровенные мысли, отравляя ей жизнь жестокостью и болью.

Тут она вспомнила, что Таху говорил о юном фараоне, его неуемном желании увидеть женщину, которой принадлежала золотая сандалия, и что тот, в конце концов, велит ей стать одной из обитательниц своего разрастающегося гарема. Ах, фараон ведь молодой человек, кровь кипит в его жилах, а мыслям тесно в голове. По крайней мере ей так говорили. Поэтому слова Таху не удивили ее, однако от них нельзя было отмахнуться, и она задавалась вопросом, не пойдут ли события по совершенно иному пути. Ее вера в себя не знала границ.

Радопис услышала, как в дверь постучали.

— Шейт, — позвала она сонным голосом. — Входи.

Рабыня отворила дверь и вошла в спальню обычной легкой походкой.

— Да смилуется над тобой господь, моя госпожа. Наверное, ты умираешь с голоду.

Шейт открыла окно. Свет, проникший в спальню, уже угасал.

— Сегодня солнце закатилось, так и не увидев тебя, — смеясь, сказала рабыня. — Оно напрасно озаряло землю своими лучами.

— Уже вечер? — спросила Радопис, потягиваясь и зевая.

— Да, моя госпожа. Ты омоешься благоухающей водой или утолишь голод? Я знаю, почему ты вчера не могла уснуть.

— Почему, Шейт? — спросила Радопис с интересом.

— Ты не согрела постель в обществе мужчины.

— Прекрати, грешная женщина.

— Мужчины всегда такие сильные, моя госпожа, — проговорила юная рабыня, и ее глаза блеснули. — Иначе ты не стала бы терпеть их тщеславия.

— Шейт, перестань говорить глупости, — ответила Радопис и пожаловалась на головную боль.

— Пойдем в ванную, — предложила Шейт. — Твои поклонники уже собираются в зале для приемов, а твое отсутствие огорчает их.

— Они действительно пришли?

— Разве в этот час зал когда-либо пустовал?

— Я не желаю видеть никого из них.

Лицо Шейт побледнело, она с подозрением взглянула на свою хозяйку:

— Вчера ты их огорчила. Что ты скажешь сегодня? Если бы ты только знала, как они встревожены тем, что ты опаздываешь.

— Скажи им, что мне не здоровится.

Юная рабыня помедлила и уже хотела было возразить, но Радопис закричала на нее:

— Делай, как тебя велят!

Рабыня смутилась и покинула спальню, не понимая, что могло вызвать такую перемену в ее хозяйке.

Радопис обрадовалась своему решению. Она твердила себе, что сейчас не время для приема любовников. Как бы то ни было, она не могла ни собрать воедино свои разбегавшиеся мысли, ни слушать кого-либо, ни найти предмета для беседы, не говоря уже о том, чтобы танцевать или петь. Пусть все отправляются восвояси. Все же она опасалась, как бы Шейт не вернулась, чтобы передать ей мольбы и клятвенные заверения гостей. Радопис встала с постели и поспешила в ванную комнату.

Оставшись одна, она думала о том, пришлет ли фараон за ней в этот же вечер. Да, именно поэтому она так нервничала и смущалась. Наверное, даже испытывала страх. Хотя нет. Подобной красоты, какой никогда не обладала ни одна женщина, было достаточно, чтобы тут же обрести безграничную уверенность в себе. Вот каково истинное положение дел. Ни один мужчина не устоит перед ее красотой. Ее несравненная внешность не останется не замеченной ни единой душой, пусть даже та принадлежит самому фараону. Но почему она тогда беспокоится и смущается? Ее снова охватило странное чувство, то же самое, что она испытала прошлой ночью. Впервые оно затрепетало в ее сердце, когда Радопис увидела юного фараона, стоявшего, подобно статуе, в глубине своей колесницы. Как он был великолепен! Радопис задавалась вопросом, не смущается ли она потому, что оказалась перед лицом непостижимого, перед всемогущим именем, вселявшим благоговейный страх, перед богом, которому поклоняются все. Не происходит ли это потому, что она желает обнаружить в фараоне страстного человека после того, как увидела его во всем божественном великолепии. Или же это происходит потому, что она хотела удостовериться, что не потеряет власть, столкнувшись с этой неприступной крепостью?

Шейт постучала в дверь ванной комнаты и сообщила, что мастер Анин велел передать ей письмо. Радопис разгневалась и велела рабыне разорвать письмо.

Рабыня боялась навлечь на себя гнев хозяйки и, спотыкаясь, выбежала из ванной комнаты. Радопис вышла и направилась в спальню. Она смотрелась поразительно красиво и была безупречно одета. Она отведала пищи, выпила кубок отменного вина из Марьюта. Но едва куртизанка присела на кушетку, как без стука вбежала Шейт. Радопис гневно уставилась на рабыню.