В реальности дело обстоит с точностью до наоборот: существует элита, решающая, чего хотят люди (не без обратной связи с публикой, разумеется, не в пустоте же они действуют), стараясь при этом опускаться все ниже в плане вкуса, ума и приличий, потому что таким образом, уж это точно, рейтинг возрастет. Социальные последствия такого поведения легко предсказуемы. А потом, когда выясняется, что наше общество рождает чудовищ, идолопоклонники удивляются: как же так? Последствия измеряются в долгосрочном плане и в глобальном масштабе, а не по хронометражу той или иной передачи. Посылаемые в эфир сигналы постепенно меняют вкусы, идеи, ценности. Те, кто контролируют эту плотину, сознают они это или нет (если нет, то тем хуже), приобретают огромную власть и играют решающую роль в формировании общественного мнения. «Демократия не может существовать, если она не возьмет под контроль телевидение»78.

Именно по этой наклонной плоскости мы катимся к «плебисцитарным» демократиям. Процесс уже начался, хотя действительность Запада остается крайне разнообразной в силу традиций и структур высокой степени вязкости. Существование правил, законов, психологических типов не может прекратиться немедленно, на это недостаточно и нескольких десятилетий. Технология стремится вперед, но это не означает, что психология народов и отдельных людей поспевает за ней и относительно быстро переваривает ее плоды. Наоборот, может произойти реакция отторжения. Одна из них, уже принявшая всеобщий характер, проявляется в форме возрождения национальных особенностей. Это, видимо, попытка побега из глобальной деревни народов и наций, не сумевших покориться культурной агрессии. Они инстинктивно ищут убежища в знакомом и родном, в религии предков, в языке, в замкнутом пространстве племенных и семейных отношений. Они безуспешно пытаются огородить свои земли забором.

Все вышесказанное вовсе не является отступлением, а напрямую связано с главной темой этой книги. Потому что все это обрушилось на Россию с впечатляющей силой. То, что на Западе нелегко заметить в силу множества противовесов, обязанных своему существованию действенному и развитому гражданскому обществу, в России наблюдается в чистом виде. Российские реформаторы совершили грандиозную ошибку, не предусмотрев этого. Но здесь им снова помогло непонимание российских проблем внешним миром. Непонимание «понятное», поскольку сам Запад еще не переварил эти проблемы в том, что касается непосредственно его. Дело в том, что при отсутствии ясного понимания происходящего Запад переусердствовал в своем стремлении подстраивать весь остальной мир под себя. Эта тенденция обострилась с окончанием холодной войны. С исчезновением глобального врага, воплощавшего культурную альтернативу, многие на Западе вообразили, что осталась одна-единственная культурная модель. Отсюда крайне упрощенная схема, старательно применяющаяся и по отношению к «третьим» странам (то есть незападным), лишенным альтернативы.

Что касается институтов и режимов, критерии просты: к власти можно прийти только конституционным путем. Затем нужно получить поддержку через легиобличитель-ствомтимные выборы, на которых у избирателей должна быть возможность выбирать из нескольких кандидатов. Наконец, оппозиции должна быть предоставлена возможность функционировать и выражать свое мнение. Все это до сих пор является повсеместной практикой на Западе. Но за его пределами эти условия легко могут превратиться в чисто формальную фикцию. Бесполезно применять их в Камбодже или Боснии. Последствия будут трагическими и вдвойне бесполезными, поскольку первыми почуют обман именно избиратели. Еще хуже, если, как это было в Албании, международное сообщество увидит обман и промолчит, оправдываясь тем, что формальные правила более или менее соблюдены. А потом люди берутся за оружие и остановить кровопролитие нелегко.

В России дела обстоят еще хуже, поскольку здесь проявились сразу две крайности: удручающая политическая и правовая отсталость и технический уровень, почти достигший развитых стран. Противоречие между формой и содержанием – к тому же решенное предельно цинично – является здесь в энной степени. А последствия разочарования в демократических процедурах растут в геометрической прогрессии, поскольку уровень общей культуры все-таки не камбоджийский, хотя в том, что касается возможности личности защищать свои права, уместнее сравнение с Англией прошлого века. В этих условиях настойчивое воспевание «легитимности» «всенародно избранного» президента неизбежно привело к превалированию формы над содержанием. Российская интеллигенция собственными руками написала Конституцию 1993 года и даже не попыталась разузнать, насколько обоснованными были подозрения относительно шести миллионов голосов-призраков, благодаря которым она была «принята». Они даже не вспомнили, что в Риме правосудие было отделено от правительства еще во II веке до н. э. и что до судебной реформы 1864 года Россия не знала независимого правосудия. Которое, впрочем, не развивалось с 1864 по 1987 год по хорошо известным причинам. Чего они ждали от страны, где большинство чиновников до сих пор не отличает закона от указа и от административного акта? Что наделенный безраздельной властью президент воспользуется ею более мудро, чем раньше? Чего они ожидали в стране, где до сих пор повсюду встречаются чиновники, словно сошедшие со страниц Гоголя и Чехова, «живущие на шее страны, словно чужеземные завоеватели среди покоренного ими народа». Нет, нет, это цитата не из Геннадия Зюганова, а из американского профессора Ричарда Пайпса, сказавшего это еще в 1976 году79.

Российская интеллигенция снова отправилась на поиски несуществующего обходного пути; Она снова потребовала абсолютных решений для себя и для мифического и мистического «народа», на выражение чьих интересов она упорно претендует. Она искала корни российского тоталитаризма в заимствованных у Запада идеях, вместо того, чтобы обратиться к российской истории и к российским институтам. Достаточно перечеркнуть пять-шесть веков российской истории, оставив только последние 70 коммунистических лет, и дело сделано. Вернее, сразу два дела: не нужно больше размышлять об отдаленном прошлом, а что касается недавнего, то мы знаем, кто виноват. И вновь повторяется старая ошибка, снова зло приходит только извне. Достаточно уничтожить его (в данном случае под злом подразумевается коммунизм) – и добрые качества российского народа предстанут во всем своем блеске. В этой точке сходятся и славянофилы, и западнические радикал-демократы. Чем и объясняется их союз против «эволюциониста» Горбачева.

«Вы и вправду верите в легенду о добром русском народе, испорченном коммунизмом?» И тем, и другим стоило бы вспомнить, что – нравится или не нравится – русский народ показал себя не один раз. «Сталинские репрессии были проведены народом. И коллективизация тоже. И индустриализация, и потери в войне. И брежневский застой был порожден народом, как и нынешняя реформаторская лихорадка. И бессмысленный бунт – тоже дело рук народа»80.

Вместо того, чтобы ограничить власть государя и определить для суверенитета народа четкие правила, в рамках которых он может им пользоваться, предпочтение было отдано небрежному копированию заграничных конструкций. Они казались подходящими к случаю, и никто не догадался, что в других странах за определенными правилами стоит история и что они имеют определенное содержание, механически перенести которое на российскую почву невозможно. После стольких тревог всем хотелось стабильности. Но ее нельзя ввести указом, как и общественное согласие. «Стабильность западных систем определяется формами, правилами игры. Она предполагает нестабильность власть имущих. Стабильность же ельцинской Конституции – вопрос не формы, а содержания. Ее функция – обеспечить власть определенному человеку и сосредоточившейся вокруг него правящей олигархии»81.